циях, поглядев, примерив на себя… Ой, что вы! Какой я вам О Мун Ен?! Я – просто Баймирзоев. Бай… но позже, много позже. И не он себя так называл, но окружение.
У Бая довольно плотное окружение. Завтра это окружение предстоит прорвать – только мягонько-мягонько, без эксцессов. ЮК ведь договорился с Баем о РАЗГОВОРЕ. ЮК достаточно опытен по жизни, чтобы повернуть разговор так, как ему надо. А Бай достаточно опытен по жизни, чтобы еще раз суметь вовремя отказаться от сомнительного. Что может быть более сомнительно с точки зрения сиюминутной ли, долговременной ли выгоды, чем не сказать уважаемому ЮК, куда и почему исчезла жена уважаемого ЮК! Если, разумеется, она исчезла в Москве при участии и с помощью неупоминаемых кругов. Долго ли, хлопотно ли гражданину Баймирзоеву прокачать информацию в неупоминаемых кругах? Недолго. И хлопот особых… А ЮК – человек не последний, первый. В иных кругах. Полезно. Даже если бесполезно – лучше добрая воля ЮК, чем злая воля ЮК. Да и сам факт контакта сэнсея с папой О лишний раз подпитает истощенную легенду о мистическом корейце. Нет, папа О, то бишь Бай, то бишь Баймирзоев ничего не утверждает, ни на чем не настаивает – просто виделись мы тут с Колчиным-сан, беседовали, да так… о том, о сем…
Ой, совсем забыл! Старым стал! Забыл, забыл! Как же Колчин-сан завтра меня найдет! Я же офис сменил! Сейчас же перезвоню! А то неудобно, если такой уважаемый, как ЮК, заплутает! Вдруг подумает, что Баймирзоев нарочно не сказал…
Снова зазвонил телефон.
Если бы Колчин продолжал сидеть за столом, на кухонномебельном «уголке», – ему бы только руку протянуть. Но тарелки, которые, он убрал было в раковину, вдруг потребовали мытья, – заняться хоть чем! – теперь некому за Колчиным мыть посуду. Привыкай. (Нет, про «привыкай» – рановато все же. Однако сегодня – да). Потому он не успел протянуть руку (отряхнуть от мокрого, провести ладонями по полотенцу).
Зато успел протянуть лапу Сёгун. Он обнаглел, скотина! Ах, мол, жрать не даешь?! Ах, мол, тебе верещащая коробка важней, нежели голодный блудный сы… кот, который сколько дней был лишен родного крова, который сколько мук претерпел от извергов двух-одинаковых?! Я тебя, микадо, сколько просил – давай жрать! А ты с коробкой болтаешь, она для тебя важней, чем сёгун Сёгун?! Ах, так-к?!!
Кот помойный, даже не озаботившись о придании видимости «я случайно, я случайно!», взметнулся на «уголок», размахнулся и дал телефону оплеуху. Звонкую, громкую, демонстративную. Получай!
Телефон получил и брякнулся на пол. Вдребезги. Корейская штамповка (не про Баймирзоева будь сказано…)! Или даже вообще тайваньская. Надо было в Токио взять нормальный аппарат. Цены – очень смешные. А теперь – до смеха ли?!
По полу разбежались кругляши от трубки, высыпались-закатились какие-то хреновины. Этот аппарат- приказал долго жить. Дурак ты, Сёгун, и шуточки у тебя дурацкие. Сейчас получишь! Чуть погодя. А пока… дурак ты, Сёгун, ни бельмеса не смыслишь в технике – параллельный аппарат был в комнате, которую Колчины держали за гостиную. Колчин поспешил туда, и не поспел: трубка в гостиной вякала тоскливыми короткими звуками.
Остается надеяться, что Бай, если это был он, попробует еще раз, не воспримет внезапный отбой как небрежное: да пошел ты! поговорили и хватит! дела… Мало ли помех в телефонных сетях, вызванных модернизацией личных аппаратов при допотопных городских коммутаторах!
Колчин вернулся в кухню – Сёгуна как языком слизнуло, дематериализовался. Ищи-свищи. Напакостил и знает, что переборщил. Сейчас получит! Вот и канул, чеширская морда. Поулыбайся мне еще, поулыбайся! Аппарат раздолбал!
Искать Сёгуна Колчин не стал, но – присвистнул… Он сгреб остатки аппарата, подобрал кругляши, сделал неудачную попытку собрать в единое целое разбежавшиеся детали и усёк в приемном «ухе» нечто постороннее. Оно конечно, модернизация личных аппаратов достигла небывалых высот, но… не до такой же степени!
Потому, когда спустя минуту-другую позвал телефон в гостиной и обозначился голосом Егора Брадастого, Колчин был на редкость суров и недружелюбен.
– Юр! – сказал Брадастый. – Я опять среди ночи, но у меня, ты знаешь… Короче, запарка продолжается.
– Бывает. Что надо?
– Это я. Я. Егор… – сказал Брадастый.
– Узнал. Что надо?
– Юр… Ты по поводу сегодняшнего? – Егор откровенно недоумевал по поводу сиюминутного колчинского тона. Достаточно давно и хорошо друг друга знаем, чтобы принимать правила игры напарника, даже если напарник заранее не подмигнул. Вот и в «Квадриге» давеча Брадастому не надо было подмигивать для пояснения Колчину: Егор – свирепый начальник, и абсолютно безразлично, кто ему под руку попадет, хоть бы и ЮК. Брадастому казалось, что они друг друга понимают. А у Колчина сейчас такой тон, будто всю свирепость он принял на свой счет. – Про «девятку», про завтра – это, как ты понимаешь, я для пущего энтузиазма трудящихся залепил. Если реально, то послезавтра. Они у меня теперь ночь напролет пашут, так что ты не бери в голову, – управятся.
– Последний срок! Понял, ты?! – добавил хмури в тон Колчин. – ПОСЛЕДНИЙ СРОК, ты, режиссер! – ясней не скажешь для посвященного. Брадастый был посвящен. Есть шанс, что сообразит. Не все же Колчину потакать в игре Брадастого, пусть и тот среагирует, включится.
– Как знаешь! – оскорбился Егор. ЮК – это, конечно, ЮК, но и Егор Брадастый не самый последний никто в столице, чтобы терпеть такой тон. – Будет желание, сам звони. Но хлопать дверью не советовал бы! – режиссер моментально ощерился в ответ на колчинский «наезд».
Трубка издала характерный бряк и снова загундела тоскливо-коротко.
Брадастый был посвящен. Еще бы! «Последний срок» – картина Егора, где Колчин очередной раз изображал злодея второго плана. И вся интрига строилась на подслушке телефонных переговоров, на радиоперехватах, на снятии информации с компьютеров посредством ловли электромагнитных колебаний из окна соседнего небоскреба. Сценарий – не ахти, зато спонсировали фильм серьезные ребята, намеревающиеся заполонить рынок скремблерами – причем отечественными. Потому единственной панацеей от бед в фильме стали скремблеры и, само собой, именно той самой фирмы-спонсора: «Мы абсолютно бессильны, босс! Мы перед ними будто голенькие, босс! – вот! Попробуйте… – Что это?! Что это?! Что за резина?! Сейчас не до шуток! – Пристегните, пристегните! Стоит только вам и вашему абоненту пристегнуть к телефонам эти резиновые трубки – и все! – В каком смысле – все! У нас и так – все! Полный… крах! – Разговор для чужих ушей будет скремблирован! – То есть?! – То есть зашифрован. ОНИ выяснят, о чем вы говорили, не раньше, чем через пятнадцать – двадцать лет при удачной дешифровке на специальном компьютере. – Благодаря этой чепухе? – Эта чепуха, как вы выразились, босс, обойдется конторе от трехсот до пятисот долларов за каждую. Но она, поверьте на слово, окупит себя за день. – Я с детства никому не верю на слово, Патрик. – Тогда опробуйте, босс». Само собой, будь то просто рекламный ролик, раздутый до полутора часов экранного времени, каждый преследующий свою цель вряд ли ее нагнал бы: спонсоры – чтобы коммерсанты-диверсанты кинулись на поиски панацеи, Брадастый – чтоб зритель не кинулся из зала после четверти часа премьернога показа. Потому «Последний срок» был насыщен и даже перенасыщен классическими групповыми мордобоями, лимузинами, боссами, Патриками, помповыми ружьями, голыми бюстами и голыми же тем что пониже. Но над всем этим непременным антуражем незримо (и зримо) витал дух скремблера. И даже получилось вполне съедобно. У Брадастого – счастливое качество насыщать собственной моторностью любую анемичную белиберду, в отличие от многих и многих коллег, способных из энергичного первоисточника сотворить на экране многосерийную полудохлую тягомотину.
Брадастый был посвящен. Он сказал в оскорбившейся тональности: «Будет желание, сам звони». В тональности: возьми свои тряпки, отдай мои куклы. Мол, я с тобой – больше никогда! мол, нашел, тоже мне, Колчин мальчика для выволочек!
А еще Брадастый сказал: «Но хлопать дверью не советовал бы». И не в качестве скрытой угрозы. Но в качестве скрытого (для тех, кто не посвящен) подмигивания. Коронная финальная фраза из «Последнего срока», когда герой победил всех и вся фактически голыми руками – злодея второго плана в том числе – и под занавес – крупным планом – проникновенно произнес: «При желании можно хлопнуть дверью даже в чистом поле…» – и пошел-пошел в это чисто поле, пока не уменьшился до невидимой точки.
Так что Егор вполне понял игру Колчина и подыграл: «Будет желание, сам звони».
Желание у Колчина будет только тогда, когда предоставится возможность связаться не по домашнему КОЛЧИНСКОМУ аппарату. По таксофону. Самое ближнее – у метро «Шаболовская». Там и жетонов наменять. Черт! Метро уже закрылось. Без скольки-то там два ночи. Разве что в ларьках… Впрочем, куда спешить? Егор посвящен – и до утра потерпит, и сам не станет тормошить Колчина. Разве обрели бы они после съемок «Последнего срока» парочку этих самых панацейных специальных резиновых трубок, скремблеров… Задним умом всяк крепок. Да и на кой они сдались? Ни сэнсей Колчин, ни режиссер-производственник Брадастый не принадлежат к общности коммерсантов-диверсантов. Знать бы загодя…
«Жучки» бывают простые (работают как перехватчики, пока не иссякнет энергия в элементе питания) и сложные (с дистанционным управлением и с системами накопления и передачи сигналов короткими сериями в сжатом виде). Такие «жучки» сложнее засечь, поскольку они будто неработающие – молча копят информацию, а потом р-раз – и выдают ее скорочтением, которое посторонний не разберет.
«Жучки» могут быть вмонтированы в тройник, в настольную лампу, вообще в любой электроприбор – и тогда «жучок» возбудится в момент включения этого самого электроприбора. Подобные радиозакладки имеют повышенную скрытность, почти не излучая электросигналов.
Миниатюрные аудио- (и видео-, и видео-!) – передатчики могут быть встроены хоть в противопожарную сигнализацию. Снять информацию можно хоть с лампочки – как с предмета, излучающего электромагнитные волны. Не говоря, уже о телефоне.