Вдох-выдох... Какая там была у нас любимая фраза перед экзаменами? Давно это было... «Не ссы, братан, прорвемся!» Прорвемся! Неблагозвучно, но работает.
Итак... Выкинуть из головы мысли о покупке всей доступной литературы. Даже не притронуться к монографиям, где обозначена литера «Ф». Съесть наудачу грушу и со спокойной душой заснуть.
– Здравствуйте, доктор, проходите, проходите. На кандминимум? – Благообразный носитель бороды-эспаньолки вежливо улыбается, протягивает мне стопку билетов: – Тяните.
– А давайте вот этот, – тяну самый верхний. – Номер двадцать один. Очко, можно сказать.
– Ооо! Отличный билет! Глубокомысленные вопросы! Мы с вами славно пообщаемся на эту тему, – радуется профессор. – Будете готовиться?
– Профессор, согласитесь, я был бы слишком самонадеян, если бы попытался ответить с ходу, правда? – криво улыбаюсь я, сознавая, что НИ ЕДИНОГО СЛОВА не понимаю ни в одном вопросе.
– Конечно, конечно, доктор! Заходите в аудиторию, готовьтесь! Вот вам три листа формата А4, чистенькие, вот вам замечательная ручечка! Мы с вами славно побеседуем!
Уходит.
Вороватый взгляд. В аудитории сидит тетенька. Так. Смотрим внимательно. Ага. Диагноз ясен, прост. Начало недержания мочи, вероятно – миома матки. Недель 15, не меньше. Ну, или она беременна. Нет, скорее – миома.
– Простите за наглость, а вы преподаватель? – У меня просто нет иного выхода.
– Да, молодой человек, чем могу быть полезна? – Вымученная улыбка. Эгей, да у тебя ещё и эндометриоз и месячные болезненные!
– Вы знаете, я врач– уролог, урогинеколог... – называю я одну из своих ипостасей и по блеску глаз догадываюсь, что попал в точку. – Как понимаете, в философии – ни бум-бум! Вы не объясните мне смысл всех этих замечательных словес?
– Кхм... Мда... Так... Так-так-так... Ну, записывайте.
Дальнейшие полчаса пролили свет на доселе не известные мне термины.
...– Да и предать анафеме нужно всех тех, кто придумал всю эту гадость, – с явным отвращением закончила она. – Слушайте, а вот третьего вопроса я не знаю. У вас нет связи со Всевышним?
«Неужели ещё и шизофрения?» – Мысль была столь явственно нарисована на моём лице, что тетенька поспешила поправиться:
– С Интернетом, я имею в виду. По беспроводным технологиям, знаете ли...
– О! Есть! Спасибо вам!
Забегая вперед, скажу, что тетка эта через пару дней была прооперирована мной и бригадой гинекологов и избавлена от миомы внушительных размеров и стрессорного недержания мочи.
– Ну что ж, доктор, вы готовы? – Улыбка профессора не предвещала бы ничего хорошего, ежели бы не «связь по беспроводным технологиям».
– Конечно! Уже можно, да? – наивненько удивился я.
– Мы ждем вас! Проходите!
– Итак, первый вопрос... – Я собираюсь с мыслями, смотрю на ранние морщинки около рта. Ага. Тестостероновая недостаточность... Мужской климакс наяву. И онкофобия с довольно большой вероятностью... Прости, Господи, но надо сдать экзамен.
– Да, да. Мы все внемлем вам внимательно!
– Индукция. Энумеративная и математическая...
Индукция – это некоторый образ мышления индивида или коллектива... обратная дедукции... делится на... Тут я бы хотел оговориться и, хотя этого нет в вопросе, отметить, что индукция бывает полной и неполной! Я считаю, что это очень важно в научном, истинном понимании данной концепции, ввиду концептуализации науки в общем и философии в частности. Ведь ошибочно предполагать, что философия – наука неточная, правда ведь?
– Да, да, доктор, категорически! Речи ваши правильны!
– Я бы не хотел бездумно повторить то, что написано в учебнике, ведь тогда экзамен превратился бы в фарс! Тогда экзамен – это не что иное, как проверка способности человека запомнить некий объем информации, правда?
– Вы абсолютно и непреложно правы!
– И я бы хотел привести пример. Радикальная цистпростатэктомия, выполняемая при раке мочевого пузыря, выражаясь языком философии, имеет два концептуальных аспекта! Первая доказанная гипотеза о «золотом стандарте» лечения этого тяжкого недуга стадии до Т2С – это явный пример полной, математической индукции. А вот точка зрения о лечебном эффекте той же операции при стадии Т4 – это блестящий клинический пример неполной, энумеративной индукции...
– Коллеги... Я думаю, что мы не будем отнимать время у нашего уважаемого доктора и поставим ему оценку отлично, верно ведь? – Несколько вспотевший от моего напора профессор достаёт платок и нервно вытирает лоб. Две женщины, олицетворяющие комиссию, молча и потрясенно кивают. Таки я был прав – онкофобия... Хорошо, что остановил меня, а то у меня к двум другим вопросам примерами были рак простаты и яичка...
– Вот ваша ведомость, Оганес Эдуардович. Вы блестяще знаете философию. И... Будьте любезны вашу визитку, пожалуйста, – понизив голос, обратился ко мне профессор.
