– Черт возьми… – Стерхова сжала виски пальцами и вспомнила слова Ромашова:
«Если каждую смерть вешать на себя – долго не протянуть.»
У Анны так не получалось. Каждый раз, когда погибал человек, с которым она хоть раз пересекалась по делу, – это был ее груз, ее кровавая рана.
Глядя на Астафьева, сидевшего за соседним столом, Стерхова чувствовала себя провинившейся школьницей и ничего с собой не могла поделать.
– Послушайте Иван. Я про тот список жильцов из домовых книг, что вы принесли. Почему фамилия Егоровой подчеркнута?
– Где? – Астафьев поднялся и подошел ближе. Заглянув в листок, он вспомнил: – Ну, да! Забыл объяснить. Егорова – мать Крамова.
Чуть помолчав, Стерхова уточнила:
– Того самого или однофамильца?
– Мать сенатора Крамова. В доме она проживала одна и в январе восемьдесят девятого года скончалась. На всякий случай ее записал. Мало ли что.
– Но, ведь, Крамов в то время еще не уехал в Красноярск?
– Нет, не уехал. Но у него уже тогда был свой личный дом. Потом, когда уезжал, он, конечно, его продал. У нас об этом все знают. До сих пор говорят: «в Крамовском доме», «за Крамовским домом».
– И где он находится?
– Во дворе местного ОВД. Крамов знал, где ему строиться.
– Кому он теперь принадлежит?
– Отделу по делам несовершеннолетних. По этому направлению у нас в поселке – поле непаханое, много неблагополучных семей.
– Ага… – Она чуть подумала. – А что с домом матери?
– Там проживает сестра Крамова. Одна. Муж умер. Дети разъехались.
– Вы сказали, что до восемьдесят девятого года Егорова проживала одна, – уточнила Стерхова.
– Ну, да. Так и есть. Дочь с мужем приехали потом, после ее смерти.
Астафьев вернулся на место и продолжил свою работу.
– Теперь поняла. – Анна засунула список в папку, но через минуту снова достала его. – Помнится, мы с вами говорили, что надо проверить всех, кто есть в этом списке.
Иван оторвался от работы и поднял голову.
– Я и проверил. Корчинского вы сами забраковали, им Добродеев занимался. Я разузнал про Васильевых. Многодетная семья – девять детей. Отец работал на руднике. Мать домохозяйка. Дочь и сейчас живет в этом доме. Муж, шестеро детей.
– К этим вопросов нет. – Заметила Стерхова.
– Топорковы – местная интеллигенция. Мать и незамужняя дочь. Обе работали в школе. Живут в доме до сих пор. Матери – восемьдесят, дочери – шестьдесят.
– Понятно. Их трудно в чем-то заподозрить.
– А я о чем говорю? – Астафьев поставил подпись и отложил документ. – Сдается мне, споткнемся мы на деле Зориной. С убийством москвичей и Лаврентьевой – здесь все ясно. С Петруниной тоже. Но дело Зориной – конкретный висяк.
– Дождемся возвращения Добродеева. С его приездом все прояснится.
Телефон на столе зазвонил так резко, что Анна вздрогнула. Она протянула руку, сняла трубку:
– Стерхова.
На другом конце раздался голос полковника Савельева:
– Немедленно возвращайся в Москву. Твои полномочия по делу прекращаются. Немедленно! – повторил он с нажимом.
– Товарищ полковник, – заговорила она, подавив удивление. – Я нащупала концы и знаю, кто убил москвичей. Более того, вплотную подобралась к архивному делу – убийству Лаврентьевой.
– Стерхова, – перебил ее Савельев, и в его голосе прозвучала злая усталость. – Добродеев убит. Ты меня не поняла?
У Анны на мгновенье перехватило дыхание. Сжимавшие трубку пальцы побелели от напряжения.
– Как?.. Где?.. – только и смогла выдавить она, не веря услышанному.
– В Красноярске, – коротко ответил Савельев. – В подъезде дома, когда он вышел от Лаврентьевой.
Стерхова вскочила, потом тяжело опустилась на стул.
– Он пошел туда по моему приказу… При нем что-нибудь нашли?
– Ничего. Старуха, у которой он был, сказала, что отдала ему письма. Знаешь, о чем идет речь?
Стерхова сжала губы. Внутри нее нарастало отчаяние, и она боролась с ним, как могла.
– Это моя вина… – вырвалось у нее.
– Не говори глупостей! – рявкнул Савельев. – Это твоя работа, и ты ее выполняешь! А теперь ты прекращаешь это дело и сегодня же уезжаешь из Северска. Завтра – из Красноярска в Москву.
– Я не могу, – глухо сказала Анна. – Завтра вечером у меня встреча с читателями в библиотеке.
– Что? – протянул подполковник. – Ты в своем уме?
– И потом… я должна узнать, кто убил Добродеева.
– Их не найдут! – отрезал Савельев. – Большего тебе не скажу.
Прикрыв глаза, она почувствовала, как холодеют пальцы.
– Юрий Алексеевич… – начала Стерхова, но Савельев знал, что она скажет, и перебил:
– Анна Сергеевна, не будь дурой! Неужели еще не поняла, что это дело тебе не по зубам? Немедленно уезжай из Северска. Тебя могут физически устранить!
– Я подумаю, – с трудом проговорила она, чувствуя, как спазм перехватывает горло.
– Долго не думай. – холодно проронил Савельев.
