одно продемонстрировать, что нет уже никакого послевкусия, послевкусия нет. Даже наоборот: вот, мол, рад вас видеть, однако будь я вместе с вами там, может быть, не серебро, а золото отвоевали бы. И ведь – пожалуй, пожалуй. Не в командном, но в личном было бы на одно золото больше. Впрочем, жизнь продолжается. – В марте грянет открытое первенство Германии, фактически эдакий малый чемпионат Европы. К марту Ильяс должен уже быть в приемлемой форме.
– Поведешь? – предложил Ильяс Колчину, притворно морщась, приступая на больную ногу. Сделикатничал.
Дело в том, что Колчин предпочитал вести машину сам. И вообще всегда все предпочитал сам. Не ведомый, но ведущий.
– Поведу. Может, тогда я тебя лучше к твоим доставлю? Как нога-то?
– Нога… – философски пожал плечами Ильяс. – Сносно. Нет, я сам могу. Просто пока…
Они друг друга поняли, Колчин передал пенал-коробку Ильясу и сел за руль. А Сатдретдинов, помешкав, устроился рядом, на переднем сиденье.
Колчин усмехнулся – была у Ильяса подвижка примоститься на правом заднем сиденье. Рефлекс. Правило: потенциальной жертве полагается сидеть не за рулем, а на правом заднем сиденье. И по городу, кстати, надо двигаться в крайнем левом ряду. На Западе до этой истины доперли давно – там подобные, с позволения сказать, эксперименты проводятся аж с тридцатых годов: обычно стреляют из машины, которая идет левее, и киллер, как правило, сидит справа, рядом с водителем или на заднем сиденье. Валентин Палыч Дробязго только и ездит на правом заднем. Береженого бог бережет. Тестя, правда, берегут, помимо бога, еще парочка мордоворотов – он, тесть, как раз из тех государственных мужей, которые прибывают с визитами, имеют за закрытыми дверями, остаются удовлетворенными. Простым смертным вроде бы подобные предосторожности ни к чему. Но это лишь – вроде бы. Теперь в России можно удостоиться пули, невзирая на социальный вес, – это лишь в цивилизованных странах стреляют исключительно по президентам, с остальными же, рангом пониже, стараются договориться как-то иначе. В родном же отечестве, наоборот, – пуля самый доходчивый и простой аргумент в споре именно с простыми смертными. Именно потому, что смертны все, а которые простые – еще и простые! Проще некуда! Президента кокнут – шум-гам, комплекс оперативно-розыскных мероприятий, МВД, ФСБ, РУОП… ненароком и набредут на след. О рядовом же гражданине, чу, даже в сводках не упомянут, а всерьез искать убийц, если их на месте не застукали, если они к тому и аккуратны по части неоставления улик, – номер дохлый. Это любой оперативник подтвердит, вызванный на откровенность.
Так что меры безопасности каждый рядовой гражданин предпринимает в меру собственного представления о личной значимости и опять же в меру владения наукой «знай и умей – дольше проживешь».
Одно дело публично заявлять: «Мое имя и репутация – достаточные гарантии тому, что даже возможность подобных попыток исключена». (Он не говорит ВСЕГО того, что думает). Другое дело – исходить из реалий и быть начеку. Воины, достигшие высот в своем искусстве, потому и достигли высот, что готовы к любым неожиданностям. Колчин – достиг. Ильяс – тоже достиг. Потому подвижка Ильяса была чисто рефлекторной. И Колчин оценил рефлекс по достоинству: молодец, то самое чувство боевой ситуации не утеряно, пусть и не Афган вокруг. Казалось бы, да ну вас совсем с вашими героическими рефлексиями: чуть кто пукнет поодаль – прыгать в сторону и перекатом уходить за безопасный угол! Недолго и до неврастении! Но есть большая разница между пуганой вороной и полностью мобилизованным воином. Цитата: «Безопасности, как и беременности, не бывает немножко, безопасность – штука стопроцентная». В строгом соответствии со шкалой.
Шкала безопасности (по нарастающей) такова:
1. Все безоблачно, мне не о чем волноваться.
2. Я не вижу для себя конкретной угрозы, но теоретическая вероятность того, что она когда-нибудь возникнет, уже появилась.
3. Я сознаю, что вмешался в чьи-то интересы. Конкретной угрозы нет, но я знаю людей (силы), от которых она, угроза, может исходить.
4. За мной идет охота, конкретная угроза стала реальностью, и я знаю, от кого она исходит.
Четвертую степень Колчин почти исключал как для себя, так и для учеников. Попробовал бы кто реально угрожать, да так, чтобы ясно было – кто!
Третья степень – пожалуй… Пожалуй, да. Что-что, а при нынешнем раскладе с боевыми искусствами, когда одних федераций только в столице – дюжина, и каждая считает себя и только себя подлинной-первоисточной, а значит, и единственно достойной представлять единоборства на европейском, на мировом уровне (читай: командировки, валюта, призовой фонд, предпочтения спонсоров)… Но вся петрушка в том, что Колчин действительно стоял у истоков, Колчин действительно – номер один в тяжелом весе (есть ли в России воин, который может похваст… то есть гордиться тем, что учителем у него – мастер, японец, десятый дан… а Хисатака-сан – это десятый дан Косики каратэ), Колчин знает каждого-любого, причастного к искусству боя. Потому аферисты от каратэ- до рядом с Колчиным… не играют: «Я – большой сэнсей, призер чемпионата в… – Позвольте! Не было такого среди призеров. – А я, эта, не в том году, а в другом! – Позвольте, в каком?». Касаемо же действительных и действующих бойцов, все они знают себе цену, а главное, знают цену ЮК. Потому-то третья, степень лишь теоретически – пожалуй, да. Практически – пожалуй, нет.
Вот вторая степень – это вполне, вполне. Чем больше успех, тем многочисленней армия завистников. Переоценивать не стоит. Недооценивать – тоже. Увы, но первую степень по шкале безопасности может позволить себе в этой стране разве клинический идиот, безвылазно обосновавшийся в некоем заведении имени Сербского: солнышко светит, ля-ля-ля, дяди пришли, ля-ля-ля, кушать ведут, ля-ля-ля, слюни текут, ля-ля-ля, завтра будет лучше, чем вчера!
Колчин сел за руль. Ильяс сел рядом.
– Что тут? – спросил Ильяс, взвешивая пенал с шаолиньской доской на ладони.
– «Калаш» с откидным прикладом! – нахмурил суровые брови Колчин. Оно понятно – и по весу, и по размеру, и вообще, – что не «калаш». Но объяснять долго, да и зависть, даже белая, разобщает как-никак. Потом, попозже, не сейчас.
А сейчас…
ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ.
… досада Колчина переродилась в настороженность.
Первые минуты после приземления, первые минуты топтания на родной земле еще хранили зарубежно-беспечную ауру. Но по мере осознания – ты дома! – включались некие внутренние тумблеры, защитное поле, начисто отключенное в Стране восходящего солнца.
Дожили! Раньше, благодаря страшилкам международников, окопавшихся за рубежом (они и репортажи свои вели брезгливо-брюзгливо, чудовищным усилием воли удерживаясь от зажимания носа перед камерой – настолько тлетворен Зарубеж!), только и благодарили провидение за угоразд родиться именно тут, а не там. (Помните, помните баснописца? «Тяжело и неспокойно жить в других-чужих краях – сколько там людей достойных гибнет в тюрьмах и в боях! О волнениях в столицах, перестрелках на границах сообщают нам страницы ихних утренних газет: тут замучили студента, там убили президента… В мире том покоя нет! Велико же наше счастье – мы живем в такой стране, где народ стоит у власти…» и так далее – до рвотного эффекта). Дожили! Колчин три года назад, впервые добившись возможности отправиться в Японию, цельную неделю ночами ходил-бродил по Токио без сопровождения, присаживаясь-засиживаясь в парке Уэно и под плеск полуметровых золотых рыбок-карасей в пруду при свете бумажных фонариков строча в блокнот свод вопросов для Хисатаки-сан, готовясь к дневным урокам в до-дзё учителя («Сколько вопросов! – сдержанно восхищался мастер. – Откуда столько вопросов!». Сдержанно. Но восхищенно). Да, так вот за всю ночную неделю – не то что эксцессов, но и намека организма на вероятность эксцессов не возникало. И вообще слово «преступность» у японцев никак и давно не ассоциируется со словом «уличная», скорее и разве что – со словом «финансовая» или нечто в этом роде – компьютерное воровство, заимствование технологий и прочая, прочая, прочая… Да и в этот приезд если и был (был, был!) у Колчина мандраж, то лишь (сказано уже) сродни мандражу пионервожатого, ушедшего в поход с ночевкой, – великовозрастные гаврики, норовящие растеряться по чащобам, съесть чего не того…
Дожили, короче! Возвращается муж из командировки, из Страны восходящего солнца – всю беспечность моментально накрывает легкий панцирь опаски: вот я и дома… К тому же…
ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ.
… ученик, готовый подбросить до дому, до хаты, рефлекторно подвигается на заднее правое сиденье. Не из-за реальной опасности, из-за эфемерной… однако…
Разумеется, Колчин отдавал себе отчет в том, что серебряную команду вряд ли встретит обожающее многоглазье поклонников (еще раз: ремейк «Мертвого сезона»), но чье-то «глазье» он определенно ощутил. Ощутил, да. Был кто-то следящий и прячущийся. Хорошо прячущийся, профессионально. Во всяком случае Колчин никак не мог поймать это «глазье» – при всей реакции, при всем чувстве боевой ситуации. Или то обычное и непроизвольно очнувшееся: вот ты и дома, ты не в парке Уэно!
Любой мог «глазить» – и фарца, присматривающаяся: чэнч, сэр?., а, нет, эт’ наш… и ворье, готовое гепнуть сумку, только опусти ее на пол и разожми руку… и таксисты: поедем, нет? нет? у-у-у… и впередсмотрящие, готовые отсигналить на трассу: едет «жирняк», готовьте подставу, внакладе не будем!.. В общем, примета времени – у каждого, даже добропорядочного, имеет место быть природная ласковость взгляда, как выразился генерал Лебедь, ниспослав телепридурку-интервьюеру ту самую природную ласковость взгляда: а не лезь в душу, умник!
Однако было еще что-то, помимо общей, с позволения сказать, хлебосольной доброжелательности россиян, случайно оказавшихся при событии, то бишь приземлении самолета компании Japan Air Lines из Страны восходящего солнца.
Солнце клонится к закату – не пора ль извлечь гранату! Но Колчин пусть и ощутил, выделил взгляды из общего толкучего месива, но персонифицировать – увы. Даже совершенный «Панасоник» – о, Джапан, о! – не способен очистить звук до абсолюта, если на той же волне резвятся с десяток станций.