— Только были бы живы, а там пусть ворчат, сколько влезет, — с тоской сказал король. — Нет, безумец я все-таки!
— Торопыга ты безбашенный, — сказал шут (да какой шут? На вид — герцог, не меньше!). — Вот сейчас подкреплюсь немножко — и в дорогу.
— Сколько раз в жизни я слышал, что горбатого, мол, могила исправит, — сказал Стремглав, — а не думал, что пословицу можно проверить делом.
— Я бы и сам не додумался… — ответил Ироня и вдруг воскликнул: — Государь! Я теперь на огонь могу глядеть и не смеяться! Вот спасибо Килострату! Когда он по дороге мне об этом толковал, я-то думал — хмельная болтовня… Кроме того, без его снадобья вряд ли бы такое средство сработало.
— Страшно было?
— А ты думаешь! Пока лежал, всю свою жизнь вспомнил и обдумал до мгновения. А как жизнь вся кончилась, стали мерещиться в темноте такие гнусные хари, каких сроду не видел: певец беззубый, лебедь рябой, бабка Босомыга, три нетопыря, лысый волк и семеро из мешка. Вот где я страху натерпелся! Не заметил, как седьмица пролетела! Килострат же этот последний глоток эликсира берег для себя. А потом говорит: не хочу, мол, смотреть, как все мои труды прахом пойдут. Я, говорит, все сделал, что было в моих силах, а теперь извольте сами. Ну да пророчество его ты сам ведь слышал.
— То-то что слышал. А понять ничего не понял. Как может белый конь быть вороным, а вороной — белым?
— Ну, может, он оговорился. На белом коне и на вороном… Постой, да не про тех ли он коней говорил, на которых мальчики поехали?
И чуть было снова не упал.
Стремглав взвалил шута на плечи и понес в сторону королевского терема.
— Это вздор, — говорил он, сопя. — Коней они уже потеряли, а может, и головы. Какие из них спасители?
— Ничего, — отозвался Ироня. — Спасение, бывает, оттуда приходит, откуда и не ждешь сроду. Помнишь ли, как помирали мы от жажды в русле высохшей речки? Кто нас тогда выручил? Одноногий карлик.
— Найди их, верни. Ничего не пожалею.
— Найти найду, — сказал Ироня. — А если я их только в Бонжурии догоню? И оттуда возвращаться? Детям целый год терять? В невежестве жить? Ты лучше, пока я странствую, наладь почтовую службу. Мы тебе все вместе напишем, как и что. Только коня мне подбери не белого и не вороного, а буланого: очень я эту масть уважаю…
И уснул — будто в могиле выспаться не было времени.
ГЛАВА 17,
Когда принцы подходили к обещанному хозяином постоялому двору, лягушки и жабы в ближайшем болоте подняли среди ночи страшный шум — должно быть, до них уже дошла дурная слава о близнецах как о мучителях земноводных. Это людей можно ввести в заблуждение, переменив имя и одежду, а природу не обманешь.
Ущербная луна с сожалением оглядывала себя, отраженную в трясинной промоине. На поверхности воды плавала дамская шляпка — похожие братья видели в гардеробе фрейлины Чумазеи.
Дом был большой, в два этажа, старый, но крепкий, выстроенный на совесть. Не постоялый двор, а настоящая гостиница, как в городе. Над дверью висела вывеска:
— С понятием человек строился, — сказал Терентий. — Тем более — иностранец. У него небось порядку побольше… Только тихо у него тоже и лошадей не слышно. Опять, что ли, пешие немтыри?
Он отвел было руку, чтобы как следует постучаться, да дверь внезапно отворилась сама…
Внутри дом был ярко освещен, но не пахло ни свечным салом, ни горелым маслом. И прогорклой пищей не пахло.
Близнецы, озираясь, вошли в гостиницу. Что-то в ней было не так. Сразу и не сообразишь, что именно.
Ага, вот что: все в ней было только черно-белое. Ну, понятно, с оттенками. А вот ничего зеленого там или желтого с красным не водилось…
— Терешечка, мне тут страшно…
— Вот нытик! А на дворе ночевать не страшно? С немтырями?
С потолка свешивался шнур, а на конце шнура сиял так, что после темноты пришлось прищуриться, невиданный доселе светильник в виде шарика.
Раздался мелодичный голос:
— Чем могу служить?
Голос принадлежал молодому, ненамного старше братьев, человеку с узким белым лицом и пронзительными черными глазками.
Он сидел за деревянной стойкой, скрывавшей его по грудь.
Не дожидаясь, пока братец вывалит какую-нибудь грубость, Тихон жалобно сказал:
— Нам бы переночевать…
— Сколько угодно! Живите хоть до самой смерти! Мы с мамочкой всегда рады любым гостям! Будем знакомы — Норман Бейтс!
Он говорил на чистейшем посконском, но голос его словно бы принадлежал другому человеку: губы шевелились не в лад со словами…
— Чисто живешь, — одобрительно сказал Терентий вместо ожидаемого хамства.
— Это все мамочка, — сказал Норман Бейтс. — Она у меня такая чистюля… Да вы проходите, проходите, смелее. Вот только я ваши имена в книгу запишу… Назовите их, пожалуйста.
