Подобное представление ложно в своей основе. Не отрицая значения «Марди» в творческой эволюции Мелвилла, заметим все же, что «Белый Бушлат» самым очевидным образом связан с «Моби Диком» и что духовные поиски Мелвилла, в том числе социологические, философские и религиозные, получили в этом романе ничуть не меньшее отражение, чем в «Марди», хотя и в другой форме. Движение к «Моби Дику» осуществлялось через «Белый Бушлат», а не огибая его.
Для Мелвилла, как и для многих его современников, сочинение романов было не только актом творения, но и актом познания. Художественное творчество служило одним из способов постижения «законов жизни». Отсюда «метафизическая» стихия произведений Мелвилла. Она в полной мере присутствует в «Белом Бушлате» и была замечена современной критикой. Сошлемся хотя бы на рецензию Дж. Рипли, который высоко оценил роман, но сделал при этом одну весьма характерную оговорку: «Если бы он (Мелвилл, — Ю.К.) ограничился изложением того, что видел и слышал, книга его имела бы еще большую ценность. Моральные и метафизические размышления, выраженные „карлейлевским“ языком, только отягощают повествование»[540]. Рипли не сумел вникнуть в смысл «моральных и метафизических размышлений» Мелвилла, но он, конечно, прав в том, что размышления эти занимают в «Белом Бушлате» значительное место[541].
Общая философская задача — выяснить законы и силы, регламентирующие бытие отдельного человека и человечества в целом, — должна была решаться на материале художественных обобщений. Мелвилл ощущал потребность создать то, что мы теперь назвали бы «моделью», а сам он именовал «образом мира». Пути построения «образа» были неизвестны. Приходилось экспериментировать. «Белый Бушлат» с этой точки зрения может рассматриваться как серия экспериментов, осуществлявшихся, разумеется, в рамках романтической эстетики.
Добился ли Мелвилл успеха в своих поисках? Удалось ли ему достичь универсальных обобщений и решить сложнейшие гносеологические проблемы, над которыми билось его сознание? На эти вопросы, по-видимому, приходится ответить отрицательно. Однако сбрасывать со счета усилия Мелвилла в «Белом Бушлате» никак нельзя. За этим романом последовал знаменитый «Моби Дик», который не мог быть создан без предварительных опытов и проб. Образ «Неверсинка», опутанный сложной сетью символических толкований, не всегда удачных метафор и уподоблений, был необходимой ступенью на пути к бессмертному «Пекоду». Мелвилл исходил из общепринятого в американской маринистике 1840-х годов убеждения, что морская жизнь в принципе сходна с социальной действительностью, и пытался найти такую «формулу» организации современной жизни, которая допускала бы художественное соотнесение с военным кораблем. Отсюда многочисленные эксперименты с понятиями города, государства и мира, которые базировались как на символических и аллегорических образах, имеющих древнейшую традицию (от Библии до Гоббса), так и на художественных открытиях XIX в. (урбанизм в литературе).
Сплошь и рядом читатель наталкивается в «Белом Бушлате» на описания корабельной палубы, выполненные в урбанистических терминах: «Воистину, военный корабль — это плавучий город с длинными проспектами (только вместо деревьев по сторонам его красуются пушки), с многочисленными тенистыми переулками, дворами и проходами; шканцы — прекрасная площадь, парк или плац-парад с большим питтсфилдским вязом в виде грот-мачты с одной стороны и с дворцовым фасадом коммодорского салона — с другой. Или, вернее, военный корабль — это гордый, с гарнизоном город, окруженный стенами, подобно Квебеку, где главные улицы расположены на крепостных валах и мирные жители сталкиваются на каждом углу с вооруженными часовыми».
Городская жизнь становилась характерной и неотъемлемой частью национальной действительности, и с этой точки зрения попытки Мелвилла решить задачу на пути метафорического сближения корабля и города вполне закономерны. Но они, видимо, не удовлетворили писателя. Жизнь города сама по себе вмещала слишком малую часть опыта человечества, и Мелвилл, бросая на полпути городские метафоры, обращался к традиционному уподоблению государства кораблю. В отличие от своих предшественников он не пытался представить государство в образе плывущего корабля, но, напротив, интерпретировал организацию корабельной действительности в терминах государственной жизни.
Особенную сложность и, скажем прямо, наименьшую четкость опыты Мелвилла приобретают там, где в поисках универсальных обобщений писатель обращается к понятиям вечности, вселенной, бесконечности, которые, как правило, окрашены у него мистическим колоритом Ветхого завета. Исследователи Мелвилла, принявшие концепцию Торпа, оказались, по вполне понятным причинам, недостаточно внимательны и чутки к этим аспектам «Белого Бушлата». Так, например, Л. Томпсон усмотрел в образе «Неверсинка» всего лишь «старую затрепанную христианскую аллегорию» (жизнь человека есть путешествие «домой», на небо) и обычную «условность христианской литературы: земля — это корабль, на котором мы плывем; общество представлено пассажирами, командой, офицерами. Наш всемогущий капитан — господь бог»[542] и т. д.
