; всех римских и египетских галер, которые, как орлы, окровавленными таранами клевали друг друга при Акциуме [274]; всех ладей датских викингов; всего москитного флота Абба Туле [275], короля Пелу [276]; всех венецианских, генуэзских и папских флотов, столкнувшихся с турками при Лепанто [277]; обоих рогов полумесяца испанской Армады [278]; португальского отряда, который под началом отважного Гамы [279] покарал мавров и открыл Молуккские острова; всех голландских флотов, ведомых Ван Тромпом [280] и потопленных адмиралом Хоком [281]; сорока семи французских и испанских линейных кораблей, в течение трех месяцев тщетно пытавшихся снести Гибралтар; всех семидесятичетырехпушечных кораблей Нельсона, метавших громы под Сент-Винсентом [282], при Абукире, Копенгагене [283] и Трафальгаре; всех вооруженных торговых фрегатов Ост-Индской компании [284]; военных бригов, шлюпов и шхун Перри [285], рассеявших английские военные силы на озере Эри; всех берберийских корсаров, захваченных Бейнбриджем [286]; военных каноэ полинезийских королей Тамеамеа [287] и Помаре [288] — да, все они до единого с коммодором Ноем в качестве их старшего лорда адмиралтейства могли бы в лице своих флагманов стать на якорь в этой гостеприимной бухте Рио и, развернувшись, салютовать старейшему в мире мореходцу.
Рио представляет собой Средиземное море в миниатюре, и то, о чем говорили сказания насчет входа в него, здесь до известной степени осуществлено, ибо тут, у входа, стоит один из Геркулесовых столпов [289] — гора Сахарная Голова тысячу футов высотой, слегка наклоненная в сторону, подобно Пизанской башне [290]. У ее подножия притаились, словно два сторожевых пса, батареи Жозе и Теодозия, между тем как на противоположном берегу вам угрожает расположенный на скале форт.
Пролив между ними, единственный вход в гавань, кажется настолько узким, что ничего не стоило бы перебросить с одного берега на другой галету. Вы ничего не увидите из замкнутого горами участка моря, пока изрядно не продвинетесь вглубь. Но что за вид открывается тогда! Столь же разнообразный, что и Константинопольский порт, но тысячекрат [291] грандиозней.
Когда «Неверсинк» входил в гавань, была подана команда:
— Марсовые по вантам, брамсели и бом-брамсели убрать!
В тот же миг я бросился взбираться по вантам и вскоре оказался на своем насесте. В каком восторге повис я над грот-бом-брам-реем! Паря высоко в эфире над этой несравненной бухтой, меж тем как перед упоенным взором моим раскрывались все новые красоты этого прекрасного мира, я чувствовал себя головным в станице ангелов, только что спустившихся на землю с какого-нибудь светила Млечного Пути.
LIОдин из «людей» имеет на шканцах аудиенцию у коммодора и командира корабля
В глубочайших тайниках могучей души нашего благородного грот-марсового старшины — несравненного Джека Чейса — зародилась тщательно обдуманная и подкрепленная вескими аргументами мысль, что нашей команде необходимо предоставить хоть одно увольнение на берег, прежде чем мы снимемся с якоря.
Здесь уместно будет сказать, что касательно таких вещей ни один матрос на корабле никогда не посмеет выступить застрельщиком, если только по званию он не поднялся выше матроса первой статьи; и ни один представитель экипажа (если только он не унтер-офицер, то есть марсовой старшина, артиллерийский унтер-офицер или боцманмат) даже и не помыслит выступить перед высшим начальством на корабле с просьбой о каком-либо послаблении себе или товарищам.
Всесторонне обсудив этот вопрос с несколькими бывалыми старшинами-рулевыми и другими степенными морскими вояками, Джек, держа в руке шляпу, стал в один прекрасный вечер у мачты и, дождавшись, когда капитан Кларет приблизился, отвесил поклон и обратился к нему с изящно сымпровизированной поэтической речью. В своих сношениях со шканцами Джек всегда полагался на то, что он всеобщий любимец.
— Сэр, Рио очаровательная гавань, а мы, бедные мореходцы, ваши надежные морские воины, о отважный капитан, которые с вами во главе не побоялись бы взять на абордаж даже Гибралтарскую скалу и захватить ее штурмом, мы, несчастные, о отважный капитан, только смотрим на этот восхитительный пейзаж, пока все глаза свои не проглядим. Не согласится ли капитан Кларет предоставить своей команде один день увольнения на берег и тем самым обеспечить себе вечное блаженство, ибо наши переполненные фиалы будут вечно подыматься за его благополучие?
