— Таким образом, господа, — воскликнул торжествующий Кьютикл, — врач Пателла высказался за то, чтобы ампутация была произведена незамедлительно. Что касается меня, лично меня, повторяю, отвлекаясь в данном случае от пациента, я очень огорчен, что пришлось прийти к такому выводу. Но это разрешает все сомнения, господа — у меня в уме, впрочем, вопрос этот был давно решен. Итак, операция будет произведена завтра в десять часов утра. Мне будет очень приятно встретиться со всеми вами по этому случаю, равно как и с вашими помощниками (он имел в виду фельдшеров). До свидания, господа, итак, не забудьте, в десять часов.
И Кьютикл удалился в кают-компанию.
LXIIIОперация
На следующее утро в положенный час врачи собрались со всех кораблей. Старших сопровождали их подчиненные, молодые люди в возрасте от девятнадцати до тридцати лет. Последние, так же как и их начальники, были облачены в синие форменные сюртуки, блиставшие множеством ярко начищенных пуговиц и широкими золотыми нашивками у обшлагов. По столь торжественному случаю они приняли свой самый парадный вид и были просто ослепительны.
Общество немедленно спустилось на галф-дек, где все уже было готово для операции. Самый большой флаг на корабле, что поднимают только по большим праздникам, был протянут поперек палубы и совершенно отделял все пространство от грот-мачты до переборки коммодорского салона, перед дверью которого на виду у всех прохаживался часовой из морской пехоты с тесаком наголо.
На два орудийных лафета, вытащенных на середину, была уложена доска, с которой обычно спускали за борт покойников. Для того чтобы получился удобный операционный стол, к ней сбоку приладили еще одну доску, и все это накрыли старым бом-брам-лиселем. Немного поодаль устроили второй стол из двух поставленных друг на друга фитильных кадок, прикрытых сверху доской. На ней был разложен целый арсенал пил и ножей самых разнообразных форм и размеров, среди которых выделялся один с огромным лезвием, несколько напоминающий ножи, коими хозяева нарезают за обедом мясо. Далее шли иглы — длинные, изогнутые на конце для оттяжки артерий, и прямые, похожие на штопальные, с нитками и воском, для зашивания ран.
У одного из концов операционного стола поместили жестяной таз, по краю которого с педантичной симметрией были разложены небольшие губки. С длинного шеста прибойника, подвешенного под настилом верхней палубы, свисали полотенца со штампом «СШ» по углам.
Все это было подготовлено лекарским помощником, лицом на военном корабле весьма значительным, как об этом будет подробно рассказано в одной из последующих глав. Сейчас он суетливо перекладывал ножи и иглы, точь-в-точь как не в меру добросовестный дворецкий, наводящий окончательный порядок на обеденном столе за минуту до прихода гостей.
Но особенно поражал в этой обстановке скелет, все суставы которого двигались на проволочных шарнирах. Подвешенный за вогнанную в теменную кость заклепку, он болтался на коечном гаке, вбитом в один из бимсов верхней палубы. Ради чего водворили сюда этот предмет, мы скоро узнаем, но почему именно его поместили в ногах операционного стола — на этот вопрос мог бы ответить один лишь флагманский хирург Кьютикл.
Пока завершались последние приготовления, он беседовал с приглашенными им врачами и лекарскими помощниками.
— Господа, — начал он, схватив со стола самый большой нож и с артистической ловкостью проводя по его лезвию другим, — господа, хотя зрелища подобного рода весьма неприятны и могут при известном расположении духа вызвать отвращение даже у меня, все же насколько лучше будет для нашего пациента, если вместо размозженной и рваной раны со всеми связанными с ней угрожающими последствиями у него будет аккуратный разрез, заживающий куда более спокойно как для него самого, так и для врача. Да, — добавил он, пробуя остроту инструмента на пальце, — ампутация в данном случае единственный выход. Не так ли, врач Пателла?
С последними словами он обратился к сему джентльмену, как бы ища у него поддержки, хотя бы и оговоренной известными условиями.
— Разумеется, — ответил тот, — ампутация единственный для вас выход, господин флагманский врач, то есть, конечно, если вы совершенно убеждены в ее необходимости.
Остальные медики хранили сдержанное молчание, поскольку им было ясно, что в этом деле решают не они, каково бы ни было их личное мнение. Но быть свидетелями операции они были готовы, а при случае и принять в ней участие, раз уж предотвратить ее не было возможности.
Молодые люди, их помощники, были очень возбуждены и то и дело с трепетом поглядывали на столь великого знатока своего дела, как достопочтенный Кьютикл.
— Говорят, он может отхватить ногу за минуту и десять секунд. Это с момента, когда нож прикоснется к коже, — шепнул один другому.
— Увидим, — отозвался тот и пощупал в кармане часы, проверяя, легко ли ему будет их сразу вынуть.
— Ну как, готово? — обратился Кьютикл к своему помощнику. — Чего они там возятся? — указал он на трех матросов из плотницкой команды, которые подкладывали клинья под лафеты, поддерживающие операционный стол.