Вполне вероятно, что исходной точкой движения художественной мысли Мелвилла и была традиционная христианская аллегория. Но не более того. Оттолкнувшись от нее, Мелвилл осуществляет целую серию экспериментов. Иногда его поиски идут в направлении модификаций первоначального образа, осложненного понятиями множественности миров и детерминированности человеческих судеб: «Подобно тому как корабль плывет по морям, и земля наша совершает плавание по эфиру. Все мы, смертные, находимся на борту быстроходного, неспособного утонуть фрегата — планеты нашей, — строителем коего был господь бог; но Земля — всего один корабль во флоте Млечного Пути, генерал-адмиралом которого является тот же всевышний. Порт, откуда мы начали свой путь, навеки остался позади. И хотя мы давно уже потеряли из виду сушу, мы веками продолжаем плыть с запечатанным приказом, и назначение наше остается загадкой для нас и наших офицеров; однако конечная наша гавань была предопределена еще до того, как мы соскользнули со стапелей мироздания».
В других случаях Мелвилл напрочь отрывается от исходной посылки, переключая мысль из сферы христианской теологии в область космогонии и навигации, как например в главе XIX: «Да, да! Мы, моряки, плаваем не напрасно, мы обрекаем себя на изгнание из своего отечества, чтобы принять гражданство вселенной, и во всех наших странствиях вокруг земли нас сопровождают эти древние кругосветные плаватели — светила, которые являются и нашими товарищами по кораблю и такими же моряками, что и мы, с той лишь разницей, что они плавают в синеве небесной, а мы в синеве морской».
Разумеется, мы далеки от мысли, что в «Белом Бушлате» Мелвилл завершил свои поиски и нашел уже все те эстетические принципы, которые в полном объеме были развернуты в «Моби Дике». Здесь еще нет системы взаимодействующих символов, которая оказалась столь эффективной при решении основных философско-художественных задач в знаменитом романе о Белом Ките. Однако ясно, что Мелвилл постепенно нащупывал путь к этой системе, и «Белый Бушлат» — наглядное тому подтверждение. Представляется справедливой точка зрения Леона Хоуарда, который в своей монографии о Мелвилле писал, что «его (Мелвилла, — Ю.К.) новое понимание того, что он впоследствии назовет широкой „значительностью“ каждого отдельного предмета или события, сделало его военный корабль более удачным воплощением мира, нежели Мардийский архипелаг»[543]. Еще более прямо, хотя и лаконично говорит об этом У. Пломер в предисловии к «Белому Бушлату». Он полагает, что мир военного корабля у Мелвилла — это микрокосм, созданный «протестующим романтиком, который никогда не мог примириться ни с жизнью, ни с миропорядком вообще, ни с цивилизацией, продуктом которой был он сам»[544].
8
Утверждение, что «Моби Дик» — философский роман, а «Белый Бушлат» — нет, давно стало общим местом. В общем справедливое, оно нуждается все же в одной существенной оговорке. Философские проблемы, поднятые Мелвиллом в «Моби Дике», привлекли к себе внимание писателя не в тот момент, когда он принялся за работу над романом, но значительно раньше. Мелвилл обдумывал их долго, и следы его размышлений легко обнаруживаются как в «Марди», так и в «Белом Бушлате». Один из центральных вопросов, составляющих краеугольный камень философской структуры «Моби Дика», — это вопрос, касающийся «общего закона», «высшей силы», управляющей жизнью природы и общества[545]. Решение этого вопроса предполагало в первую очередь исследование и оценку существующих, а точнее говоря, господствующих нравственно-философских представлений. Естественно и неизбежно Мелвилл должен был обратиться к рассмотрению христианской доктрины, как наиболее широко распространенной и повсеместно (в рамках христианского мира) признанной. И, если «Белый Бушлат» в целом (с точки зрения жанровых и иных признаков) не может считаться философским романом, он все же несомненно содержит в себе элементы художественного исследования некоторых аспектов христианской нравственности и ее отношения к человеческой истории.
В том, что «Белый Бушлат» содержит в себе элементы подобного исследования, сегодня никто уже не сомневается. Этот факт прочно и незыблемо установлен специалистами (Л. Томпсон и У. Бразвелл), посвятившими свои труды изучению религиозных воззрений Мелвилла[546]. Однако пути движения мелвилловской мысли и способы ее художественного воплощения нуждаются в дополнительном изучении.
Мысль Мелвилла в «Белом Бушлате» развивается своеобразно и, на поверхностный взгляд, непоследовательно, что нередко ставит специалистов в тупик. С одной стороны, он как будто бы признает нравственную догматику христианства, и значительная часть его сокрушительной критики действительности строится на демонстрации