Конечно, ничего такого не могло быть, Терентий Петрович сроду никого не ударил, но большой Костя отошел от маленького Терентия Петровича, заглушил трактор, отчего сразу стало скучно обоим, и с обидой заговорил:
– Полторы нормы дал, а предплужник потерял! Тоже – передовик называется! А я теперь стой без толку полчаса…
– С этого и начинал бы, – отозвался Терентий Петрович. – Это ты правильно. Доложу директору эмтээс лично. – Тут он немного подумал. – И председателю доложу. И ты доложи… А со мной плохо пахать не будешь. Понял?
– «Доложи, доложи», «понял, понял»! – волновался Костя. Он тоже обошел вокруг трактора и снова остановился перед Терентием Петровичем.
– Ты слышь, – спокойно тенорком заговорил тот. – Слушай меня, что скажу! – И нагнулся к предплужнику. – Он, лемешок, кладет стерню на дно борозды. Так. Стерня та перепреет, а наверху, значит, будет чистый плодородный слой. Агротехника – первое дело.
Косте это было известно не хуже Терентия Петровича. Но кому нравится молчащий трактор! И Костя горячился.
– Да знаю я это давно!
– То-то и оно! А раз знаешь, то нельзя так, без соображения, говорить: «Все равно поеду». Как это так «поеду»? Ты меня везешь, а я качество делаю. Мы с тобой, Костюха, перед народом отвечаем. Понял? А не так, чтобы трактор ехал – и вся недолга. А что он везет за собой, как везет, что из этого получится на будущий год – будто нам с тобой никакого интереса нет… Глупости!
– Конечно, глупости, – повторил Костя и пошел в отряд за лемешком.
Все знают: там, где работает Терентий Петрович, качество будет отличное. Но почет Терентию Петровичу идет не только из-за его трудовых успехов. Есть и еще кое-что. Вот возьмем, к примеру, выпивку. Люди пьют по-разному, и настроение у них бывает после этого разное: одни становятся смирными, другие, наоборот, буйными, третьи даже плачут, иные пляшут, если случится лишний стакан хватить, – всяко бывает с людьми. Но с Терентием Петровичем ничего этого не бывает. Пьет он очень редко – раза два-три в год, но пьет как следует, крепко, по-настоящему, и случается это только в праздники. К середине такого праздничного дня ноги у него еще вполне подчиняются голове, но уже начинают отчасти с нею спорить. В это время он обязательно одет в черную суконную пару, обязательно при галстуке, ботинки начищены до блеска – но все равно костюм ему чуть великоват и ботинки – тоже.
В колхозе «Новая жизнь» в такие дни не только наблюдают Терентия Петровича, но и группами сопровождают его, останавливаясь невдалеке, когда он останавливается. Больше того, иногда он даже обращается к собравшимся с короткой речью. А кто увидит в окно Терентия Петровича в таком состоянии, восклицает: «Петрович в обход пошел!», после чего выскакивает на улицу и присоединяется к сопровождающей его группе.
В тот день, о котором пойдет речь, Терентий Петрович, заложив руки за спину, сначала обратился к собравшимся:
– Товарищи! Не такой уж я хороший человек и не такой уж вовсе плохой. Точно. Но когда крепко выпью, то тогда… – он поднял палец вверх, покрутил им над головой, – только тогда, товарищи, у меня ясность мысли и трезвость ума. Точно говорю!
Язык у него не заплетался, даже наоборот – говорил Терентий Петрович четко, громче обычного, но речь складывалась совсем не такой, как всегда. Это был уже не тихий и скромный прицепщик: что-то смелое и сильное звучало в нем. Он повернулся лицом к хате, против которой остановился, и начал:
– Здесь живет Герасим Иванович Корешков. Слушай, Гараська! – Хотя около хаты никого не было, но Терентий Петрович обращался так, будто Корешков стоял перед ним. – Слушай, что я скажу! Тебе поручили резать корову на общественное питание. А куда ты дел голову и ноги? Унес! Ты думаешь, голова и ноги пустяк? Три котла студня можно наварить для бригады, а ты слопал сам. Нет в тебе правды ни на грош! Точно говорю. Если ты понимаешь жизнь, ненасытная твоя утроба, то ты не должон тронуть ни единой колхозной соломинки, потому – там общее достояние. А ты весь студень спер, седогорлый леший. Пожилой человек, а совести нет. Бессовестный! – заключил Терентий Петрович и пошел дальше, не обращая внимания на группу колхозников, последовавших за ним на отшибе.
Позади него послышался негромкий разговор;
– Бегал смотреть на Гараську?
– Смотрел. Стоит в сенях, ругается потихоньку, а не вышел.
– Не поздоровится теперь Герасиму от студня.
– Коровьей ногой подавится.
И немного спустя опять спросил первый голос:
– Интересно, куда теперь пойдет Терентий Петрович. В прошлом году у Киреевых останавливался…
Но Терентий Петрович прошел мимо дома Киреевых и неожиданно остановился у Порукиных. Егор Порукин никогда не был замечен в воровстве, минимум у него давно выработан, поэтому остановка здесь была для всех интересной. Кто бы и что в колхозе ни натворил, народ рано или поздно узнает, хотя виновному и кажется, что все шито-крыто.
Однако если о студне разговор по селу был настойчивый, то о Порукине никто ничего не слышал, и нельзя было даже подумать о чем-либо плохом. А Терентий Петрович стал в позу оратора, засунул руки в карманы брюк и заговорил:
– Здесь живет Порукин Егор Макарыч. Давно я хотел до тебя дойти, Егор Порукин, да все недосуг. Слушай меня, что скажу!
Егор Макарыч вышел со двора на улицу и, не подозревая ничего плохого, подошел к группе колхозников.
– Здорово! Чего это Терентий у меня стал?
– А кто ж его знает, – ответило несколько голосов сразу. – Выпил человек – спросу нет.
Терентий Петрович, конечно, видел, что Егор Макарыч вышел из дому, но не обернулся к нему, а стоял так же прямо против хаты и продолжал:
– Нет, ты слушай! У тебя, Егор, корова – симменталка, дает двенадцать кувшинов молока. Хоть ты и говоришь «пером не мажу, а лью под блин масло из чайника», но, промежду прочим, на твои двенадцать кувшинов плевать я хотел «с высоты востока, господи, слава тебе!», как поется у попа. – Тут Терентий Петрович передохнул маленько от такой речи и поправил картуз. – Та-ак! Ни у кого в колхозе такой нет: пять тыщ стоит твоя скотина! А спрошу-ка я: откуда у тебя взялась она? Где ты такую породу схапал?
Вдруг Егор Макарыч решительно зашагал к Терентию Петровичу и, остановившись перед ним, сказал решительно:
– Уйди! – Широкоплечий, в синей праздничной рубахе и хромовых сапогах, он нахмурил брови, прищурил один глаз и сердито повторил: – Уйди, говорю! Плохо будет!
Но тут из кружка молодежи вышел тракторист Костя Клюев. Он стал лицом к Порукину, а спиной к Терентию Петровичу, повел могучим плечом и сказал басовито:
– Не замай, Егор Макарыч. Выпил человек – спросу нет.
Порукин смерил взглядом Костю и, будто убедившись в своем бессилии, плюнул и ушел к себе во двор, хлопнув калиткой. А Терентий Петрович сначала обратился к Косте:
– Правильно, Костя. Действуем дальше! – Затем продолжал начатую речь: – Нет, Егор Порукин, ты будешь слушать. Так. Три года назад ты взял из колхоза телушку-полуторницу, а отдал в обмен свою. Это точно: в колхоз – дохлятину, а себе – породу. Хоть и поздно об этом узнали, но слушай. Ты за что тринадцатого председателя поил коньячком «три свеклочки»? Ты и Прохору Палычу такой напиток вливаешь. Думаешь замазать? Затереть? Не-ет, Егорка, не пройдет! Ты понимаешь, что этим самым мы колхозную породу переведем? У нас и так недодой молока, а ты махинируешь. Мошенник ты после этого, Егор! Точно говорю, товарищи! – заключил он и пошел дальше.
Молодежь, всегда такая шумливая и неугомонная, во время «обхода» вела себя смирно и тихо. Слушали внимательно, изредка переговариваясь или смеясь негромко. Иногда и нельзя было не засмеяться. Вот, например, остановился Терентий Петрович против хаты санитарного фельдшера (фельдшеров в колхозе трое и один врач). Остановился и ухмыльнулся. На крыльце стоял сам фельдшер Семен Васильевич.
– Приветствую, Семен Васильевич! – поклонился Терентий Петрович.
– Здорово, Терентий Петрович.
– Живем-то как?
– Помаленьку. Ничего себе.
– Ну, как: мухам теперь – гроб?
– Гибель. Смерть мухам! – серьезно ответил Семен Васильевич, а сам нетерпеливо то засовывал пальцы за пояс, то вынимал их. Человек уже в годах, больше пятидесяти, с добрым животом, а беспокоится: что же заставило Терентия Петровича остановиться при «обходе»?
– И комарей душить будем снова?
– Ни одного комара в живых. Малярия теперь – тю-тю! Поминай как звали! – пробовал шутить фельдшер, поглаживая рукой красновато-рыжие усы.
– Вот и я говорю: если вы есть врач-муходав или там, скажем, насчет душения комарей, то это тоже хорошо. Муха – она враг народного здоровья: где муха, там бескультурье. Точно. Муходав – это хорошо. Но, только зачем же кота отравил, Семен Васильевич? А? Кот – животное полезное для домашнего хозяйства. Вы же сами читали лекцию, что кот – враг мышей, а мышь несет в себе… ту-ля-ре-мию. Так я сказал? Так. А сам отравил кота мушиным порошком. Нет, так нельзя!
– Так то ж нечаянно случилось. Есть, конечно, вина и наша, неосторожность… На кошкину пищу случайно попала повышенная дозировка.
– А кота-то теперь у меня нет! – воскликнул Терентий Петрович. – Сам-то я мышей ловить не способен.
– Я вам, Терентий Петрович, могу подарить очень хорошего котенка, – уже весело говорил фельдшер, видимо радуясь, что дальше кота дело не пошло.
– Благодарность за котенка! Не обижайтесь, Семен Васильевич! Человек выпивши, словам удержу нет. А что касается того, что вы лично с Матрены Щетинкиной взяли петуха, а с Акулины Степановны – окорок, а с Васильевны – гуся, жирного-прежирного, а Матрена Егоровна принесла вам за женские болезни миску сливочного масла, то об этом говорить не будем. В писании у попа так и записано два лозунга: «Дающая рука не оскудеет» и «Отруби себе ту руку, которая себе не прочит». Бабы действуют по первому лозунгу, а вы, значит, – по второму. Прошу извинения, Семен Васильевич! Об этом говорить не будем. Бывайте здоровеньки!