Отступать было некуда. Чудовищное порождение гнилых стигийских болот, громадный омерзительный Нехотятеп медленно, но неотвратимо приближался к воину.
Узловатая, покрытая затейливой татуировкой рука Когана то и дело хваталась за рукоять меча, но вовремя останавливалась.
Он не мог себя защитить. Он, выдержавший схватку с гигантской серой обезьяной, он, победивший Древний Ужас Замбулы, он, поправший своими грубыми башмаками троны владык земных, был сейчас бессилен.
Он совершил ошибку, решив сократить свой путь в Аквилонию и двинуться напрямик, через джунгли.
Еще вчера, пируя в кушитской таверне со случайными собутыльниками — наемниками, ворами и шлюхами, — он со смехом слушал леденящие душу истории о купцах, которые ради скорого барыша рискнули недавно пойти по Старой Дороге. То, что осталось от купцов, нашли охотники. Каждого из корыстных смельчаков можно было просунуть под дверь, подобно письму, или скатать в свиток.
Он не придал досужей бабьей болтовне никакого значения.
Теперь пришлось расплачиваться за это.
Мерзкое, холодное, сочащееся слизью бородавчатое брюхо надвигалось на Когана. Каждое движение чудовища сопровождалось отвратительным хлюпаньем.
Гигант вдруг вспомнил, что означает на древне-стигийском имя Нехотятепа.
Оно звучало так: Жаба, Которая Давит.
Сладка и легка гибель в сражении, когда твоя отрубленная голова, упадая вниз, успевает еще ухватить непомеркшим взором рассеченную до седла фигуру противника. Но ужасна смерть в объятиях болотного монстра, который будет не спеша, по капле выпивать твою душу.
И ничего нельзя сделать…
Коган закрыл глаза. И тогда откуда-то из варварского подсознания, из глубин миллионнолетнего инстинкта древних обитателей Хайбории сверкнула, подобно выхваченному в солнечный полдень афгульскому клинку, единственно верная в этом отчаянном положении мысль: «Таки плохо!» Неужели с ней придется смириться?
Смрадная туша была уже в каких-то двух шагах, когда из глубины трясин раздался леденящий душу вопль.
Коган сразу узнал его. Так кричит небольшая серенькая болотная птичка, прозванная стигийцами «мокрой курицей».
Свой вопль она всегда издает ровно в полночь, словно бы подавая знак всем силам Зла, гнездящимся в мрачной духоте стигийских лесов.
Но никакие силы Зла были уже не страшны Когану из Нахарии, потому что суббота кончилась, и он смог, наконец, выхватить из-за спины меч.
— Тора, тора, тора! — издал гигант свой боевой клич и бросился на мерзкую тварь.
Покрытый загадочными рунами клинок безымянного мертвого короля глубоко вон…" Тихон торопливо перелистнул страницу, и… И эта страница, и следующая, и та, что за ней, и вообще все остальные книжные листы были густо и старательно залиты черными чернилами.
Правда, последняя страница почему-то осталась незапятнанной, и Тихон с разбегу ее прочитал: "…нившись над безжизненным телом своего возлюбленного и повелителя.
— О, почему так рано ушел ты к своему жестокому богу? — вопрошала она. — Ты верно соблюдал все его заповеди, мужественно борясь со здравым смыслом. Ты всегда был опорой для слабых, крышей для бездомных и громом небесным для сборщиков налогов. Кто, кто теперь отомстит за тебя, кто защитит осиротевшую Аквилонию?
Вместе с королевой рыдали закаленные воины, сподвижники Когана из Нахарии.
— Кто? Кто? — спрашивали они друг у друга.
И, словно отвечая на их вопрос, обитые бронзой двери дворцовой залы широко распахнулись.
Стремительной походкой вошел высокий, стройный человек, одетый в черный костюм необычного покроя. В левой руке он держал плоский черный ящик с ручкой для ношения.
Неизвестный снял свой странный головной убор, тоже черный, и швырнул его вперед. Необычная шапка с узкими полями зацепилась за канделябр и осталась там висеть.
Пришелец низко склонился перед королевой, щелкнул замками своего ящика и вынул оттуда человеческую руку, все еще сжимавшую роковой отравленный стигийский кинжал.
— Этой самою рукою Когана убило! — объявил он.
Старый полководец Паллантид взял отсеченную руку и внимательно ее осмотрел. Среди покрывавших ее татуировок он без труда нашел имя жестокого убийцы Опанасиуса.
— Кто ты, незнакомец? Назови свое имя! — дрожащим голосом потребовал старый солдат.
Под черными усами незнакомца ослепительно сверкнули зубы:
— Меня зовут Бонд. Хаим Бонд. До вчерашнего дня я служил шамесом у брацлавского ребе".
И тогда, осознав внезапно весь ужас потери, царевич Тихон издал крик не хуже стигийской птички из поруганного фолианта.
На вопль не замедлили явиться и силы Зла в лице Терентия.
— Книга, а в ней кукиш да фига! — назидательно заметил он. — Больно умным стать хочешь?
В те времена не было еще специальных безопасных ножей для разрезания бумаги — пользовались обыкновенными, такими, что можно и мясо пластать, и деревяшку строгать, и человека пощекотать до смерти.
Именно такой нож и оказался в руке Тихона.
— Ты что? Ты что? — струхнул Терентий, отходя подальше.
