– Мы не обязаны отвечать на подобные вопросы, но я сделаю для вас некоторое исключение. Она действительно была арестована за связь с одним белым офицером в тот момент, когда страна находится в состоянии Гражданской войны…
– Вы имеете в виду ее встречу со мной?
– Вы догадливы, господин Государев. А теперь можете идти.
– А вы ничего не перепутали, господин Рюмин? Это ведь Париж, а не революционный Петроград. И здесь нельзя арестовывать кого-либо без разрешения на то французских властей.
– Вам трудно будет это доказать. К тому же Мария уже пересекла границу Франции…
– Я понимаю, чего вы добиваетесь.
– Уже лучше!
– Что ей грозит?
– Ее будут судить в Москве по законам военного времени.
– Расстрел?
– Возможно, хотя скажу честно, мне будет ее не хватать. Если бы вы не отказались тогда помочь советскому правительству, то все были бы живы…
– Если я дам вам свое согласие на сотрудничество, могу ли тогда рассчитывать на то, что жизнь девушке будет сохранена?
– Вы же знаете, что для этого я должен получить согласие Москвы.
– Ну так звоните…
– Вы же кадровый разведчик и должны знать, что такие вещи открытым текстом не передаются… Так я могу передать Центру, что вы согласны помочь нам восстановить нелегальную сеть в Центральной Европе?
– Вы же говорили только о Франции…
– Говорил, но тогда Мария еще не была под арестом.
– Скажите, что я согласен.
Так Государев стал сотрудником советской внешней разведки. В течение первых трех месяцев он полностью восстановил резидентуру во Франции. Потом вместе с Марией два месяца поработал в Германии, отрабатывая существующие связи. Затем, уже по заданию Москвы, был переправлен в Испанию, где также понадобились его аналитический ум и опыт офицера Генерального штаба.
Через два месяца после их отъезда Рюмина на чем-то подловила французская полиция. Он сдал всю сеть и согласился на сотрудничество. Для этой цели французы организовали его побег из страны. Что было с ним далее, вы уже знаете. Он был нами арестован и расстрелян.
Государева и Марию предупредили о провале сети во Франции, и после работы в Испании они окружными путями добирались до Москвы.
Опыт Иннокентия Государева пригодился, и он два года провел в Москве, обучая новое поколение слушателей Академии внешней разведки. В той закрытой школе, где он преподавал, оказались и бывшие офицеры Генерального штаба. Некоторые были ему знакомы по годам учебы или по работе.
Забегая вперед, скажу лишь, что эти «ученики», через несколько лет уже чему-то научившись, словно иудины дети, посчитали возможным забыть о своих «учителях». Вроде как и не было их вовсе. А потому, квалифицированно сфабриковав дело, обвинили их в антисоветской деятельности, признав шпионами одновременно всех существующих разведок мира, в тот же день без суда и следствия расстреляли в своих подвалах. Правда, еще через десять лет и сами были расстреляны, уже своими учениками, по сфабрикованным аналогичным делам.
Так, с завидной иезуитской дотошностью периодически обновлялся состав разведпрома и ОГРУ. И как следствие проведенных чисток, стал изменяться возрастной и национальный состав советских разведчиков. На смену латышским, польским и даже еврейским фамилиям пришли русские, в графе о социальном происхождении которых значилось: «из рабочих» или «из крестьян»…
И произошло нечто, еще до сих пор не объяснимое. Поначалу подло преданная, где-то просто проданная, систематически разваливаемая и даже сама себя пунктуально истребляющая, еле живая внешняя разведка Советского государства по крупицам вместе со всей страной начинала возрождаться и к началу Второй мировой войны стала одной из самых сильных в мире.
В сферу деятельности этой разведки и оказались вовлечены Иннокентий Государев и Мария. А так как они оба были молоды и красивы, то разведка вскоре стала для них увлекательным, чуть ли не спортивным состязанием.
Обо всем этом и вспоминал в тот день, лежа в постели, Государев, пока эти воспоминания не были прерваны телефонным звонком. Он снял трубку и сказал:
– Государев. Слушаю вас!
– Господин Государев, вас беспокоят из Русской духовной миссии. Нам передали о вашем тяжелом заболевании. Мы могли бы направить к вам одного из священнослужителей для совершения таинства исповеди?
– Я должен к этому как-то подготовиться?
– Да! Несколько дней поста не повредят…
– Считайте, что мой пост длится уже второй год…
– Извините!
– Не стоит! Как я узнаю, что человек, который придет для исповеди, от вас, а не из французской полиции?
– У него с собой будет знакомая вам икона Казанской Божьей Матери…
Услышав это, старый разведчик откинул голову на подушку. Неужели Господь услышал его? И переданное со всевозможными трудностями письмо достигло-таки Марфы, а той удалось связаться с сыном…
– Почему вы молчите? Вам плохо?
– Нет, все в порядке. Я готов принять вашего представителя завтра в любое удобное для него время…
Арена французского цирка ничем не отличалась от арены советского. Правда, осветительные приборы, цирковая техника – все это было более совершенным. Зато наша техника отличалась надежностью. И еще у французов не было таких артистов, которые с первых же минут представления сумели покорить взыскательную парижскую публику.
Нелли, хорошо говорящая на языке принимающей страны, сидела среди ее привилегированных слоев в третьем ряду партера и видела все как бы со стороны, а также слышала всё то, что французские зрители с восхищением обсуждали.
Уже прошла половина представления. Обласканный аплодисментами, был тепло принят французской публикой номер ее сына – клоуна Максима. Представление шло без антракта, а потому паузу во время установки клеток для тигров Бугримовой должен был заполнить на манеже второй ее Максим, выступавший сегодня под именем Георгий Государев.
Вот он вышел на манеж. Красивый, статный мужчина с аккуратной седоватой бородой, что было редкостью тогда для нашей страны. Как начали рубить бороды с петровских времен, так и рубили с некоторым даже исступлением до нынешних времен периода правления страной Брежневым. Единственные люди, что позволяли себе иметь бороды, невзирая на власть, были известные художники и крупные ученые, с которыми власть старалась не ссориться. Однако вернемся к Максиму – Георгию, который уже вышел на манеж. Он был в элегантном, обтягивающем тело костюме, плечи которого скрывал плащ, и с лицом, закрытым маской. Французам он сразу же напомнил своего любимого артиста Жана Марэ, и уже одно это узнавание вызвало аплодисменты зала. Более того, Георгий начал общение со зрителями на отличном французском языке, что вызвало дополнительный шквал аплодисментов. (Дабы нам не переводить с французского на русский, дальнейший диалог Георгия с залом мы приведем сразу на русском языке.)
– Добрый вечер, дамы и господа. Лапотная Россия снова в центре Европы? Это ли не чудо? Ведь последний раз наши казаки поили своих коней в Сене сто пятьдесят лет назад. Сегодня вы снова их увидите. Но это уже правнуки тех казаков, и также на конях, но уже на манеже вашего прекрасного цирка…
– Что он говорит? Кто позволил? – недоумевал советский посол, сидящий в гостевой ложе.
А Государев продолжал свой монолог:
– Можно до сих пор считать Россию страной, где бродят медведи, а все население поголовно поет «Очи черные» и пьет водку, закусывая ее икрой. По крайней мере, обо всем этом я прочитал сегодня в утренних выпусках ваших газет… Что же вы мне теперь не аплодируете? Молчите? А ведь у нас в груди бьются такие же сердца, как и у вас. И они обладают удивительной способностью откликаться на боль ближнего уже своей болью. И если мы станем внимательно прислушиваться к стуку своего сердца, то можем услышать и то, как бьется сердце того, кто рядом. И даже ощутить боль тех, кто находится от нас за сотни километров, но ждет нашей помощи, любви и сострадания. Женщины всех народов знают эту материнскую боль, ощущали ее сердцем в мгновения расставания и гибели детей, положивших свои жизни на алтарь Отечества в нашей общей борьбе с нацистской Германией. Или же вы забыли, что мы были союзниками в Первой мировой войне? Вместе воевали и во Второй. Ваша эскадрилья «Нормандия» сражалась в нашем небе плечом к плечу с советскими летчиками, и часто французские летчики жертвовали собой, спасая русских товарищей. И наоборот, русские летчики прикрывали своими самолетами французских героев.
Холодневу уже сообщили реакцию посла, и он сам уже проклинал тот день, когда согласился включить в программу выступление Государева.
– Кто его просил читать французам проповедь? Готовьте клоунов, нужно как-то спасать представление.
Вся труппа, что находилась сейчас за кулисами, окружила единственного переводчика и внимательно слушала своего товарища. Такого Максима они еще не знали…
А Георгий продолжал:
– О, если бы мы жили в мире, любви и согласии! Сколько пользы народам мог бы принести такой союз людей, ставивших своей целью единение людей во имя добра.
Тут зал впервые зааплодировал ему.
И Георгий продолжил:
– Сегодня я хочу сделать вам подарок, который будет свидетельствовать о нашем искреннем желании жить в дружбе между нашими народами. После тяжелого ранения на фронте во мне открылись некие ранее не известные науке явления. Кто-то в шутку даже назвал меня «человек-рентген». Пусть так. Вы можете задавать мне любые вопросы, которые тревожат вас и не дают спокойно спать, они могут касаться как вас лично, так и ваших родных и близких вам людей… Прошу вас, начинайте…
Несколько мгновений в зале стояла мертвая тишина.
«Вот они все передо мной. Несколько сот лиц, – размышлял Георгий, окидывая зал взглядом. – И я могу сказать, о чем они сейчас думают, войти в их дома и заглянуть в судьбы, увидеть тот или иной эпизод из жизни. Когда я был молод, то не понимал, как, а потому и не верил в то, что Бог одновременно может видеть и слышать весь мир и приходить к каждому, кто всего лишь на доли секунды вспомнит о Нем и призовет. О, если бы мы сохранили, не расплескали в себе Его подобие, то каждый из нас мог бы владеть и большими дарами. Главное – научиться слышать ближнего своего, а для этого, оказывается, просто нужно любить этот мир и каждого в нем».