Посасывая сорванные с крыши сосульки, мальчишки стояли на льду у камня. Солнце пригрело и подсушило его южный бок. С толстой снежной шапки падали редкие крупные капли, ударялись о боковину и разлетались на мелкие брызги. В тишине эти шлепки падающих капель казались очень громкими.
— Ишь как стреляют! — сказал Карпуха.
Гриша подставил ладонь под каплю.
— Здорово бьют! Продержишь тысячу лет — дырка будет!
— Ну да?
— Ага!.. Оттого и пещеры бывают. Кругом темно, а капли тук… тук… тук… Хоть до центра земли!.. Я читал про одно подземелье. Там каторжника цепью к стене приковали. А он взял и подставил одно звёнышко под каплю. Десять лет сидел и держал. И цепь разорвалась!
Мальчишки прислушались к неторопливо-однообразному пощёлкиванью капель. И хотя солнце сияло вовсю, им почему-то представилось подземелье. Темнотища. Никого нет — один каторжник у стены. А капли тук… тук… тук…
Карпуха поёжился.
— Чего-то как-то не так сегодня.
Гриша кивнул головой.
— Мне тоже показалось.
— Никого нет — потому, — пояснил Федька. — На всём заливе никого! Умерли они там, что ли, в Кронштадте?
— Новую революцию делают! — пошутил Гриша.
— А сколько их всего было? — спросил Карпуха.
— Три. Одна в пятом году, другая — когда царя сбросили. Потом — Временное правительство свергли…
— А теперь кого же?
— Не знаю.
— Не знаешь, так и не болтай! — рассердился Федька. — Чего голову Карпышу морочишь! Никакой новой не будет!
— Я же пошутил!
— Шуточки!.. Теперь любая новая революция против нас!.. Забыл про Яшку?.. Вот она какая новая!.. А нас как с поезда сбросили?.. Ему шуточки! Да если б не Василий Васильевич, и тебя, может, уже не было б!
Гриша согласился:
— Я разве спорю!
Мальчишки замолчали и долго смотрели на пустынный лёд залива. Что-то тревожное было в этой безжизненной белизне, в настороженной тишине, нарушаемой лишь гулкими шлепками капель. Карпуха предложил идти домой. Ребята не возражали. Они точно почувствовали, что дома их ждут новости.
За столом сидели отец с матерью и матрос Алтуфьев. По напряжённым лицам ребята догадались, что разговор был не из весёлых.
Будто и не заметив, что ребята поздоровались с ним, Алтуфьев спросил у Карпухи:
— Как твоя фамилия?
Карпуха сначала удивился такому нелепому вопросу, потом обиделся и наконец припомнил длинный ночной разговор с Василием Васильевичем.
— Егоров! — ответил он и улыбнулся во весь рот. — Меня не поймаешь!
— Первое правильно, а второе — лишнее, — сказал матрос и быстро взглянул на Федьку. — Чего вы переехали?
Федька не растерялся.
— Откуда?
— Да из флигеля?
— Сам поживи зимой — узнаешь! Там дует, как в трубе. Не натопишься.
— А почему вас трое?
Пришла Гришина очередь:
— Соседский я. Мои уехали новый дом искать.
Этот маленький экзамен приказал устроить Крутогоров. Но у Алтуфьева было задание и поважнее. Он приехал предупредить Дороховых. Обстановка сложилась такая, что в самый раз ждать гостей. Правда, в тайничок на Елагином острове вроде бы так никто и не заглянул. Видимо, исчезновение Александра Гавриловича насторожило врагов. Но события, происходившие в Кронштадте, могли заставить их отбросить осторожность. Затевалась крупная операция, участники которой шли на любой риск.
Своим приходом мальчишки прервали рассказ Алтуфьева о кронштадтских событиях.
— Дальше-то что? — спросил отец, когда довольные выдержанным экзаменом ребята присели к столу.
— Дальше ещё хуже! Чтоб им… — Алтуфьев чуть не выругался и, как нашкодивший мальчишка, посмотрел на мать. — Дальше вот что: поехал к ним Калиныч…
— Кто? — спросил Карпуха.
— Ну, Калинин! Михаил Иванович!
— Большевик?
— Ещё какой! Он такой человек: одну минуту с тобой покалякает, а ты и готов! Бушлат свой — нараспашку! Душу свою матросскую вытащишь и на ладошке — на тебе, Михаил Иванович!.. Так вот, он разговаривал с ними в Кронштадте. И хоть бы что! Отскакивает, как пуля от брони!.. А раз Калиныча не поняли, значит, только пушкой их прошибёшь!.. Заправляет там у них царский генерал Козловский. Ясно, куда метят?
— То-то никого на льду сегодня не было, — сказал Гриша.
— Они посты выставили: ни в Кронштадт, ни из него. А Калиныча всё ж таки выпустили, гидры разнесчастные! Побоялись, что за него весь Котлин на дно пустим вместе с их линкорами!
— Вот тебе и матросы! — произнёс отец.
Алтуфьев обиделся.
— Матросов не трожь! Настоящих балтийцев повыбило за гражданскую войну. Какие там теперь матросы?.. Шушера поднабралась деревенская! Сверху — тельняшка, внутрях — дурень, частник! Оболванили их!
Мать сидела, упёршись локтями в стол, и лицо у неё было печальное и озабоченное.
— Опять война… Жить-то как будем?.. Муки полпуда осталось.
Алтуфьев хотел что-то сказать, но мать вспыхнула вдруг, как порох, и весь заряд угодил в отца.
— Слышишь, Степан? Пол-пу-да!.. Ты зачешешься когда-нибудь? Тебе коня дали? На мельницу звали?.. Долго ещё сиднем сидеть будешь?
— На мельницу Василий Васильевич просил воздержаться, — робко сказал Алтуфьев, зная, что в такую минуту лучше не возражать матери.
— Воздержаться?.. На попятную?
— Да не на попятную! Ты пойми, Варвара Тимофеевна! Нужно, чтобы вы всё время дома были… А с едой — Крутогоров подумал. — Амбар контриков Самсоновых под боком. Запасов порядочно…
Мать вскочила.
— Чтоб я!.. Чтоб брала оттуда?.. От этих поганых?
— Не от них! — матрос старался говорить как можно мягче. — От Советской власти!.. Ты слушай и смотри…
Алтуфьев достал какие-то бумаги с подписями и печатями. Это были акты. Один — о конфискации имущества Самсоновых-Егоровых. Другой — о передаче этого имущества Григорию Куратову — Гришке. До его совершеннолетия на правах опекуна всем добром могла распоряжаться Дорохова Варвара Тимофеевна.
— Видишь? — матрос подчеркнул ногтем одну строку. — Так и написано: Дорохова Варвара Тимофеевна… И ключ от амбара тебе передаю! — Он выложил на стол массивный ключ. — Владей!
Мать придирчиво прочитала оба документа, долго молчала, потом спросила у отца:
— Степан! Как? Законно?
— Законнее не бывает.
— Держи! — мать отдала ключ от амбара Грише. — А ты, — это уже относилось к отцу, — починишь замок во флигеле — и ключ тоже хозяину.
Федька с Карпухой обрадовались, а Гриша сидел как в воду опущенный. Ключ дрожал в его пальцах. Он подумал, что теперь ему скажут: иди к себе и живи, как хочешь. Гриша поспешно отодвинул от себя ключ.
— Возьмите, пожалуйста! — он еле сдержал слёзы. — Я не хочу… один.
Мать растрогалась, что бывало с ней не часто, обхватила Гришу за голову и прижала к себе.
— Ты что подумал-то, глупенький? Да разве!.. Да что ты!.. Да не будешь ты один! Никогда!.. Сын ты мой — и всё! Пока жива!..
Она взяла ключ, пустила его по столу к Федьке и обычным властным тоном приказала:
— Сена! Прошка изголодался!.. Втроём! Да живо!..
Накормив коня, мальчишки пошли на кладбище. Гриша попросил ребят сходить с ним туда. Вся эта история с ключом напомнила ему прошлое. Захотелось побывать на могиле брата.
Крест ещё не успел почернеть. Стоял жёлтый, свеженький, точно сегодня из-под рубанка. Снег на могиле был в мелких крестиках от птичьих лапок. На перекладине сидел снегирь и поглядывал на мальчишек. Он ничуть их не боялся. Знал, что все люди, даже мальчишки, на кладбище становятся удивительно мирными. Вот и эти трое — подошли и не шелохнутся. Не то что снежком запустить, а и рукой никто не взмахнёт.
Минут пять простояли мальчишки у могилы. Каждый думал своё. Карпуха ругал себя за то, что не побежал вместе с Яшей, когда они нашли на берегу утопленника. Если бы они вдвоём пришли во флигель, ничего бы, наверное, не случилось.
Федька злился. Он смотрел на крест, на снегиря, а видел мелькнувшее перед носом желтоватое голенище бурки. И только одно слово крутилось в голове: гады!
Федька с Карпухой ещё никого не хоронили из очень близких людей, а Гриша уже потерял и отца, и мать, и брата.
— Гады!
Это у Федьки выскочило наружу вертевшееся в голове слово.
Гриша вздрогнул. Он понял, к кому относилось ругательство, но от этого ему не стало легче…
Возвращались молча и не заговорили бы до самого дома, если бы не встретились у колодца с пареньком в финской шапке. Он только наполнил вёдра, поднял коромысло на плечо, повернулся и застыл. Перед ним стоял Федька, за ним — Карпуха и Гриша.
С вёдрами далеко не убежишь. И бросить их невозможно. Мальчишка знал им цену. Иголку или гвоздь — и те нигде не купишь и не достанешь, а о вёдрах и говорить нечего. Потому и не двинулся он с места, только нахлобучил поглубже шапку и отрешённо уставился в прищуренные Федькины глаза.
— Чайку захотел? — ехидно спросил Федька, кивнув на вёдра. — С сахарком? С нашим сахарком?
Паренёк так же отрешённо посмотрел на Гришу и почувствовал, что если ему и удастся благополучно выкарабкаться из опасного положения, то только с помощью этого большеглазого печального мальчишки. Именно к нему, к Грише, и обратился паренёк, зная, что других не разжалобить:
— У меня сестрёнка больная! У ней такая болезнь — умрёт без сахара…
Федька с Карпухой в медицине не разбирались, а Гриша знал, что такой болезни не бывает, но он не стал разоблачать паренька, тронул Федьку за плечо.
— Есть такая болезнь.
— Если и есть, так что? Я ему давал четвертинку! А он? А?..
Федька давно бы набросился на паренька. Мешало одно — тот не убегал и не пытался защищаться. Не велика честь ударить мальчишку, который стоит с открытым лицом и руки держит на коромысле.
— А воду я не на чай таскаю, — сказал паренёк. — Мамка велела запастись. Стрелять будут — до колодца не доберёшься!
— Кто стрелять-то будет? — насторожился Федька.
Паренёк посмотрел на залив в сторону Кронштадта.
— Они!.. Там пушки — страшенные! Как даст — полдеревни и нету.