Но Тихон и не собирался резать брата. Он приставил нож к собственной груди и сказал:
— Братец, миленький, мне тебя очень жалко, но я сейчас зарежусь!
И приложил к ножу некоторое усилие. Терентий увидел, что по его собственной рубахе тоже расплывается красное пятно, и в страхе бросился отнимать нож у брата.
— Все равно недоглядишь, братец, миленький! — причитывал Тихон в ходе борьбы. — Не зарежусь, так удавлюсь. Не удавлюсь, так повешусь. А то и в колодец сигану…
— Не надо в колоде-ец! — хныкал Терентий. — Я больше не бу-уду-у! Я странички-то тебе отмою, лучше прежних стану-ут! Брось ножи-ик! Я бате пожалуюсь!
Вот уж чего он никогда бы не сделал — впрочем, как и Тихон.
С тех пор стало Тихону жить привольно. Если в деяниях братца что-то было не по нем, он поднимал крик: «Четвертуюсь! Гильотинируюсь! Живьем сожгусь!» Эти крики спасли множество котят и щенят, которых Терентий любил при жалостливом братце помучить, а то и совсем распотрошить.
Жизнь же свою принц Терентий высоко ценил и не собирался потерять ее из-за каких-то котят. А то ведь этот придурок Тихон и в самом деле зарежется…
Правда, в душе он надеялся встретить когда-нибудь могучего мага и заставить его прервать тягостную связь между братьями. Тогда-то Тихон ужо попрыгает…
Правильно говорил Ироня: все само собой как-то притерлось, уладилось…
А все потому, что продолжала переть Посконии невдолбенная пруха!
ГЛАВА 6,
С того дня началось между братьями нечто вроде дружбы.
То и дело слышалось во дворце ли, в лесу ли, на ристалищах ли, за обеденным ли столом:
— Ты береги себя, братец! Костью не подавись, братец! Не лезь туда, братец, там ветки тонкие! Не надевай коньки, братец, лед еще не окреп!
Правда, злого озорства при дворе не убавилось. Терентий давно заметил, что на все его выходки придворные лизоблюды явно не обижаются, но подобострастно хихикают, надеясь снискать расположение пакостника.
— Видишь, Тиша, как им это нравится, как у них глазки загораются! — убеждал Терентий брата. — Отчего же людям радость не доставить, ведь это так просто! Вон я вчера барону Хоровонду плащ к полу гвоздиком приколотил, так у него весь день хорошее настроение было… Надо людей любить, братец, тешить их нашими веселыми детскими проказами. Ведь опостылели им серые дворцовые будни! Давай-ка сделай доброе дело, подсыпь стрижанскому послу в миску стрижанской же соли, пусть родину вспомнит!
Бедный лорд Сдохли, почувствовав за столом действие родимого снадобья, уронил монокль в борщ и, в нарушение протокола, помчался на выход, опрокинув свое кресло.
Нельзя сказать, чтобы в этом случае король Стремглав сильно разгневался на сыновей.
И с помощью таких вот несложных приемов Тихон тоже оказался в подчинении у брата.
— Ты смотри, что с парнями случилось — не разлей вода стали! — удивлялся Ироня. — А ты боялся! Они теперь друг за дружку в огонь и в воду!
Но Стремглав Бесшабашный все равно был хмур и задумчив.
— В огонь и в воду, говоришь? Ох, сомневаюсь. Нету в них моей решительности. Все равно, как ни крути — недоделанные они какие-то. Тихон растет не добрый, а добренький. Терентий живет не злой, а злобненький. Тяжко им в жизни придется! Тела у них большие, а души маленькие, неполные…
Боевым навыкам принцев учили лучшие королевские бойцы, а часто и сам батюшка с другом-шутом.
— Бей, Тишка, чего глядишь! — кричал Ироня, словно бы случайно открываясь для удара принцева меча.
— Нет, дядя Ироня, так неправильно, нечестно! — возражал Тихон, опуская клинок.
— Тереха, гаденыш, кто тебя учил кинжал в рукаве прятать? Я тебя учил? — возмущался Стремглав, ратоборствуя с другим сыном.
— Жизнь наша учит, батя, — хладнокровно отвечал Терентий, нанося подлый удар. Ладно хоть кинжал был не боевой! За учением и озорством принцы и не заметили, как возмужали.
Однажды Тихон, никого не трогая, сидел в библиотеке, изучал себе очередной роман из жизни пришедшего на смену Когану-варвару Хаима Бонда. Роман назывался «Доктор Чпок».
Когда принц дошел до сцены, в которой отважный Бонд катается по ковру с прекрасной, но жестокой чернокожей помощницей преступного доктора, он внезапно почувствовал, что с его телом происходит нечто непонятное.
Ощущения были совершенно незнакомые, но нельзя сказать, чтобы неприятные.
— Что это со мной? — вслух удивился Тихон и отчего-то покраснел.
Через какое-то время в библиотеку завалился редкий посетитель — принц Терентий. Рожа у него была самая предовольная.
— Все читаешь, братец? — ехидно спросил он. — А я тем временем настоящим взрослым мужиком стал!
— Это как? — спросил Тихон, боясь подняться с места.
Гордый Терентий, не торопясь, с подробностями объяснил ему, что и как следует делать с молодыми стряпухами во время случайной встречи в погребе рядом с грудой старых мешков.