Братья переглянулись, явно предостерегая друг друга от возможного нарушения тайны.
— Леон я… — сказал Тихон.
— А я Парфений, — сказал Терентий. — Мы дети лесоторговца Таская…
И, подумав, добавил:
— Покойного…
Норман Бейтс вытащил из-под стойки толстенную книгу, взял круглую черную палочку и что-то написал. Потом перевернул книгу к гостям и палочку им предложил:
— Распишитесь, пожалуйста!
Тихон с удовольствием увидел свое новое имя и вывел с помощью удивительной палочки: «Леон».
А Терентий прочитал не только свое и брата имена, но и то, которое было последним до них.
— Э, да у тебя, никак, девка ночует! Хороша ли?
Владелец гостиницы сперва побелел, потом покраснел.
— Н-не знаю, — сказал он. — Мисс Мэрилин внезапно уехала. Мне показалось, что она от кого-то скрывается…
Терентий крякнул.
— Жаль! Уж от меня бы не скрылась!
— Поднимемся наверх, — сказал Норман Бейтс. — Я покажу вам ваши комнаты. Вот и ключи от них. Мама, я сейчас! — предупредил он невидимую маму.
Ключи, небольшие и блестящие, прикреплены были к деревянным грушам.
— Что же он про деньги ничего не сказал? — прошептал Тихон, когда поднимались по лестнице.
— А мы встанем пораньше и смоемся! — ответил Терентий. — Как хорошо, что каждому по комнате! Надоел ты мне за дорогу-то!
— Можете принять душ, а потом поужинать, — предложил Бейтс.
— Я с удовольствием! — воскликнул Тихон. — А что такое душ?
Вместо ответа гостинник открыл одну из десятка дверей, идущих вдоль коридора.
Там оказалась небольшая комната, освещенная таким же ярким светильником, что и внизу. Стены были выложены белыми плитками. По стенам шли железные трубы, уходили вверх, а уж оттуда свисала перевернутая железная чашка.
К трубам были прикреплены рычаги.
— Это — холодная вода, а это — горячая, — объяснил Норман Бейтс.
Он тронул один из рычагов — из чашки пошел дождь!
— Здорово! А дом не зальет? — встревожился Тихон.
— Так тут же слив есть…
Действительно, под дождевой чашкой в пол был вделан белый лоток с отверстием. Тихон внимательно смотрел, как вода уходит не пойми куда. А на краях лотка водяные капли были какие-то темноватые…
— Я сейчас все тут приберу! — захлопотал гостинник. — Кто из вас моется первым?
Тихон посмотрел на Терентия. Тот махнул рукой.
— Баловство это — мытье ваше! Мне бы только до кровати доплестись, а потом меня плетью не подымешь! Да мне и нельзя прическу мочить…
— Прекрасно! — обрадовался Норман Бейтс. — Только на ночь не закрывайтесь — не от кого, а утром я завтрак подам прямо в постель…
— Ну, я пошел! — объявил Терентий и действительно пошел.
Комната была небольшая, постель — удобная, а простыни такие белые, что Терентий даже устыдился своей немытости и пожалел, что уступил свою законную очередь этому проныре Тихону. За дверью прошуршали шаги гостинника, зашумела вода в душе. Хитрый Тихон стоял под теплым дождиком и напевал про любовь и про мир во всем мире.
Терентию стало скучно, а спать почему-то вдруг расхотелось. Он снял тяжелые башмаки, беззвучно открыл дверь и спустился вниз. Сразу определил, где кухня.
Там было на что посмотреть: плита большая, а куда класть дрова — непонятно. Да и не было никаких дров, и угля не было.
Зато имелся ледник — не в погребе, как у всех добрых людей, а прямо на кухне.
Терентий живо сообразил, как этот белый ящик открывается.
Внутри хранились всякие вкусные вещи. Терентий снова почувствовал голод, схватил палку черной колбасы и сгрыз половину, а половину спрятал под жилет.
— Так. Наелся. Теперь бы еще…
Тем временем Тихон намыливал мочалку каким-то душистым серым мылом. Одежду свою он развесил на крючки, торчащие из стены, а спящего Василька положил на табуретку. Неизвестно ведь, можно ли мыть василисков.
В душе имелась и занавеска, сделанная из полупрозрачной не то кожи, не то ткани — вроде рыбьего пузыря.
Тихон пел старинную песню:
Выхожу один я на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
Ночь тиха, пустыня внемлет богу -
Загрустила тяжко обо мне!
Не жалею, не зову, не плачу,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Увяданья золотом охваченный,
Я б хотел забыться и заснуть…
В небесах торжественно и чудно
Часто чудится одно и то ж…
Что же мне так больно и так трудно?
Саданул под сердце финский нож?
Не грусти, родная, успокойся.
Я б хотел навеки так заснуть.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь!
Внезапно повеяло холодом — дверь открылась. Потом послышался женский визг и хохот Терентия…
Тихон перепугался, быстро отдернул занавеску. В дверь протискивалась женщина в черном чепце, почти закрывавшем лицо. В руке у женщины был громадный нож. Терентий обхватил ее за пояс и пытался удержать, но баба попалась, как видно, здоровая…