– Сперва пусть скажут, по какому делу. Посыльный вернулся и сообщил:
– На постоянную назначают.
– Пущай скажут, на какую, а я тогда подумаю: идти или нет.
Но все-таки со второго зова Игнат в правление пошел – уступил. Как уж они там решили, не знаю, но только Игнат встретился мне сияющий.
– Назначили, – говорит, – на пожарку! А что ж! Лошадь, бочка воды, насос: больше ничего! Семьдесят пять соток ежедневно: чего Игнату больше надо? Ничего Игнату больше не надо! Дал слово: до конца уборочной дежурить.
Пожарный сарай стоял в десяти-пятнадцати метрах от агрокабинета. С Игнатом мы теперь виделись часто.
Однажды в открытое окно я увидел Игната. Он сидел на пожарной бочке в холодке с балалайкой в руках и изредка отмахивался от мух. Все дни он был веселым, а сейчас что-то загрустил, тихонько потренькивая струмами. Потом, склонив голову набок, Игнат запел:
Ах, где вы сокрылись,
Ах, карие глаз…
– Нет, не так, – оборвал он на полуслове и запел снова, встряхивая головой при ударе пальцев по струнам:
Ах, где вы сокрылись…
– Нет, не так! – снова воскликнул он. Ловко почесав спину углом балалайки, схватил горстью муху на коленке, взял ее двумя пальцами, рассмотрел, бросил в бочку и некоторое время наблюдал: вероятно, муха кружилась на воде, и он любовался рябью. Потом, встрепенувшись, опять запел.
Он повторил куплет раз десять и неожиданно умолк. Поставил балалайку между коленями, оперся подбородком о гриф и задумался.
Ко мне в кабинет вошел Пшеничкин.
– Завтра можно начинать, – сказал он, присаживаясь на стул.
Мы договорились выехать вместе на третий участок к комбайну завтра к десяти часам утра: рано там делать нечего, так как хлеб только-только «подошел» и поутру будет сыроват для уборки.
Пшеничкин собрался уже уходить, но я указал ему на окно. Игнат сидел задумавшись, в том же положении, только ноги чуть разъехались на бочке.
– Во! Сидит… И хлопот же с ним! – сказал бригадир сердито.
– Уйдет?
– А кто его знает! Ведь и малый он не плохой, а поди ж ты, никакого подходу не придумаешь. Мне от председателя, Петра Кузьмича, уже чуть-чуть попало.
– А тебе за что?
– «Ваша, говорит, ошибка как бригадира: ответственности ему не предъявляли в работе, потачку давали. Этого, говорит, штрафом не возьмешь: ответственностью ему в лоб!» Пожалуй, моя ошибка есть, – согласился Пшеничкин.
– Ну, и как же решили?
– Сдали ему пожарный инвентарь, лошадь, сбрую по акту и в полной исправности – на шесть тысяч рублей: уйди попробуй! Мало того, вдруг пожар: не выедет – судить могут. Все это ему втолковали вчера, а в первый день только акт сдачи подписали.
Так вот о чем задумался Игнат, вот откуда тоскливые «карие глазки»! Уходя, Алеша сказал:
– Кузьмич вцепился – не оторвешь: придется Игнату перестроиться.
…А председатель уже звонил в город начальнику пожарной команды и просил прислать специалиста – проинструктировать вновь выделенного пожарника Игната Прокофьевича Ушкина.
Вскоре приехал инструктор и два дня провел с Игнатом. Сначала учил, как обращаться с насосом, как складывать в ящик шланг; потом позвали шорника и переоборудовали сбрую так, чтобы лошадь можно было запрячь в течение двух минут. По сигналу инструктора Игнат подскакивал к лошади, заводил в оглобли и запрягал, но приезжему все казалось, что медленно, и он повторял тренировку до тех пор, пока не нашел работу Игната удовлетворительной. Игнат тоже был доволен: так быстро запрячь ни один человек в колхозе не может! Сам Пшеничкин не может! А Игнат Ушкин может, Игнат знает точные движения!
Затем инструктор ходил с Игнатом в конюшни, на фермы, ездил по полям и говорил:
– Учти! Огнетушителей всего восемнадцать штук – следи за исправностью, прочищай отверстия! Так. У комбайнов имеется шесть огнетушителей: проверяй налетом, как коршун! Комбайнеры недооценивают значение огнетушителя. Так. Токи и скирды опахать: мертвую полосу сделать кругом них, чтоб огонь не подобрался. Так. Зернохранилище обсадить деревьями: защита со временем будет. Все это на твоих руках. Твоя первая заповедь: «Ни одного пожара за лето!»; от тебя зависит – будет хлеб цел или нет. Когда хата или скирда сгорит, то золу и дурак затушит, а наше главное дело – не допустить пожара. Насчет добровольной дружины думай: поставь на правлении вопрос ребром!
Все рассказал пожарник и уехал.
В первый день после отъезда инструктора Игнат пел полным голосом:
Эх! Как у наших у ворот
Да комар песенку ведет…
– Э-эх! Э-эх! – Он притопывал ногой, давал дробь пальцами по балалайке, передергивал плечами. Видно было по всему, что дела пошли веселые.
В тот же день вечером пришел он в правление. Заседания при Петре Кузьмиче кончались рано, ночных мучений, как при Прохоре Палыче, уже не было, и Игнат попал к «разным».
«Так и есть, – подумали присутствующие, – отказываться пришел. Ну и Игнат!»
Алеша Пшеничкин даже подпрыгнул на стуле.
– Ну что с тобой остается делать? – воскликнул он.
– Я скажу, – ответил Игнат. – Главное дело – не торопись! Чего испугался? Выражаться, сам знаешь, не буду.