Кандидатский минимум позади. Конец мая. Лучик солнца пробивается через жалюзи, вносит в комнату молодую, беззаботную атмосферу зелени и счастья вокруг, отвлекает меня от убийственных, жестоких строк. «Рак предстательной железы. Аденокарцинома низкой степени дифференцировки. Глиссон – 5+4». Пациент, которому не дашь 75 лет, чуть щурится, явно наслаждаясь зайчиком солнечного луча на собственном лице. Но голос дрожит и обрывается:
– Они... Они сказали, что я по возрасту не подхожу для операции. – Голос дрожит, обрывается. – Предлагают Касадекс и Флутамид...
– Александр Тимофеевич... – Я, не в силах сохранять присущий докторам важный вид, снимаю очки, тру ладонями лицо. Надо найти какие-то слова, иначе это выражение глаз меня просто добьёт. – Александр Тимофеевич, я хочу быть с вами честным и откровенным...
В такие моменты ненавидишь свою работу. В очередной раз надо разбить броню человека, надо вбить ему прямо в центр мозга, что он не один. Что он может позвонить посередине ночи, если ему не спится. Как и что делать – здесь вопросов не возникает, для этого есть гайдлайны, есть исследования. Но надо, чтобы человек ни в коей мере не поверил в возможность болезни убить его. А как это сделать, если ты сам отлично знаешь, что гарантий нет?
– ...Гарантий нет. Оперироваться в вашем возрасте – несомненно – риск. Но!..
Человек цепляется за это «но» с явным выражением лица тонущего, которому протянули соломинку. И это хорошо.
– ...Но я в глазах не вижу противопоказаний к операции. – Я позволяю улыбке чуть-чуть тронуть мои губы. Я могу математически достоверно доказать, что его можно и нужно оперировать. Но здесь нужен иной подход. Мне надо, чтобы человек верил: смерть ещё очень далека от него.
Осталась еще одна сложная задача: так манипулировать словами, чтобы консилиум не пришел к паллиативной терапии.
– Пациент семидесяти пяти лет, при диспансерном обследовании обнаружен плотный участок в правой доле предстательной железы, ПСА – 3,5 нанограммов на миллилитр... Произведена секстантная биопсия, обнаружена аденокарцинома низкой степени дифференцировки, оценка по Глиссону – 5+4. При МРТ в малом тазу – данных за метастазы не выявлено, остеостинциграфия не выявила очагов накопления радиофарм-препарата в костях.
Вдох, выдох, пауза.
– Из анамнеза известно, что пациент живёт половой жизнью, ведёт здоровый образ жизни, катается на велосипеде. – На лицах участников консилиума появляются улыбки: Диланян, мол, волнуется. – Обследован всеми специалистами, противопоказаний к операции не выявлено.
– К какой операции? – встаёт онкоуролог всея армии, доктор медицинских наук Клирашев. – Вы с ума сошли? Ему семьдесят пять лет!
Это плохо. Это очень плохо. Бодаться с Клирашевым – это примерно как Моське нападать на слона. Абсолютно не к месту в голову лезет мысль: как звали слона – не помнит никто, Моську знают все. Но бодаться с Клирашевым – бесполезно. На каждый мой довод, мол, пациент, несмотря на возраст, здоров, он ответит контрдоводами, которые легко отыскать в любой истории болезни.
– ...У него сахар – 5,9! – продолжал бушевать Клирашев. – У него дивертикулез прямой кишки! У него была язва желудка.
Можно сказать, что его смотрел эндокринолог – диабета нет. Можно парировать, что дивертикулёз – не противопоказание. Вполне резонно можно возразить, что язва желудка в ремиссии, двадцать лет назад зарубцевалась и никогда не беспокоила пациента... Можно, наконец, сослаться на новый европейский гайдлайн, в котором увеличен пороговый возраст для операции... Но... Интересная штука мышление. Оно вдруг, без моего участия, выкидывает вопрос в зал. Вежливо выкидывает, надо сказать.
– Скажите, пожалуйста, Митяй Алеханович, а сколько вам лет? – Неуместность сказанного доходит до сознания, я краснею и умолкаю. Пауза.
– Оперируйте, – вдруг зло и резко бросает в зал Клирашев, встаёт и выходит.
...– Диланян, это было подло, – уже в ординаторской говорит Слава. – Этот пациент что, твой родственник?
– Нет. А почему подло?
– Потому что Клирашеву семьдесят два и у него повышение ПСА, – тихо говорит Слава. – И ты об этом отлично знал.
– У него, Слав, всего лишь обострение хронического простатита и аденома. Раком и не пахнет. Я сам делал биопсию, – бросаю на стол ответ гистологии. – Так что перед тем как говорить про подлость в следующий раз, ты подумай.
Операция. Лапароскопическая радикальная простатэктомия. Острый послеоперационный панкреатит. Три подряд бессонные ночи, постоянный контроль амилазы. Октреотид, от которого пациента мутит. Острый пиелонефрит, антибиотики. Александр Тимофеевич упорно не хочет вставать с постели: слабость. Нежелание жить.
Нервы. Собрать их в кулак, сжать. Побриться, помыться холодной водой. От кофе уже тошнит.
В палату.
– Александр Тимофеевич, здоровый мужчина не должен днём лежать в постели! – Несмотря на правдивость этой поговорки, я бы сейчас лег рядом с ним и уснул бы до момента, когда его надо выписать. – Стул был?
– Был.
– Температура?
– Нет.
– Улыбнись мне, Александр Тимофеевич. – Не знаю почему, но сейчас «вы» прозвучало бы нелепо. – Улыбнись, всё у тебя хорошо.