На следующий день Толик не пришел. А Люся так ждала его с альбомом и карандашами, каких не бывает в магазинах и какие не купить за деньги. Так ждала! Она и Биму повторила несколько раз:
– А Толика нет. Толик не идет.
Бим, конечно же, понял ее беспокойство, да и время прихода Толика уже прошло, потому он вместе с Люсей заглядывал через окно на улицу и ждал его с нетерпением. Но Толик не появился.
«Сказал отцу», – подумала Степановна, а вслух произнесла:
– Вот тебе и собака… Плохо нам будет без Толика. Кто же будет водить Бима?
У Люси сжалось сердчишко, оно предсказывало что-то недоброе.
– Плохо, – согласилась она дрожащим голосом.
Бим подошел к ней, посмотрел на ладошки, закрывавшие личико, и чуть проскулил (не надо, дескать, Люся, не надо). Он помнил, как Иван Иваныч, сидя за столом и опершись локтями, иногда тоже закрывал ладонями лицо. Это было плохо – Бим знал. Бим всегда в таких случаях подходил к нему, а хозяин гладил ему голову и говорил: «Спасибо, Бим, спасибо». Вот и Люся тоже: отняла ладошку от лица и погладила Бима по голове.
– Ну, вот и все, Люсенька, вот и все. Зачем и плакать? Толик придет. Приде-ет, не тревожься, детка. Толик придет, – утешала бабушка.
Бим подхромал к двери, будто хотел сказать: «Толик придет. Пойдем поищем его».
– Просится, – сказала Степановна. – Я уж стала его понимать. И не водить нельзя – живность же…
Люся чуть вздернула подбородок и, как-то не похоже на себя, сказала твердо:
– Я поведу сама.
Степановна вдруг заметила: взрослеет девочка не по дням, а по часам. И ей тоже стало горько оттого, что не пришел Толик.
…Девочка с собакой шла по улице. Навстречу – три мальчишки.
– Девочка, девочка, – затараторил один из них, рыжий конопатик, – твоя собачка – мужичок или бабочка?
– Дурак! – ответила коротко Люся.
Все трое окружили Люсю с Бимом, а она готова была заплакать от первого в ее жизни хамства. Но, увидев, что шерсть у Бима на холке встопорщилась и он пригнул голову, вдруг осмелела и крикнула резко:
– Пошли вон!
Бим так гавкнул, так рванулся, что все трое посыпались в разные стороны. А конопатик, отбежав и обидевшись за свой собственный страх, закричал чибисиным голосом:
– Э! Э! Девчонка с кобелем! Э! Бессовестная! Э!
Люся побежала что было силы домой. Бим, конечно, за нею. Впервые в жизни он встретил плохого маленького человека-конопатика.
После такого случая вновь стали выпускать Бима одного, по-старому. Сначала Люся выходила за ним и, стоя за углом, следила, посвистывая по-мальчишески, чтобы далеко не отходил. Потом Степановна отпустила его ранним утром одного. С этого раза и вовсе он гулял один, а вечером возвращался и охотно ел.
Надо же тому случиться! Как-то на перекрестке, на переходе через трамвайную линию, его кто-то окликнул:
– Бим!
Он оглянулся. Из двери трамвая высунулась знакомая вагоновожатая:
– Бим, здравствуй!
Бим подбежал и подал лапу. Это та же самая добрая женщина, что возила Бима с хозяином на охоту, до автобусной остановки. Она!
– Что-то давно не видать хозяина? Или заболел Иван Иваныч?
Бим вздрогнул: она знает, она, может быть, к нему и едет!
Когда же вагон тронулся, он прыгнул туда через порожки. Женщина-пассажир вскрикнула дико, мужчина заорал «поше-ел!», некоторые смеялись, сочувствуя Биму. Вагоновожатая остановила трамвай, вышла из кабины, успокоила пассажиров (Бим определенно это заметил) и сказала Биму:
– Уйди, Бим, уйди. Нельзя. – Легонько подтолкнула его и добавила: – Без хозяина нельзя. Без Ивана Иваныча нельзя.
Что ж поделать: нельзя, значит, нельзя. Бим сел, посидел мало-мало и затрусил в ту сторону, куда поехал трамвай. Тут они ездили с хозяином, тут – это точно, вот поворот у башни, вот постовой милиционер, – тут!
Бим бежал по линии трамвая, не пересекая ее даже и на поворотах. Милиционер свистнул. Бим на ходу обернулся и побежал своей дорогой. Он уважал милиционеров: такие люди никогда его не обижали, ни разу, он помнил и свой первый привод в милицию. Все помнил. Умный пес. Оттуда они пошли с Дашей домой, и все было хорошо. Больше того, он не раз видел милиционера с собакой – черная такая, сильно серьезная с первого взгляда, с нею он даже знакомился когда-то на тротуаре. Иван Иваныч и милиционер подпустили их друг к другу и дали возможность поговорить вдоволь.
«От него пахнет лесом», – сказала черная собака, глядя на милиционера.
– Были вчера на охоте, – подтвердил Иван Иваныч.
«Какая ты чистюля!» – сказал Бим Черному, завершая законную процедуру обнюхивания.
«А как же иначе! Работа такая», – вилял обрубком хвоста черный.
В знак наметившейся дружбы они даже расписались на одном и том же дереве, внизу.
Нет, милиционер – человек хороший, он собак любит, тут Бима не провести и не обмануть.
И он бежал себе и бежал помаленьку вдоль трамвайной линии, но только сбоку, так как помнил, что наступать на железные полосы нельзя – прижмут ноги.