– Говори! – улыбаясь, поддержал Игната Петр Кузьмич.
– Товарищи! – начал Игнат и обвел всех взглядом. – У меня на руках на шесть тысяч разного имущества. Задаю вопрос и отвечаю: кто сейчас на пожарке? Никого. Где Игнат? В правлении. А если пожар случится в настоящий вечерний момент, то кто выедет с пожарным агрегатом на тушение такового? Никто. Игната там нету. Что же вы думаете по этому вопросу? Игнат пятеро суток живет на бочке – и день и ночь. Если меня назначили лежать и спать, то буду лежать и спать. Я кончил, а вы решайте!
– Ничего пока не понимаю, – сказал Петр Кузьмич.
– Отказываешься? – спросил Пшеничкин.
– Тогда добавлю. Может человек круглые сутки не спать или не может? – спросил Игнат и тут же авторитетно ответил: – Не может, товарищи, обыкновенный человек жить не спавши, не может. Не знаю, как вы, а я бы на вашем месте догадался: одного подсменного на пожарку поставить надо обязательно, чтобы двое, один – на ночь, другой – на день. Догадались?
– Догадались, – ответил Петр Кузьмич вполне серьезно. – Удовлетворим.
Игнат повеселел, речь пошла смелее, а Алеша Пшеничкин облегченно вздохнул.
– Не все! – продолжал Игнат. – Случаем – пожар, то как? Двое только и тушить будем? А все прочие – анархия да «Караул!», «Батюшки!»? Нет, товарищи, нельзя! Нельзя. У Петуховых хата горела, то что тогда получилось? Один полез на лестницу да испугался – и назад, а снизу двое сразу вверх лезут: столкнулись и грохнулись наземь все втроем вместе с лестницей. Было ж такое дело? Было, никто не отрицает. Никита печенки отбил где? На пожаре – с лестницы упал… А хата все равно сгорела дотла.
– Разгадал! – воскликнул Петр Кузьмич. – Дружину добровольную надо организовать. Так?
– Точно, – подтвердил Игнат.
После короткого обсуждения решили вопрос и насчет дружины, но Игнат не унимался.
– Не все еще. Что лучше: тушить пожар или не допустить пожара? Каждому ясно, товарищи, что лучше делать так, чтобы пожара не было совсем. Ставлю вопрос ребром, – он поставил ладонь ребром, посмотрел на нее и продолжал: – Опахать токи, обсадить зернохранилище, следить за исправностью огнетушителей, – тут он рубанул в воздух. – Ребятишкам спичек в сельпо не продавать ни под каким видом, и табаку – тоже. Когда это безобразие кончится? Сам с цигарку, а дымит, как паровоз! Так. И еще добавлю: на фермах – под метелку, ни соринки, ни соломинки, чтобы огонь не подобрался. Какая первая заповедь – спрашиваю я вас, товарищи? Какая? Отвечаю: ни одного пожара за лето!
Петро Кузьмич зааплодировал, и все его поддержали. В тот же вечер Игната отозвал в сторону бригадир Платонов – тот, что ездит только на дрожках, – и сказал так:
– Хорошо действуешь, Игнат Прокофьевич, хорошо. – Тут Платонов сделал таинственное лицо, осмотрелся по сторонам, хотя они стояли в дальнем углу комнаты, и по секрету зашептал: – Люди могут сказать: мол, за пожарами следит, а своя хата антипожарная. Чуешь? Конек прикрой и глиной залей, обмажь хату, побели!
– То – личное, тьфу! – так же тихо прошептал Игнат и даже плюнул тихонько.
– Другие-то хаты личные, а ты же их охраняешь. Тут пример должен быть. Чуешь?
Игнат задумался.
Нисколько дней подряд он ходил с палкой в руках по токам, к комбайнам, бывал на фермах, ходил в самую жарищу, и головы ему не напекло, как на апробации, хотя дни стояли еще более жаркие, чем тогда.
Пришел Игнат в бригаду Алеши Пшеничкина на ток и говорит:
– Опахать! На правлении решили, и инструкция гласит опахать на двенадцать метров кругом.
– Сейчас не могу, – возражает Алеша, – все лошади заняты.
– А после пожара можешь? – задает вопрос Игнат.
– Но! Прилепился! – неосторожно сказал Пшеничкин.
– Как, как? Ты меня ставил на должность?
– Я.
– Почему тогда не выполняешь инструкцию? Если так, давай другую работу!
– Ну завтра, понимаешь, завтра!
– А я завтра иди к тебе проверяй? Их четырнадцать токов в колхозе: если все – завтра, то двадцать восемь дней потребуется. Инструкция гласит: ток готов – опаши.
Алеша начинал волноваться.
– Тебе надо, чтобы я лежал? – обратился Игнат к бригадиру. – Буду лежать. – И он, правда, вытянулся среди тока и подложил ладонь под голову. – Лежу, пока ток не опашешь. Я все сказал, Алексей Антонович. Хоть три дня буду лежать, я могу. – Он помолчал и уверенно заключил: – Опашешь! Скирдой меня закладывать не будешь!
Пшеничкин даже плюнул с досады.
– Сергей Васильевич, – крикнул он, – выпрягай из брички! Давай опашем ток… Плуг там, в сарае.
После того как опахали ток, Игнат направился к комбайну. На ходу взошел на штурвальный мостик, вытащил из держателя огнетушитель, постучал по нему щелчком, сошел снова вниз, забежал вперед и поднял руку. Комбайнер – молодой, широкоплечий паренек, покрытый пылью и половой так, что и не поймешь, то ли брюнет, то ли блондин, – замахал ему рукой и закричал: