– Он не вернётся, я его знаю… – с превосходством объявила Мыльникова – Он к себе поедет. С Юлом. Вы же не хотели бы заночевать с Юлом?
– С Юлом – нет… – забавляясь, подыграл Колчин.
– Он хороший! – заступилась Мыльникова. – Только глупый иногда. Просто беда! Здоровенный, но глупый. С ним разве заснешь? Обслюнявит…
– Вика? – уел Колчин.
– Вика! – сардонически отомстила Галина Андреевна. Кому? А… всем! – Мы едем? Или мы не едем?
Вот это уж позвольте решать мужчине, глубокоуважаемая! С Колчиным номер не пройдет. Командуйте подчиненными, но не Колчиным. Он сам кого угодно подчинит, включая «старшего друга». Хотя, разумеется, едем. Время поджимает. До которого часа кормит- поит «Метрополь»? Там-то и определимся на местности, кто у кого в подчинении.
– Мы едем. Но мы дождемся Виктора. Надо попрощаться.
– Он не вернется.
– Дождемся… – подавил сопротивление Колчин. Ритуал не позволяет вот так вдруг покинуть помещение, не простившись, не сказавши.
Бебекнул телефон.
Мыльникова заметно вздрогнула – давняя опаска перед ночными телефонными бебеканьями. Вздрогнула и… к трубке даже не потянулась. Наоборот, отпрянула.
– Мне снять? – предложил Колчин.
– М-мы-ым… – невнятно отреагировала Мыльникова.
Он снял трубку.
Дышащая тишина.
Он кашлянул.
– Юрий Дмитриевич, вы? – убедился Вика Мыльников. – Я тут, знаете, решил… В общем, мы с Юлом сейчас у меня. Наверное, уже не вернемся. Вы устали с дороги? Как там Галина? Гоните ее! – не просьба, но совет.
Колчин протянул трубку отнекивающе жестикулирующей Мыльниковой. Сверкнула глазами. Взяла:
– Ты у себя, сэмпай?.. Я тут кое-куда собираюсь. Вместе с сэнсеем. Не возражаешь? Если буду, то буду поздно. Или рано. Рано утром или поздно ночью. Не возражаешь, сэмпай? – телефон у Галины Андреевны громкий, вот и получи, Вика, в отместку за совет: «Гоните ее!». Что получи? А то! Не просто плевок сверху вниз, мол, час возвращения определяет жена, не муж.
Еще плевок из-за угла: сэмпай, сэнсей… Понял, хранитель памятной фотографии? Понял, что Колчин теперь в курсе, насколько ты, Вика, пижон? Я ему рассказала. Да так, между прочим. К слову пришлось. А что? Ты ведь не предупредил, что об этом – молчок. Разве ты не сэмпай? Ой, извини, понятия не имела. Не возражаешь?
Вика Мыльников не возразил – дар речи утерян. Временно. Надо же так подставить!
Возразил Колчин. Он жестом затребовал трубку обратно.
Галина с готовностью выполнила требование. Врежь ему, врежь, сэнсей!
– Виктор! Вы разрешите, чтобы ваша жена составила мне компанию? Нужно кое-куда с ней проехаться. Это на пару часов, не больше. Я потом ее к вам доставлю… – без намека на издевку, деловито.
– Да, конечно. У нас внизу код. Четыре-пять-восемь. Нажимайте одновременно. Она все равно никогда его не помнит. Когда вернетесь, мы нашу тему продолжим, Юрий Дмитриевич. Я, собственно, почему так по-английски ушел? Я уже занялся…
– Я – ненадолго! – то ли поторопил Мыльникова Колчин с делом, которым по своей инициативе занялся глава охранного предприятия, то ли извинился перед мужем, чью жену вынужден задействовать Колчин уже по своей инициативе.
