На иврите – «искупление». Но в данном случае, словечко сходно с грузинским «генацвале», которому в великом и могучем эквивалента нет.)
Приглашены на приём мы были к двум часам дня. Но минут сорок кантовались с бабулькой в тёмном коридоре поликлиники, ежеминутно вздрагивая от воплей нашего психиатра, доносившихся из-за двери. Причина воплей нам была непонятна. Бабуля испуганно поглядывала то на дверь, то на меня, периодически хватаясь за пуговицы блузки и разыскивая глазами открытое окно, через которое она смогла бы выбросить то, что было ПОД блузкой. Я дёргалась, нервничая не меньше её, и по-матросовски прикрывала единственное открытое окно своей, не побоюсь этого слова, материнской грудью.
– Вики, – прошептала бабуля, – мне нужно в туалет...
«Вполне понятно, что тебе сейчас туда нужно», – подумала я и пошла провожать её, не забыв предварительно проверить туалет на отсутствие окон, в которые можно выбросить трусы и лифчик.
Обошлось. Вышла одетая, но настороженная.
Наконец-то дверь кабинета доктора Б. открылась. В проёме возникла её всклокоченная тушка, угрюмо нам кивнула и предложила войти. Без слов. Одними жестами.
Мы зашли. Бабулька мгновенно растворилась в большом синем кресле, я же грациозно опустилась на стул напротив доктора Б.
И тут стул подо мной рухнул. Ну и я вместе с ним.
Бабуля ойкнула и бросилась мне помогать, а доктор Б., оглянувшись на минутку, продолжила что-то вбивать одним пальцем в клавиатуру компьютера.
– Стул поломан, – не глядя на меня, бросила она. И потом сразу обратилась к бабульке: – Как ты себя чувствуешь?
– Э-э-э...– промямлила бабуля, снова плюхаясь в кресло и глядя на меня с орущим в глазах непониманием.
– Я спросила тебя, как ты себя чувствуешь!
– Прости, капара, это ты у меня спрашиваешь? – Бабуля оглянулась на меня как раз в тот момент, когда я ошалело смотрела на психиатра, которая продолжала меня игнорировать.
– Сядь! – приказала мне доктор Б. – У неё что – галлюцинации? Она не понимает сути вопроса? Давно это с ней? Почему ты привела её только сегодня? Что она принимает? Где живёт? Когда была последняя госпитализация?
– Секундочку!!! – прервала я поток вопросов.– Доктор Б., что со стулом? Вы не могли предупредить, что он сломан?
– Я забыла. Поставь его в угол и возьми другой. – Тут она бросила взгляд на монитор и бешено застучала кулаком по столу: – А-аа, как я ненавижу эту программу, когда эти идиоты мне её наладят?!!! Где телефон? Где?
Она схватила трубку и стала неистово жать на кнопки телефона. Не дозвонилась, трубкой запустила в угол стола, крутанулась на кресле и снова посмотрела на мою бабульку, которая к тому моменту уже почти не дышала от страха...
– Ну, так что тебя беспокоит? Ты мне наконец расскажешь?
– Так, – ответила я за старушку, – о её самочувствии расскажу тебе я.
– Ладно, давай. Только быстро. Мне нужно бежать на совещание!
...Минут через пять мы с бабулей, получив рецепт на необходимое лекарство, уже стояли на солнцепеке у входа в клинику. Я курила, моя престарелая клиентка шумно вдыхала пыльный летний воздух.
– Вики, – сказала она мне, – если я когда-нибудь... что-нибудь... кого-нибудь... увижу или услышу... ты мне сразу скажи, что мы поедем на прием к доктору Б., – и у меня все пройдёт. Хорошо, капара?
23 июня. Общение на работе
– Да поймите же: если вы начнёте работать, то и мыслей в голове отрицательных поменьше будет. И голоса приумолкнут. Отвлечётесь. Будете вставать рано, одеваться, как все, ехать на автобусе на работу. Там работать, общаться с другими людьми, в конце концов! А то сидите взаперти весь день...
– Как вы?
– Что – как я?
– Общаться на работе – как вы?
– Например, как я.
– Не пойду работать.
– Ну почему же?
– Я не враг себе – целый день с психами общаться!
1 июля. Монолог матери
Понимаешь, это больно. Как будто в голове сто тысяч молотков. И давит сильно. Нет, не мигрень. У меня бывала мигрень в юности. Просто в голове молотки и шум. Ты не поймёшь, нет. Как будто кто-то открыл кран с водой и оставил течь. И стучит, и льётся, и булькает противно. А тут ещё малышка заплакала. Я к ней. Она рот открывает, а я слышу молотки. Говорю ей: молчи, маленькая, маме плохо, а она не понимает. Позвала мужа, попросила помочь. А он уставший с работы пришёл, сердится. Взяла таблетку клонекса, молотки чуточку приутихли, но появилась мысль, что я не выключила газ и воздух становится ядовитым. Положила малышку в кровать и побежала на кухню. Сто раз включала и выключала, пока не убедилась, что выключен.
Потом она уснула, а я сидела и курила на балконе. Шум воды не прекратился, но в какой-то момент я почувствовала, что он меня даже успокаивает. Выкурила полпачки за час. О чём думала? Ну, ты же знаешь... Когда беременела – никто об этом не думал, а теперь просто не могу избавиться от мысли: что будет с моей девочкой, если я снова попаду в больницу? Кто будет её купать, кормить, учить всему? Мать моего мужа? Она еле за собой смотрит, не то что... Муж ничего не умеет. Ни к чему не приспособлен. Подумала еще, что дочка вырастет, и её будут дразнить за то, что у нее мама шизофреничка. Или, не дай господь, она сама этим же заболеет. Ведь везде написано, что шизофрения иногда по наследству передаётся.
