и не выполняли план по лесу.
В карцере оставили только монаха Георгия…
Через день к нему пришел хирург Александров. И молча опустился на пол рядом с монахом…
– Девочка пяти лет… – начал говорить Георгий. – Крупозное воспаление легких. Умрет к завтрашнему утру… Ты не сможешь ей помочь в условиях своего лазарета.
– Что мне делать? – спросил хирург.
– Ты уже все, что мог, сделал, дорогой мой доктор. Теперь черёд твоего начальника встать на колени… Так и скажи! Не встанет – девочка не выживет. А она у него, как я понимаю, единственная. Слава Богу, что ему не удалось пролить тогда ничьей крови… Иди, времени осталось слишком мало…
И начальник, словно подмененный кем-то, вдруг опустится на колени и будет рыдать и вспоминать слова, которые, возможно, слышал в детстве и сохранил до лучших времен. Вот эти искупительные времена и настали…
Он сам позвал монаха, и его под охраной привели в его дом. Рядом с кроватью сидела убитая горем и, вероятно, готовая к тому, что теряет дочь, молодая женщина – жена начальника зоны.
Георгий подошел к девочке и лишь троекратно обозначил над ее челом крестик со словами:
– Во имя Отца! Аминь! И Сына! Аминь! И Святаго Духа! Аминь!
Девочка через боль улыбнулась ему. И протянула ручки. Он взял ее невесомые крылышки в свои теплые ладони, слегка размял, разгладил и вдохнул в них жизнь. На глазах пропал землистый цвет лица, и ее щечки порозовели.
– Слава Тебе, Господи! – сказал он и молча пошел к выходу.
И только после того, как он тихо ушел, отец и мать, до этого находившиеся в неком полуобморочном состоянии, вдруг услышали веселый детский смех. Смех своей любимой дочери.
– Папа, мама! – обращалась она к ним. – Что же вы спите? Боженька только что Сам ко мне приходил… Да вставайте же вы, а то я кушать очень хочу…
С той поры и до амнистии игумен Георгий уже был навечно прикреплен к лазарету. Более того, ему не запрещали принимать исповедь и отпевать умерших. Правда, с той поры у него в лазарете появилась маленькая помощница…
Вы и без меня хорошо знаете о том, какие глубокие перемены в жизни страны вызвала смерть Сталина. Они не обошли стороной и Православную Церковь. Из лагерей начали выпускать заключенных священнослужителей и архипастырей вначале по амнистии, потом и по реабилитации.
В августе 1953 года вместе со всем уголовным миром был выпущен на свободу и игумен Георгий Любомудров.
Он вернулся в Иркутск. Правящий архиерей уже уволился на покой, и епархия, потеряв архипастыря, управлялась архиереем соседней епархии.
Но уже через два месяца собором из трех епископов митрополии за проявленное мужество в сохранении церковной казны и за лишения, кои претерпел Христа ради, игумен Георгий был титулован епископом Иркутским.
Пока Георгий находился в тюрьме, несколько экспедиционных групп, возглавляемых людьми из Москвы, отправлялись на поиски заколдованного золота. Званцев, которого привлекали к поиску, так и не смог найти того места. И когда его там же, в лесу, поставили к сосне, чтобы расстрелять, лишь тогда он вспомнил наказ игумена – не смотреть в рот мертвого участкового Громова… А он его тогда не послушался… И вот бессмысленно погиб.
Время и средства, затраченные на поиски золота, и отсутствие положительного результата привели к тому, что было принято официальное решение на время похоронить саму идею этих поисков в папках под грифом «Совершенно секретно».
Но как только новый епископ Георгий объявился в родной епархии, ответственный работник НКГБ, курировавший Иркутск, подполковник Померанцев сразу же и негласно вышел на связь с Примусом, который уже год как был на свободе.
В августе 1954 года епископ Георгий еще несколько раз приходил на свой любимый хутор под названием Приют. Точнее, к тому, что от него оставили, когда искали там сокровища. И подолгу молился. Однажды он заметил, что за ним постоянно движется какой-то человек. Тогда монах легко взобрался на ветвистую сосну и опустился на землю, когда тот прошел мимо него.
Это был Примус. Собственной персоной.
– Викентий, – окликнул Примуса монах его настоящим именем.
Примус от неожиданности даже присел.
– Как же тебя разбирает это золото! Ты же его даже не видел никогда, – начал негромко Георгий. – Что же с тобой будет, когда ты его увидишь?
– Мне и надо-то только взглянуть. Взять пару камешков на память… Отведи, ведь не успокоюсь, пока сам не увижу.
– Жаль мне тебя. Это золото уже столько жизней забрало…
– Не покажешь – убью! – сказал и даже в лице переменился.
– Убьешь – тем более не увидишь. Тут за те годы, что я в тюрьме сидел, несколько экспедиций побывали. Армия каждый сантиметр прочесывала, они с собой сюда даже Званцева несколько раз приводили. Но так ничего и не нашли…
– Хватит! Не испытывай моего терпения, веди! – уже почти кричал Примус, выхватывая боевой револьвер.