Стерхова продолжала сидеть с трубкой в руках. В голове пульсировала кровь: Добродеев мертв… Эти слова отдавались болью внутри нее. Еще недавно спорили, обсуждали детали дела. Его замечания, тонкие насмешки, добрый взгляд. И вдруг – Добродеева больше нет.
– Нет… – сказала она вслух.
– Что?.. – спросил Астафьев и застыл в ожидании.
Анна подняла на него потемневший взгляд:
– Вадим убит.
Комнату накрыла тишина, тяжелая, густая, давящая, как черная пелена.
Астафьев растерянно смотрел перед собой.
– Нам не справится с этим делом.
– Перед тем, как Добродеев улетел, я сказала Гедройцу, что по делу Зориной открылись новые обстоятельства… – Анна встала, прошла к вешалке и взяла свой полушубок. – Отвези меня к дому сестры Крамова.
– Зачем? – удивился Иван.
– Отвези.
Подойдя к воротам, Анна постучала в калитку. Негромкий звук разнесся по пустому двору. Ответа не последовало, и она толкнула калитку рукой – та скрипнула и поддалась.
Стерхова зашла во двор и увидела небольшой сельский домик: деревянный, обшитый сайдингом, с узкими окнами с кружевными занавесками внутри. Под ногами поскрипывал снежный наст, двор был чистым, но снег уже намел сугробы по краям дорожки, ведущей к дому.
Анна почти дошла до крыльца, когда входная дверь распахнулась. На пороге стояла полная женщина лет шестидесяти, с аккуратной седой прической и мягкими чертами лица. Она была в переднике и держала в руке полотенце.
– Вам кого?
Стерхова показала ей удостоверение:
– Следователь Стерхова. Могу я с вами поговорить?
Женщина удивленно вскинула брови, но никакой настороженности или недовольства на ее лице не было, скорее – выражение любопытства. Она впустила Стерхову в дом.
– Проходите. Меня зовут Валентина. – Она отступила в глубь прихожей. – На кухне посидим? Чайку хотите?
– Спасибо, не стоит, – отказалась Анна, проходя в просторную кухню с белыми стенами и немногочисленной мебелью. Окно выходило прямо на двор, где виднелся маленький гараж.
Они уселись у окна, за чистым столом, покрытым цветастой скатертью. Валентина сложила руки на коленях в ожидании разговора.
– Валентина, расскажите, пожалуйста, почему вы сюда переехали? – начала Стерхова.
– Когда умерла наша мама, брат Андрей отказался от своей доли наследства. Сказал: «Живите, вам дом нужнее». Вот мы с покойным мужем и решили из Норильска в Северск перебираться. Там тяжело жить, холодно, дети постоянно болели. А тут – дом, огород, чистый воздух, кругом тайга.
– Когда вы переехали? – уточнила Стерхова.
– В восемьдесят девятом году, осенью. Андрей все для нас подготовил: ремонт сделал, и гараж построил. – Она показала на окно. – Хороший гараж, крепкий. Муж потом говорил, что Андрей все делает на совесть.
– Значит, брат вам помогал с переездом?
– Конечно. Андрей тогда сильно о нас заботился. Потом женился и уехал в Красноярск, на повышение. Ну, а мы тут остались. – Валентина моргнула и отвела глаза. – Мужа давно уже нет. Дети разъехались: кто в Томск, кто в Новосибирск.
Анна поднялась с табурета.
– Спасибо. Пожалуй, это все, что я хотела узнать.
– Если что нужно – рада помочь. – Простодушно заметила женщина. – А что случилось-то? Скажете?
– Пока не могу, – ответила Анна. – Всего вам хорошего.
Она застегнула полушубок и вышла из дома. Закрыв за собой калитку, остановилась, чтобы собраться с мыслями. Стемнело, воздух был морозный и свежий.
У машины, опершись на капот, ее ждал Астафьев. Взглянув на Стерхову, он сразу понял, что она не нашла того, что искала. И, все-таки, спросил:
– Ну, что?
– Ничего, – тихо проронила она и села в машину. – Отвези меня в гостиницу, а сам поезжай домой.
Стерхова поднялась на крыльцо гостиницы и ее рука уже потянулась к дверной ручке, когда дверь открылась и на пороге появились двое мужчин – те, кого два дня назад она заметила у стойки администратора.
Один чуть заметно дернулся, другой отступил в сторону. Оба, как по команде, разошлись в разные стороны, пропуская Стерхову в вестибюль.
Неприятный холодок пробежал у нее по спине. Слишком правильно, слишком ловко они разошлись – как будто отрепетировали.
Эта встреча добавила головной боли – в прямом и переносном смысле.
Захлопнув за собой дверь номера, Анна бросила сумку, выпила таблетку анальгина и рухнула на кровать.
– Все обдумаю потом, – пробормотала она. – Сейчас нужно просто прийти в себя.
Но прийти в себя ей не дали.
Дверь грохотом распахнулась, как будто от удара ногой. Анна резко вскочила, от испуга сердце колотилось так сильно, что отдавало в горло.
В комнату мощно ворвался Крамов. Лицо сенатора было перекошено от ярости, глаза налились кровью, всегда безупречно уложенные волосы растрепались, придавая ему вид безумца.
– Ты не закрыла дверь! – рявкнул он и, сжав кулаки, шагнул вперед, сокращая расстояние между ними до предела. – Какое право ты имела являться к моей сестре?!
Несмотря на внутреннюю дрожь, Стерхова смотрела ему в глаза. Голос прозвучал спокойно и ровно.