уверены, что он первой предупредил ее, как свою вторую мать, то ли забыли о нейв суматохе.
Но, как никрути, а звать Милушу должен был Славко.
Легко сказать– звать.
Проще былопривязать Тиуна, чем идти к ней…
И даже уже неидти – бежать!
Дед Завид,судя по старческому покашливанию, спрятав в ближайшей роще коня, ужевозвращался обратно.
Славко обвелглазами собравшихся людей и строго, на правах второго по старшинству, последеда Завида, человека, предупредив никому никуда не отходить, направился кзнакомой землянке…
Милушавстретила его, как обычно, торопливым шепотом:
- Скорейзаходи, а то все тепло выйдет!
Славковздохнул и послушно затворил за собой маленькую плотную дверь.
С больюогляделся: как будто теперь это что-то изменит!
Жилище укузнеца с Милушей – всей Осиновке на зависть.
Снаружи, вроде,землянка, а внутри – настоящий дом! Да что дом – терем! Полы не земляные, как увсех, а – деревянные. Печь не глинобитная, а из камня. Стены в волчьих ипардовых шкурах. Шкафчик-посудник, разукрашенный по бокам затейливой резьбой,весь заставлен посудой – сверху мелкой, а внизу – большой. А еще - стол начетырех коротких толстых ножках с подстольем; сделанная по городской модеперекидная скамья, которую легко превратить в кровать для гостя, хозяйскиеполати с подушкой, пуховиком, одеялом! И мало этого, на полу - огромнаямедвежья шкура!
Сидя наскамье, Милуша убаюкивала в люльке плачущего сына.
- Спи,сыночек, мама тут, - тихо напевала она. – А то половцы придут!
- Уже пришли…-чуть слышно прошептал Славко и осторожно окликнул: - Слышь, Милуша!
- Спи, моймилый, мама здесь, - не буди родную весь!.. – не отзываясь, продолжала та.
- Да ты что,сама уснула, что ли? – уже громко позвал Славко.
- Что? –вздрогнув, обернулась она, и столько тепла и мира было в ее огромных глазах,что не повернулся язык у Славки сказать ей сразу всю правду.
- Это… непринес я рыбу-то! - только и смог пробормотать он.
- Ничего, вдругой раз принесешь! – певучим голосом отозвалась молодая женщина и с ласковымупреком обратилась к сыну: - Да что ж мне с тобой делать! Хочешь, одолень-травудам?
Милуша сняла со стенывисевший на гвоздике маленький кожаный мешочек и повесила на шею сына.
Малыш взялего в ручонки и, заигравшись, замолчал.
- Ну вот,слава Богу! – с облегчением вздохнула Милуша и перекрестилась на стоявшую вкрасном углу перед горящим глиняным светильником икону. – Ты только смотри,деду Завиду ничего не говори! Меня так прабабка учила, а она еще до крещенияРуси жила!
- Да не скажуя! Милуш… - снова начал Славко.
- Да?
- Уходить надоскорей… собирайся!
- Куда?
Милуша внимательнопосмотрела на Славку и сама прочла у него в глазах то, о чем он боялся сказатьей.
- Что - половцы?!
- Они… -словно был виноват в этом, опустил голову Славко.
- Неужтоопять?!
- Да…
- Но ведь дедЗавид сказал, что до осени их больше не будет!..
- Что онтебе, главный половецкий хан, чтобы знать все их планы?
- О, Господи!И что же нам теперь делать?
- Собираться!– помогая Милуше как можно теплее одеть сына, заторопил Славко. – И скорее,скорей! Наши, небось, уже все ушли. Это ведь… не обычный набег!
- А… какой? –испуганно взглянула на него Милуша.
Но у Славки уже небыло времени объяснять ей всего. Он только помог Милуше собрать все необходимоев узелок, положить на верх икону и вместе с сыном, которого она крепко прижалак груди, чуть ли не вытолкнул из дома…
2
- Стой, ты куда? –только и успела крикнуть вслед Славке Милуша.
Они успели как развовремя.
Жители Осиновки ужепотянулись вереницей к полю, за которым находился не раз и не два спасавший ихлес.
Обычно они шлитуда с надеждой, переждав беду, вскоре пойти обратно в свои разоренные дома.
Но сейчасуходили так, словно не чаяли вернуться живыми.
Милушасмотрела на них и ничего не могла понять.
Люди низкокланялись друг другу и прощались, словно и, правда, шли на верную смерть.
Две женщиныгромко отпускали друг другу прежние обиды и старые долги:
- Ту мерузерна, что ты у меня в долг по осени взяла, я тебе, так уж и быть, прощаю! –великодушно говорила одна, высокая, статная.
- И я тебекорзину брюквы, которую дала летом! – всхлипывая, отвечала болезненная и худая.
- А за то, что я тебеволосы, бывало, драла, прости!
- А ты меня – что ятебе однажды глаза чуть не выцарапала!
- Ох, и глупые мыбыли с тобой!
- Ох, глупые!
Милуша со страхом иудивлением послушала их и подалась ближе к деду Завиду.
Тот, замыкая шествие,рассказывал идущим рядом детям о самом злобном на свете звере - ласке. Онвидывал его в Ростове Северском, откуда и пришел в эти места вместе с войскоммолодого тогда еще князя Владимира Мономаха.