Сидела, курила, смотрела вниз с балкона. Мысль промелькнула: прыгну. Но нет – страшно. И это не решение. И тут снова молотки стучать начали. Громко, больно, настойчиво. И вода полилась, как будто у водопада стоишь у самого. Я выпила ещё таблетку, взяла подушку и легла прямо на пол у её кроватки. Никому не отдам её. И в больницу не пойду. Она без меня погибнет. А я – без неё....
18 июля. Раскаяние
Ночью отвозила буйную клиентку в психиатрическую больницу.
В состоянии острого психоза. Не моего – её.
Клиентка хотела на тот свет и поскорее, поэтому хваталась за руль моей машины посреди тёмного шоссе и кричала, что умрёт прямо тут, посреди ночного города, но не одна, а вместе со мной. С трудом, но доехали до больницы. Там она ещё очень долго меня материла, пока ее осматривал и расспрашивал дежурный врачпсихиатр, бедуин. Потом её все-таки положили в отделение.
Спустя пару дней звонит мне её лечащий врач из больницы. Приезжайте, говорит, Вики, нашу детку покачать, вашу клиентку навестить. Может, заберете её, спрашивает, она, вроде как, оклемалась.
Приезжаю в больницу.
Л. сидит в коридорчике с пакетиком пластиковым, ждёт меня.
Захожу. Она вскакивает, глаза испуганные, смотрит на меня с ожиданием.
– Здравствуй, – говорю ей я, – ну, как ты?
– Виконька, лапонька, – её губы дрожат, – ты меня ругать будешь?
– За что? – интересуюсь.
– Да за то, что я тебе тогда ночью наговорила.
– А я должна? – спрашиваю. – Сердиться на тебя – должна?
– Должна... – вздыхает Л. и мнет в руках синенький скромный пакет.
– Хм... А за что же мне на тебя сердиться?
– Ну... Я, – говорит, – тебя сукой звала немытой, говорила, чтоб ты сдохла поскорее, говорила, что ты подстилка арабская. Или бедуинская. Я уже не помню.
– Да, – отвечаю, – у тебя, дорогая, память очень хорошая.
– Хорошая, да. Так вот... Я попросить прощения хотела...
– Проси, и забудем об этом, идет?
– Прошу, – улыбается она. – Ты не немытая.
30 августа. Научное
Ходили вчера навестить В. – «бывшего ответственного работника» с Украины. Последние четыре года В. провёл в больнице. Теперь живёт с сыном и невесткой в маленьком доме на краю города и целыми днями что-то записывает в неизвестно откуда взявшуюся тетрадочку в клетку фабрики «Восход».
В. учит нас с инструктором Мишкой жизни. Говорит, что советская (sic!) наука намного опередила науку западную, в том числе – израильскую. В ходе лекции упоминает распыление, опыление и воспламенение.
Рубит рукой воздух. Супит брови. В голос напускает металла. Израиль ругает. Союз, наоборот, хвалит.
Мы с Мишкой сидим мышками – внимаем молча. Очень важно дать человеку высказать собственное мнение. Спорить-то мы все умеем, а выслушать...
– В., – спрашиваю я наконец, – вот вы в Израиль жить приехали. Вам тут нравится?
– Я бы, – говорит, – давно в Союз вернулся. Но у меня же тут сын! Он уже все на иврите выучил, русского почти не помнит.
– А если б не сын, – интересуюсь, – вернулись бы?
– Конечно, вернулся бы. Стал бы газеты на улицах продавать. Жил бы припеваючи. И семью бы кормил. В Союзе с голоду никто не умирает. Потому что наука там развитая!
– Есть, – говорю, – одно «но»... Союзато, как такового, давно уже нет.
– Ну и что?! – горячится В. – Главное – наука есть!
И ведь не поспоришь.
27 сентября. Серенада Солнечной долины
«...и я хотел оплатить 12 шекелей, а руководитель сказал, что сегодня в шахматы не играют, а там как раз шашлыки делали, и я пошёл в туалет, эти трубы, так не бывает, потому что шашлык стоит 17, мы покупали с Игорем, а Игорь высокий, мама скоро умрёт, а она говорит, чтоб я оплатил, почему нужны эти занавески, решение совсем неоднозначное, ты посмотри, лампа треснула, где мне взять шахматы, Тамара, назавтра нужно меня к врачу записать, у него кроссовки порвались, меня нужно в больницу проводить, не думай, говорит, о смерти, а мама всегда только таблетки пьёт, сыночка, если я умру, ты не играй в шахматы, сразу выпей что-нибудь, трубы совсем никакие, лопнут скоро, все дерьмо в квартиру польётся, а я открываю холодильник, и не помню, зачем открывал, ночью смотрел Нэшионал Джиографик, там слоны были, зубастые змеюки в голове, а она говорит – кончай жизнь самоубийством, когда приходит Тамара, нужно говорить поменьше, а ты почему на меня так посмотрела, не кричи, болван, мама умрёт, что я на улице делать буду, надо бы поесть, а то както нехорошо целый день, все деньги у Риммы в сейфе, тут ты звонишь, лампа – бумц! – треснула, если меня увидит кто-то в автобусе, ты ведь понимаешь, что никто не может этого понять, а я сижу мышка – мышкой, хочешь, я что-нибудь тебе сыграю?!»