– Ответишь мне сначала на один вопрос!
– Ну что тебе еще?
– Где Померанцев?
– Ты его уже не достанешь. Его приказом по управлению уже два года, как перевели в Москву…
– Кого-то он успел и там купить сказками о нашем золоте?
– Не исключаю и такой возможности…
– Что его связывало с Фомой?
– Когда этот мальчик в 13 лет впервые появился в нашем городе, мы проявили милосердие и объяснили, как нужно любить ближнего. И подложили этого «херувимчика» в постель к Померанцеву…
– Тем самым у вас появилась возможность его шантажировать? Или сделать…
– … своим союзником, – продолжил фразу Примус. – Фома рассказывал мне, о чем тот говорил по пьянке или в ночном бреду. И о том, как издевался над арестованными монахами, раздевая их и прижигая половые органы раскуренной сигаретой… Он вообще любил обнаженные мужские тела, но так, чтобы по ним еще и кровь текла. Это его возбуждало. Неужели Фома тебе всего этого не рассказал?
– За что вы его убили?
– Это ты его убил. Померанцеву показалось, что Фома к тебе потянулся. Вот и не простил измены…
– Какие же вы все-таки больные люди…
– Ну, хватит. А теперь веди… Показывай…
– Пусть будет по-твоему… – смиренно молвил монах.
И привел.
Когда Примус увидел лежащее прямо на земле золото своими глазами, то от всего пережитого или же от перенапряжения последних часов, уж извините, но его хватил настоящий понос. Да так, что он и штанов снять не успел.
Когда Примусу полегчало, то он первым делом сделал привязку к местности, попытавшись зарисовать ландшафт, который его окружал.
А когда живот уж совсем успокоился, то он взобрался, правда, без штанов, на золотую кучу, представляя себя тем самым Тугарином-царем из фильма «Илья Муромец», под ногами которого подданные сложили гору из золота.
И начал строить планы, один другого грандиознее и краше, о том, как он заживет с этим сокровищем, как его будут любить женщины, на каких машинах он будет ездить, в каких домах жить. И все это так его взволновало, что, как и тот злодей из сказочного фильма, он вдруг кубарем скатился с золотой кручи и безвольно затих, облапив руками теперь уже ставшее ему ненужным золото…
Видно, просто от непомерной жадности не выдержало сердце…
Епископ к тому времени выкопал для него могилу, ибо знал, чувствовал, что смерть Викентия уже не за горами, а нести на себе Примуса до населенного пункта он вряд ли бы смог. Да и какой в этом смысл? И решил хотя бы похоронить по-человечески.
Прошло еще несколько лет, и над Церковью стали сгущаться тучи. Сначала в печати усилились нападки на ее иерархов. А уж затем закрытие храмов приняло массовый характер. По всей стране одновременно с хрущевской оттепелью под самыми разными предлогами (расположена рядом со школой или мешает движению транспорта) стали закрывать церкви, монастыри, духовные семинарии.
Епископу Георгию, которому удалось возродить, теперь предстояло еще и отстоять свой Заумчинский монастырь и ее насельников. Более того, рядом с мужским монастырем он построил и женский.
В эти годы в связи с массовым оттоком сельского населения в города приходы теряли прихожан и закрывались. Епископ сам ездил по селам области и призывал паству твердо держаться за свои храмы. Но без молодежи, подавшейся в город, храмы осиротели. Оставленных же без паствы священнослужителей и членов их семей игумен собирал под своей отцовской опекой и всем находил место в своих монастырях, которые постепенно превращались в духовный цветник Сибири.
В 1961 году епископ Георгий был приглашен в Москву на заседание Архиерейского собора, собравшегося по вопросу реформы приходского управления. Суть той реформы, предложенной властью, заключалась в том, что вся финансово-административная деятельность в приходах должна была перейти от настоятелей к старостам, которые часто были просто атеистами и фактически назначались райисполкомами. Священнику отводилась лишь роль требоисполнителя, и его даже не допускали на приходские собрания.
Епископ Георгий тогда выступил как непримиримый противник навязываемой властью реформы, чем обратил на себя внимание Патриарха Алексия.
После собора состоялась и его встреча со Святейшим Патриархом, который тепло отозвался о выступлении епископа и объяснил, что принятие данной реформы в условиях резко усиливающегося давления на Церковь есть мера вынужденная. Расспрашивал о людях, о сохраненных храмах. И благословил епископа на новые деяния во славу Церкви и родного Отечества.
Еще через год епископ Иркутский Георгий стал архиепископом Владивостокским и Приморским…
Однако брежневская машина власти мало чем отличалась от хрущевской и также стремилась поставить Церковь под свой контроль. И местные власти, правильно поняв политику центра, начали новые гонения: запрещалось посещение церквей детям; родителям, окрестившим своих детей, это грозило увольнением с работы; проповеди церкви не должны были выходить за рамки пересказа евангельского чтения; паспортные данные венчавшихся или крестившихся в храмах передавались в соответствующие органы…