У конечного кольца он дал круг по ходу трамвая и застопорил у остановки. Посидел, посмотрел: люди кругом все добрые. Так. Это уже хорошо. Отсюда они переходили с Иваном Иванычем улицу – вон к тому месту с дощечкой на столбе. Бим пошел туда не спеша и сел рядом с небольшой очередью, ожидающей автобуса. Присмотрелся: опять плохих людей не видать.
Когда подошел автобус, очередь уползла в дверь, а Бим потопал последним, как и полагается всякой скромной собаке.
– Ты куда? – вскричал шофер. Вдруг он глянул еще раз на Бима и пропел: – Постой, постой. Да ты мне знакомый.
Бим точно понял, что это – тот друг, что взял бумажку из рук хозяина. И завилял хвостом.
– Помнит, собачья душа! – воскликнул шофер. Потом подумал и позвал Бим в кабину: – Ко мне!
Бим уселся там, прижавшись к стеночке, чтобы не мешать, уселся в волнении: ведь именно этот шофер и вез их когда-то до леса, на охоту.
Автобус рычал и рычал, ехал и ехал. Замолчал он у той остановки, где Бим всегда выходил с Иваном Иванычем в лес. Тут-то Бим и загорелся! Он царапался в дверь, скулил, просил слезно: «Выпусти. Мне сюда и надо».
– Сидеть! – строго крикнул шофер.
Бим подчинился. Автобус снова зарычал. Один из пассажиров подошел к шоферу и спросил, указывая на Бима:
– Твоя собачка?
– Моя, – ответил тот.
– Ученая?
– Не очень… Но умная. Видишь? Смотри: лежать! Бим лег.
– Может, продашь собачку? Моя померла, а я стадо овец пасу.
– Продам.
– Сколько?
– Четвертную.
– Ого! – произнес пассажир и отошел, предварительно потрепав Бима за ухо, приговаривая: – Хорошая собака, хорошая.
Очень знакомы эти добрые слова Биму, слова хозяина. И он вильнул хвостом чужому.
Бим теперь вовсе не знал, куда едет. Но, глядя в ветровое стекло из кабины, он примечал путь, как и всякая собака, едущая впервые по новому месту: так уж у собак заведено – никогда не забывать обратный путь. У людей этот инстинкт с веками пропал или почти пропал. А зря. Очень полезно не забывать обратный путь.
На одной из остановок тот Хороший человек, от которого пахло травой, вышел из автобуса. Шофер тоже вышел, оставив Бима в кабине. Бим следил за ним, не спуская взор. Вот шофер указал в сторону Бима, вот он взял за плечо Хорошего человека, а тот, улыбнувшись, достал бумажки и отдал их, затем, перекинув рюкзак через плечо, вошел в кабину, снял с себя пояс, прицепил Бим за ошейник и сказал:
– Ну, пойдем. – А в нескольких шагах от автобуса, обернувшись, спросил: – Зовут-то его как?
Шофер вопросительно посмотрел на Бима, потом на покупателя и ответил уверенно:
– Черное Ухо.
– А ведь не твоя собака? Признайся.
– Моя, моя. Черное Ухо, точно, – и поехал.
Итак, Бим был продан за деньги.
Он понимал, что происходит не то, совсем не то. Но человек, пахнущий травой, был явно добрый, и Бим пошел с ним рядом, печальный и расстроенный.
Шли, шли они молча, и вдруг тот человек обратился непосредственно к Биму:
– Нет, ты не Черное Ухо: так собак не зовут. А найдется твой хозяин – отдаст мне мои пятнадцать рублей. Что за вопрос?
Бим смотрел на него, склонив голову набок, будто хотел сказать: не понимаю тебя, человек.
– А ты, брат, видать, собака умная, хорошая.
Вот и еще раз он сказал слова, так часто повторяемые хозяином. Теперь Бим завилял хвостом в знак благодарности за ласку.
– Ну, раз такое дело, живи со мной, – заключил человек.
И пошли они дальше. Раза два Бим в пути все же пытался упираться, натягивал поводок и указывал взглядом назад (отпусти, дескать, мне – не туда).
Человек останавливался, гладил пса, говорил:
– Мало бы что… Мало бы что.
Тут бы пустяк: хватить за поясок разок-другой и – пополам. Но Бим знал: поводок для того, чтобы за него водили, чтобы собака шла не дальше и не ближе положенного. И прекратил свои просьбы.
Шли они сначала лесом. Деревья были задумчивыми и молчаливыми – голые, холодные, успокоенные морозцем, трава в лесу пожухлая, немощная и перепутанная, скучная. Тоска Биму, да и только.
Потом потянулись озимые, ковром укрывшие землю, мягкие и веселые. Стало Биму тут немного легче: простор, неимоверно много неба, веселое посвистывание человека рядом – это всегда было хорошо при Иване Иваныче. Но когда дорога пошла по зяби – опять веселого мало: земля черновато-серая с крапинками мела, а комков на ней никаких. Казалась она мертвой, местами полумертвой – распыленная, изношенная земля.
Человек сошел с дороги, потоптал каблуком зябь и вздохнул.
– Плохо, брат, – сказал он Биму. – Еще одна-две черных бури, и конец землице. Плохо, брат…
Слова «плохо, брат» Биму очень хорошо знакомы от Ивана Иваныча, и он знал, что это означает уныние, печаль или «что-то не так», а слова «черная буря» он принял как «Черное Ухо» в неизвестной ему интерпретации. Однако то, что это относится к земле, Биму понять недоступно. Человек явно догадался об этом: