Инна только молча покачала головой.
– Ну, и черт с ним! Пусть катится на все четыре стороны! – вдруг почти выкрикнул старик.
Он быстро разделся, захватив свой пухлый портфель, направился к себе в кабинет.
– Ужинать будете? – крикнула ему вдогонку домработница.
– Нет… Чаю только принеси мне! – И он захлопнул за собой тяжелую дверь.
Минут сорок в квартире было тихо. Платон Васильевич, уже в халате, сидел в своем любимом глубоком кресле и осторожно отхлебывал крепкий, до вишневого цвета, чай.
Сердце его постепенно успокоилось. День, проведенный так бурно и так нелепо, отходил куда-то в сторону… И, задавая себе вопрос, что же было главное в нем, Платон Васильевич мог ответить себе только одно: он сегодня почувствовал себя снова молодым! И это произошло само собой… Но он не мог не понимать, какую роль в этом порыве всего его существа сыграло присутствие в его доме, в его семье… в его сердце, наконец, Антона…
А кто он ему? В общем-то почти посторонний человек! Да, да, посторонний… Да, сын когда-то бывшего ему близким другом, давно умершего человека. Андрея Тодлера.
„Андрюшка…“ Или, как его иногда называл в минуты дружеского расположения, „Рюшка…“
– Рюшка, а ты что думаешь?.. Рюшка, ты слышишь меня?..
И словно в ответ на эти произнесенные вопросы, Платону Васильевичу показалось, что, как эхо, он услышал голос Андрея.
– Слышу! Я все слышу…
Платон Васильевич решительно потряс головой… Прислушался – стояла абсолютная тишина…
„Что это – галлюцинация?“
Конечно… Он просто очень устал за день.
Платон Васильевич вздохнул и потер холодной ладонью, сильными пальцами, свой горячий лоб…
„Да, встреча с Андреем еще впереди… Может быть, и очень скоро! А может, и не будет никакой встречи. Не будет вообще – ничего…“
Он вздохнул глубоко, во всю силу своих легких…
„Что гадать? У кого спросить? Никто еще оттуда не возвращался!“
Но сейчас ему не хотелось думать об уходе из жизни. Он чувствовал себя – каждой своей клеточкой, зрением, слухом, ощущением всего своего тела, – здесь на земле, в своей большой, теплой, уютной квартире…
И надвигающаяся темнота ночи – с начинающейся метелью – успокаивала, баюкала его, как подростка… Как только начинающего жить человека…
Нет, не прошло светлое волнение сегодняшнего дня… Сердце его билось наполненно, плечи распрямились, и Платон Васильевич весь словно помолодел, словно сама молодость вернулась к нему.
Он открыл форточку, и тугой порыв ветра, с крупными снежинками, ударил свежо и пьяняще в его лицо с такой силой, что он вынужден был закрыть глаза и невольно улыбнуться…
Платон вспомнил что-то похожее – такой же снежный ветер и ощущение пьянящей свежести бытия – давно, очень давно… Когда ему было лет четырнадцать.
И сейчас Платон Васильевич почувствовал себя подростком, стоящим перед огромной будущей жизнью.
„Или перед огромной пьянящей смертью?“ – мелькнуло у него в мозгу.
– Не бойся ни того ни другого, – услышал он за своей спиной явственный голос Андрея. – Не бойся ни будущей смерти… Ни прошедшей жизни… Центр – это всегда ты сегодня! Сейчас, сию минуту».
Платон Васильевич хотел оглянуться, но словно чья-то рука помешала ему это сделать.
– Это… Ты, Андрей? – еле слышно проговорил Платон Васильевич.
– Это я… Но только в твоем сердце! В твоем мозгу… В твоей душе…
– Значит, я говорю сам с собой?
– Я не знаю, – ответил ему голос Андрея. – Это была Его воля, чтобы я мог сказать тебе несколько слов… И слушай меня, ибо время нашей встречи кратко…
– Да, да… – прошептал Струев, чувствуя, как ему становится все холоднее от ветра из открытой форточки. Его начал бить озноб, но поднять руку и закрыть ее у него не было сил… Он был весь как будто парализован.
– Помоги моему сыну, – голос Андрея как бы приблизился к нему и теперь звучал уже почти у самого уха.
– Но как помочь? Чем? – почти выкрикнул Платон.
– Любовью своей! Душой своей… Примером собственной жизни. У Антона кончается молодость… Идут последние дни… Все прелести юного легкомыслия, авантюризма, последние радости необязательности молодости уходят! Впереди трудная, никем не поддерживаемая взрослая жизнь, которую он боится, как пропасти, в которую ему надо шагнуть…
– Но ведь ты тоже боялся этого шага? – осторожно, почти шепотом, спросил Платон.
Андрей, было слышно, вздохнул и наконец ответил:
– Я всегда знал, что у меня есть… ты! За твоей спиной я не боялся ничего… Но когда ты сделал шаг в сторону от меня, то я…
Платон Васильевич напрягся, словно получил пощечину, и поднял голову…
– Никуда я не исчезал! Просто возникли новые знакомые, новые возможности…
– Я не видел тебя целую неделю перед смертью! – спокойно, но напряженно ответил Андрей. – А в последнюю ночь ты просто выключил телефон…
– Я знаю…
– Наше время кончается… – голос Андрея стал взволнованнее и говорить он стал чуть быстрее. – Я не виню тебя… У тебя твоя жизнь… Но юность, молодость наша была общая… Я просто знаю, что умер я от того, что ты недостаточно любил меня… Что я стал твоим прошлым и ты отказался от меня, как от чего-то уже ненужного.
– Что я должен сделать? – закрыв глаза, спросил Платон. – Что?!
За его спиной было тихо, и ему показалось, что Андрей уже ушел, когда он услышал ответные его слова:
– Отдай ему… Если оно у тебя еще не растаяло… Ту любовь, которую ты задолжал мне! Прощай! Прости…
Платон Васильевич опустил голову в знак невольного согласия. Он резко оглянулся… В большой, темной комнате не было никого…
Нервный озноб бил все похолодевшее тело Струева. Он обхватил себя двумя руками и крепко сжал свое тело… Непривычные мысли скачками бились у него в мозгу.
– А кто обо мне… Позаботится? – еле слышно проговорил он. – Кто?
Никто не ответил ему.
Платон Васильевич медленно разделся, лег в постель под теплое, старинное одеяло, но озноб не проходил…
– Бедный, бедный старик, – то ли прошептал, то ли подумал он о самом себе. – Наказание Господне настигло тебя, и через столько лет! Если бы я по-настоящему любил своего друга, я бы не дал ему умереть…
Струев шептал эти слова и все больше верил в их правоту.
– Да, да, я… только я виноват в его ранней смерти. В сиротстве его детей… В неприкаянности того же Антона…
Он закрыл глаза и вдруг явственно увидел лицо молодого человека, словно он стоял над его кроватью…
– Да такого ли уж молодого? Еще год, и он достигнет возраста Христа!
Платон Васильевич почувствовал волну тепла, прошедшую по всему его телу, и вдруг он понял…
– Это последнее испытание, которое Господь дал ему! Спасти душу… Спасти судьбу… Спасти Человека!
А что у него для этого есть? Он что – Ангел Господень? Князь мира сего? Царь Мидас? Сам – святой и безгрешный?
Платон Васильевич кивнул головой в ответ на свои же вопросы: «Да, для Антона, и святой Князь и, может быть, даже Ангел, посланный ему в роковую минуту…»
И старый человек вдруг понял, что все это так! Что он готов на все. И тело его еще сильно, и мозг светел, и мысль быстра и прихотлива…
Засыпая от невольной усталости, от потрясений, от полноты – избыточной и тяжкой прошедшего дня, – Струев чувствовал себя молодым, собравшимся, сконцентрированным, каким был лет сорок назад… В двадцать восемь – двадцать девять лет… И все мускулы его старого тела были налиты молодой, свежей силой.
Наутро и в следующие два-три дня Платон Васильевич жил как раздавленный какой-то высшей силой. У него, казалось, не было возможности поднять руку, встать с постели, умыться, завтракать… Садиться за письменный стол…
Он все это делал по внутренней инерции, почти не отдавая себе отчета, как он проделывает то или иное движение. Даже, когда он оказывался за письменным столом и исписывал страницу за страницей, он вряд ли понимал, что он писал…
Первые три дня все его существо было нацелено на звук открываемой двери… На возможный телефонный звонок.
Но… Антон не приходил и никак не давал о себе знать.
Как-то к вечеру, откинувшись от письменного стола, Платон Васильевич неожиданно ясно, трезво и беспощадно задал сам себе вопрос: «А что главное… Сейчас, в эти дни, в этот час… Что для него главное? Что не дает успокоиться его сердцу? Отчего так быстро меняется его настроение? Что свербит в его душе, отнимая покой и ровную радость бытия?»
Струев некоторое время сидел молча с несколько смятенным сознанием, но постепенно начал чувствовать, почти мышечно осязать, как от головы, через плечи, через грудь, дыхание сердца, вниз к ногам стекает, отпускает его напряжение, уходит внутренняя тревога, страх. Его покидает почти физическое ощущение оцепенения…
В душе его стало легко и просторно…
«Антон? Да нет, все это нервы, галлюцинации… Ночные разговоры с давно умершим человеком. Все это бред, результат усталости и воображения…»
Платон Васильевич потянулся к сигаретам, от которых он давно отказался, но все-таки взял одну и закурил. От глубокой затяжки его сознание, как это бывает, чуть поплыло, и это было приятно, хотя и почти забыто…
Что главное в его сегодняшней жизни? Работа, которая лежит перед ним, только что начатая? Дети, которым можно позвонить в Европу? Здоровье, которое нужно поддерживать? Забота о собственном реноме – все эти интервью, участие в конференциях, присутствие на посольских приемах, премиях, презентациях, юбилеях?
Да, да, конечно и все это… Когда есть настроение и силы. Но что главное в его такой немолодой жизни? Ожидание смерти?
И от этого не уйдешь… Все это так… Но что же еще, то острое, именно его чувство, которое было знакомо ему так давно… С раннего детства.
Он вспомнил. Как в четыре года, в эвакуации в Минусинске, он заболел тяжелой формой детской болезни «корь». У него была больше сорока градусов температура… Лекарств не было, он метался на высокой деревенской кровати… В одной постели с соседской девочкой Лялей, у которой тоже была корь, и чувствовал, как уходит жизнь… Как горло заполняется чем-то похожим по вкусу на горячую глину! И еще мгновение, и он задохнется – навсегда…