— Сию минуту кончат, сэр, — почтительно доложил лекарский помощник, прикладывая руку ко лбу за отсутствием головного убора.
— Ну так несите больного! — воскликнул Кьютикл.
— Молодые люди, — обратился он к шеренге лекарских помощников, — ваш вид напомнил мне ту пору, когда я преподавал в Филадельфийском медико-хирургическом колледже. Счастливые были времена! — вздохнул он, прикладывая уголок носового платка к стеклянному глазу. — Уж вы простите меня, старика, но стоит мне вспомнить, сколько редкостных больных мне довелось тогда пользовать, как я не могу удержаться от волнения. Город, большой город, столица — вот, молодые люди, то место, где можно приобрести знания, во всяком случае в это скучное мирное время, когда ни армия, ни флот не дают ни малейшего стимула юношескому честолюбию, жаждущему продвинуться на нашем благородном поприще. Послушайте старика: если конфликт, назревающий сейчас между Штатами и Мексикой [336] перерастет в войну, бросайте флот и переходите в армию. У Мексики никогда не было своих военных кораблей, а потому она никогда не поставляла иностранным флотам достаточно материала для операционного стола. Из-за этого страдала наука. Армия — другое дело. Это для вас лучшая школа. Не пожалеете. Вы не поверите, врач Бэндэдж, — обратился он к этому джентльмену, — но это первая серьезная операция почти за три года плавания. На «Неверсинке» мои обязанности сводились почти исключительно к выписыванию лекарств от лихорадки и поносов. Правда, не так давно у нас с крюйсель-рея свалился матрос, но это был всего только случай множественных вывихов и переломов. Подвести такого пациента под ампутацию можно было лишь взяв большой грех на душу. А совесть у меня, могу сказать не похваляясь, весьма чувствительного свойства.
С этими словами он умилительно опустил по швам вооруженные ножами руки и на мгновенье забылся в приятном раздумье. Встрепенулся он оттого, что за занавеской послышался шум; Кьютикл вздрогнул, быстро провел ножом по ножу и воскликнул:
— А вот и наш пациент! Господа врачи, пожалуйте по эту сторону стола. А вас, молодые люди, попрошу немного посторониться. Лекарский помощник, помогите мне снять сюртук. Так, ну а теперь галстук. Знаете, врач Пателла, терпеть не могу, когда мне что-то мешает. Ничего у меня тогда не получается.
Освободившись от этих принадлежностей туалета, он стащил с себя парик и накрыл им шпиль батарейной палубы, затем, вынув вставные зубы, положил их рядом с париком и напоследок, приставив указательный палец к внутреннему краю глазницы, с профессиональной ловкостью избавился и от своего стеклянного глаза, который занял место рядом с париком и зубами. Расставшись таким образом почти со всем, что в нем было искусственного, флагманский врач или, вернее, то, что от него осталось, встряхнулся, проверяя, не найдется ли еще, от чего можно было бы освободиться для пользы дела.
— Эй, плотники, — крикнул он, — вы думаете кончать?
— Еще минутку, сэр. Вот, теперь все, — ответили они, в недоумении озираясь. Они никак не могли понять, откуда исходят обращенные к ним загробные звуки, ибо отсутствие зубов отнюдь не улучшало дикции флагманского врача.
Движимые естественным любопытством, люди эти, чтобы побольше увидеть, старались задержаться возможно дольше, но теперь, когда у них уже не оставалось к тому предлога, торопливо забрали свои молотки и долота и поспешили скрыться, как рабочие, исчезающие в последнюю минуту перед началом многолюдного собрания, забив последний гвоздь в трибуну, с которой должен вот-вот выступить первый оратор.
Широкий флаг приподнялся, за ним на мгновение открылась сгрудившаяся толпа матросов, и больного бережно внесли двое его товарищей. Он был очень изможден, слаб, как ребенок, и дрожал всем телом, вернее, и руки и ноги у него ходили ходуном, как трясется голова у страдающего дрожательным параличом. Можно было подумать, что инстинктивный, животный страх смерти овладел раненой ногой — ее било так, что одному из матросов пришлось ее придержать.
Марсового сразу положили на стол, помощники схватили его за руки и за ноги, и тут он медленно приподнял веки и обвел взглядом сверкающие ножи и пилы, полотенца и губки, вооруженного часового у салона коммодора, горящие от нетерпения глаза молодежи и похожего на мертвеца Кьютикла с ножом в руке и закатанными по плечи рукавами. Вдруг глаза его в ужасе остановились на скелете, медленно вздрагивающем и постукивающем костями от мерного покачивания фрегата.
— Я посоветовал бы вам не напрягать ни рук, ни ног, а лежать совершенно спокойно, — обратился к больному Кьютикл, — точность операции зачастую страдает от того, что пациент не отдает себе отчета, как важно сохранять неподвижность. Но если вы взвесите, любезный, — добавил он покровительственным и почти сердечным тоном, слегка надавливая рукой на раненую ногу, — если вы взвесите, насколько приятнее остаться с тремя конечностями, чем отправиться на тот свет с четырьмя, особенно же если бы вы знали, каким пыткам подвергались до Цельса