- Сама – чуть поболеладони, если не считать хвоста! Много ли ей для прокорма надо? – даже плюнув отнегодования на землю, говорил он. - А как попадет в курятник, то не успокоится,покуда всем курам до единой головы не прокусит! Ничего живого после себя неоставляет! И откуда в ней только такая злость?
Заметив Славку, дедЗавид оставил его быть замыкающим, а сам направился в голову вереницы -показывать путь.
- При чем тут ласка?Почему все прощаются? – недоумевая, спросила женщин Милуша. – И вообще, чтослучилось?
Худая, болезненная, сжалостью осмотрела ее, ребенка и сказала:
- Ой, милая! На насведь сейчас сам хан Белдуз идет!
- Ну и что? -продолжала недоумевать Милуша.
- А то, чтопосле себя он в живых никого не оставляет! Ни старого, ни малого! Поэтому ипрозвали его в народе ханом Лаской! – пояснила высокая, статная.
- Вотгоре-то… - послышалось с другой стороны. – Последний раз сюда он лет семьназад, как наведывался! Тогда только те и спаслись, что в отлучке были. Да ещевон – Славко!
- Его матушкав печке спрятала! – шепнула Милуше худая женщина, и та крепче прижала к себесына. - Если б их дом подожгли, и его бы, считай, не было!
- Аматушка-то его - первой красавицей в округе была! – принялась причитатьстатная.
- И батюшкакак за нее вступился! Один, с охотничьим ножом, на половца за нее пошел! Начасти ведь изрубили его, окаянные! Да еще и копьями искололи!..
- А матушку – босую,по снегу – в полон увели…
-Ну, нет…
Славко внезапно сжалкулаки и бросился назад к веси.
- Стой, ты куда? –только и успела крикнуть ему вслед Милуша.
- Я только туда иобратно! – обернувшись, успокоил ее Славко, но издали, из-за снежной пеленыметели, донеслось его затихающее:
- Проща-а-ай!..
- Вот оглашенный! –покачала головой статная женщина. - Весь в отца! Тот ведь перед смертьювсе-таки успел ножом до лица хана дотянуться. С тех пор, говорят, тотсеребряную маску на лице носит да шепелявит – словно змея шипит!
- Но мы же ведьпрятаться – в лес идем! – простонала, цепляясь за последнюю надежду, Милуша.
- Э-э, милая! Хан Белдуз,если захочет, и на дне моря разыщет, так что прощайся лучше со своим сыночкоми… меня прости! – поклонилась худая женщина.
- И меня! – вслед заней попросила высокая. – Я ведь тебе все время завидовала!
Несколько минутМилуша шла, пытаясь постигнуть, если не сердцем, то хотя бы умом услышанное, скаждым шагом все крепче и крепче прижимая к себе сына. Вдруг она увиделатемневшую справа от протоптанной тропы лисью нору и метнулась к ней.
- Гав! Гав! Гав! –опускаясь на колени, по-собачьи залаяла она и по самое плечо засунула в норуруку.
- Что это с ней?
- В уме повредиласьдевка? - забеспокоились женщины.
Но Милуша, судя повсему, прекрасно соображала, что делает.
- Пустая! – соблегчением выдохнула она, и, поцеловав крепко спящего сына, бережно вложилаего в лисью нору, стараясь засунуть как можно глубже.
Затем широкоперекрестила темное отверстие и, разогнувшись, умоляюще крикнула:
- Родимые!Если кто останется жив, запомните это место! Спасите его!
- Что она делает?! –в ужасе вскричала худая женщина.
Но статнаяостановила ее.
- Не мешай,может, хоть так да спасет сына!
Женщиныподхватили рыдающую Милушу под руки, и она, беспрестанно оглядываясь, побрелавместе с ними к совсем уже близкому лесу…
3
Славко встал задверь и с готовностью выставил перед собой нож.
Бормоча:«Отца – саблями, а потом - копьями… мамку – босиком по снегу…» - Славковорвался в свою землянку и, не зажигая лучины, наощупь принялся рыться по всемуглам.
- Да куда жеон запропастился? Милуша что ли его нашла? – только и слышался отовсюду егоедва не плачущий от нетерпеливой досады голос.
Убогое Славкиножилище никак не походило на землянку, в которой жила семья кузнеца. Печь, вкоторой его когда-то спрятала от половцев родная мать, давно пришла внегодность, и он топил здесь по-черному – просто разводя костер на полу, апотом выветривая дым и плотно закрывая дверь. Полы были земляные. Впрочем,лежанка с наброшенной на нее овчиной, стол и скамья – тоже! Из всей посуды былитолько две-три потресканные глиняные миски, старая кружка, да обгрызанная покраям ложка, которую еще отец сделал из липовой баклуши. Много ли ему одномунадо?
С тех пор, как Милушапервый раз зашла к нему за чем-то и увидела в какой грязи и нищете живет онодин, без родителей, она, как могла, стала помогать ему. Протапливала землянку,пока его не было. Кормила, за что ее вскоре стали звать его второй матерью.Убиралась тут…
Вот этих ее приборок