– И куда? – враждебно-вежливо поинтересовалась Галина, плотнее усевшись на полуторную тахту: это еще надо посмотреть, пожелает ли она куда-то ехать, зачем-то составлять компанию тому, кто принял не её, но мужнюю сторону!
– В «Метрополь», мадам, в «Метрополь»! – галантно-галантерейно пояснил-пригласил Колчин, как бы отрицая даже мысль о «Метрополе». Ага, в «Метрополь»!
За подобные женские выкрутасы – только в «Метрополь»! А на хлеб-воду? А на цепь – «лучший подарок» – не хо-хо?!
14
Когда обстоятельства вынуждают к решительным действиям, хуже нет, если на руках у тебя виснет или пьяный, или женщина, или ребенок. Три категории, хуже которых нет.
Если ты один – и противник вооружен и многочислен, то все равно масса вариантов. Можно притвориться идиотом, можно убежать, можно принять бой, можно погибнуть. Но ты продаешь свою жизнь, не отвечаешь ни за кого.
Это – аксиома. Не требующая доказательств. Проверено практикой, которая и доказывает…
Колчин взял с собой даму в «маленьком черном платье» и меховой накидке, вроде бы наперекор аксиоме. Женщина? Да. Поведение, как у злющего ребенка в переходном возрасте? Да. Пьяная, не пьяная – бокал с тропическим «Мисти» наполнялся минимум трижды и трижды опустошался…
Все потому, что не воевать намеревался ЮК (не сегодня, пока нет) – намеревался ЮК устроить маленький театр. С участием дамы. Когда актер отыгрывает свой эпизод, отговаривает реплики в диалоге и обещает вернуться, скрываясь за кулисы, то внимание зрителя концентрируется на оставшихся под софитами персонажах. Никогда зритель не задумывается, что поделывает за кулисами, вне сцены, удалившийся. Разве только в случае, если сцена остается пуста – долго, очень долго, слишком долго: то ли Станиславская пауза, то ли накладка (реквизит запропал, переодеться не успеть, ус отклеился?). Только тогда зритель начинает невольно любопытствовать, гадать: что ж там случилось-то, за кулисами?!
Особенно в случае, если зритель не просто праздный (такие же клиенты кабака за соседними дальне- и близстоящими столиками), но материально заинтересованный (персонал кабака – официант, мэтр, прочая обслуга: не «кинул» ли их одинокий посетитель? наел-напил на пол-лимона и сгинул! здесь не проходил? а в сортире? а через дверь во двор?).
Затем и нужна Колчину Галина Андреевна Мыльникова, псевдо-Шарон псевдо-Стоун – чтоб покрасовалась на сцене, пока персонаж-Колчин за кулисами… И неважно, насколько одарена-бездарна исполнительница главной (как ей кажется) роли, – будь на виду и только, пожалуйста без импровизаций: ты даже не персонаж, де-еушка, ты… хм!.. реквизит.
Театр вообще сугубо мужское занятие, по мысли японцев. Кабуки опять же. Все роли, женские в том числе, – мужчинам. Почему бы? Очень просто. Женщина вбирает в себя мир, мужчина отдает себя миру. Потому женщина не способна впустить в себя иную душу (и так тесно! и так повернуться негде!), чтобы, слившись с ней, отдать ее зрителю. У мужчины же всегда есть пустота (в самом почтенном смысле!), которую он может заполнить чужой душой, пропустить через себя и – отдать как свою собственную, на то он и отдающий. Кабуки. Густой грим, преувеличенная разрисовка физиономии – дань традиции. И без грима – сыграли бы, то есть прожили бы. И без масок – тоже! (Ах, да! Маски – принадлежность не театра Кабуки, а театра Но).
Ни в гриме, ни в маске Колчин не нуждался – имея в качестве отвлекающего «реквизита» блондинку в «маленьком черном платье», можно сколь угодно долго быть в тени. Тень, знай свое место – за столиком в «Метрополе»…
Ни в гриме, ни в маске Колчин не нуждался – имея непроницаемое выражение лица, которое пыталась разгадать Мыльникова, пока они на «девятке» двигались к «Метрополю».
И то! «Старший друг» кажется, всерьез предположила, что направляются они к Лозовским. Очная ставка, очная ставка! Подумаешь, ночь! Ведь Рождественская… Есть крохотный, но шанс представить ситуацию таким образом, будто не многобуйный муж нагрянул из столицы вытрясать душу из Славы Лозовских в присутствии ревнивой Даши, – просто Галина Андреевна, пусть не самая близкая, но приятельница Лозовских экспромтом заглянула на огонек (кто же спит в Рождественскую ночь!), а с ней тут московский гость, как раз за рулем, мимо проезжали… он, кстати, муж Инны… вроде бы профилактика возгораний: у нее, у Мыльниковой, есть Мыльников, а она вот с мужчиной – и ничего, Мыльников дозволяет, видите, Даша, зря вы беспочвенно мучаете и себя и Славу… а, кстати, она не просто с мужчиной, это знаете кто? это сам Колчин! ну, Иннин муж! помните, Слава, Инна недавно приезжала, мы как раз вместе сидели-говорили…
Не самый ловкий маневр, но лучше, чем если просто вломится внешне невозмутимый Колчин (что у него внутри творится? о чем думает?! фиг догадаешься!) и устро-о-оит! Эти мужики абсолютно не способны к деликатностям! Только все испортить могут, все не так поймут, все перевернут с ног на голову – в переносном и в прямом смысле! Нет, нужно самой быть, самой сглаживать. Иначе она разве подчинилась бы Колчину?! Разве что потребовала бы доставить в «дворянское гнездо» к мужу-Мыльникову, а там как знаете, гость московский, – возвращайтесь на Комендантский, ночуйте, будьте как дома. Галина Андреевна всегда готова предоставить собственную «маломерку» друзьям. Инне, к примеру. Или – Колчину. Мы ведь друзья, Юрий? Мы ведь не враги? И действовать нам тогда надо сообща! Когда тогда? Ну… когда мы к семье Лозовских приедем. Мы ведь к ним едем? Или не к ним? А куда?
– Вот здесь как раз надо было повернуть… – компетентно сообщила Мыльникова уже после того, как «девятка» миновала поворот. Типично женская реакция: не заранее предупредить, но после, но позже, – надо было…
Колчин был непроницаем. Гнал уже по Каменноостровскому. (До которого часа пьют-гуляют в престижных кабаках? Некоторые – всю ночь, некоторые – лишь до полуночи. Если «Метрополь» – ранний, то на все про все останется не больше часа-полутора).
– Тогда мы можем еще на Монетной повернуть… – подсказала Мыльникова утешающе.
Колчин был непроницаем.
– А Инна была у меня почти неделю. Но почти не была. Она все в Публичке, в Публичке. Или у Славы… в институте, в этом… Тибетском фонде… Они, по-моему, оба помешались на своих древних рукописях. Сутками готовы пылью дышать, лишь бы… – Мыльникова рыхлила почву. – Вот скажите, Юрий, зачем современному человеку «Книга черных умений», нет, скажите! Или вся эта… как ее… бадмаевщина!
Колчин был непроницаем.
– А она ни о чем другом, такое впечатление, не думает. Мы с ней говорили, и я ей… – Мыльникова настойчиво убеждала Колчина в очевидном для Колчина: Инна в Питере тесно общалась со Святославом Михайловичем Лозовских, но исключительно в связи с научной работой и ни в коей иной связи! – Я, кстати, с ней толком и не поговорила. Собиралась на прощанье – ужин. Только она уехала… даже не скажу когда. Ключ, кстати, у нее остался. Я звонила-звонила на Комендантский, но она, вы же знаете, Юрий, сама себе хозяйка, – чуть не круглосуточно в архивах просиживала. За неделю х