Закончив, таким образом, словами Шекспира, Джек снова поклонился капитану, сделав широкий жест шляпой, а потом, приставив край ее к губам, склонив голову и приняв изящно-небрежную позу, замер воплощенным образом немой, но красноречивой мольбы. Казалось, он говорил: «Великодушный капитан Кларет, мы, прекрасные ребята и отменные храбрецы, всецело полагаемся на вашу несравненную доброту».
— И для чего вам понадобилось это увольнение на берег? — уклончиво ответил капитан, напускным высокомерием стараясь скрыть свое восхищение Джеком.
— Ах, сэр, — вздохнул Джек, — почему измученные жаждой верблюды стремятся испить воды из источника и поваляться на зеленой травке оазиса? Разве не вернулись мы только что из странствий по Сахаре океана? И разве Рио не являет собой такой зеленый оазис, доблестный капитан? Неужто вы хотите держать нас на привязи якоря, когда, лишь чуточку удлинив наш канат, вы могли бы дать нам возможность пощипать траву? Разве не тягостно, капитан Кларет, месяцами быть заключенными в темнице батарейной палубы и даже не понюхать, как пахнет сладкий лимон? Ах, капитан Кларет, вспомните, что поет сладкозвучный Уоллер [292]:
Но среди волн как можно вечно жить?
Стихии водной нас не прокормить.
По сравнению с таким пленником
Счастлив стократ, кто смертью пал героя,
Когда с Атридами он шел на Трою!
Перевод Попа [293], сэр, не греческий оригинал.
С этими словами Джек еще раз приставил поля своей шляпы ко рту и, несколько склонившись вперед, замер в безмолвии.
Как раз в этот момент по кормовому трапу выплывал на верхнюю палубу его светлейшество сам коммодор. Позолоченные его пуговицы, эполеты и золотое шитье на треуголке сверкали в лучах заходящего солнца. Привлеченный сценой между капитаном Кларетом и столь известным и популярным представителем простонародья, как Джек Чейс, он приблизился и, приняв приятно-снисходительный вид, которого никогда не удостаивались его знатные бароны — представители кают-компании, с улыбкой произнес:
— Надо думать, Джек, что вы и ваши товарищи обращаетесь к капитану с какой-нибудь просьбой, верно, увольнения на берег, не так ли?
Было ли то под влиянием лучей заходящего солнца, ослеплявших Джека, или было это знаком преклонения перед солнцеподобным коммодором, сказать трудно, но как раз в этот момент достойный Джек почтительно приложил головной убор к челу, как слабый глазами человек.
— Доблестный коммодор, — начал он наконец, — эта аудиенция — поистине незаслуженная мною честь. Я прямо подавлен ею. Да, доблестный коммодор, ваш проницательный ум правильно отгадал нашу цель. Увольнение, сэр, увольнение на берег — вот в чем заключается наша смиренная мольба. Смею надеяться, что почетная рана, полученная вами в славном бою, доблестный коммодор, беспокоит вас сегодня меньше, чем обычно.
— Ну и хитрец же этот Джек, — воскликнул коммодор, по заслугам оценивший дерзкую вылазку лести со стороны Джека, но воспринявший ее скорее благосклонно. Во многих отношениях рана коммодора была его слабым местом. — Мне кажется, что нам следует разрешить это увольнение, — добавил он, обращаясь к капитану Кларету, который, жестом предложив Джеку отойти в сторонку, углубился в конфиденциальные переговоры со своим начальником.
— Ладно, Джек, мы это дело обдумаем, — промолвил наконец коммодор, сделав несколько шагов вперед. — Сдается мне, мы вас отпустим.
— К своим обязанностям, грот-марсовой старшина! — сказал довольно сухо командир. Он желал как-то нейтрализовать впечатление, произведенное снисходительностью коммодора. А кроме того, он предпочел бы, чтобы коммодор не вылезал из своего салона, поскольку его присутствие до известной степени подрывало престиж командира на корабле.
Но Джек нимало не был смущен холодностью капитана. Он чувствовал под собой достаточно твердую почву и поэтому приступил к благодарностям.
— «Ваши одолженья, — вздохнул он, — я на страницах сердца записал, которые читаю ежедневно». Из «Макбета», доблестные коммодор и капитан! Слова, которые тан [294] произносит, обращаясь к знатным лордам Россу и Энгюсу.
И медленно отвесив нарочито долгий поклон обоим достойным офицерам, Джек, пятясь, скрылся с их глаз, все еще затеняя глаза широкими полями своей шляпы.