— Дедушка Габо! — вскрикнула женщина и кинулась на шею старику. — Не узнал? Я ведь Гугута!
У Габо подогнулись колени, задрожало все тело. Трясущимися руками водил он по спине внучки, ласкал ее, гладил.
— Гугута!.. Гугута!
За Гугутой стояли три черненьких мальчика, один в одного, загорелые, круглолицые, все как налитые… А за ними — их отец, тоже весь как налитой. Большое четырехугольное скуластое лицо. Кепка со вздернутым вверх козырьком, не охватив всей головы, улеглась на макушке. Отец улыбался вместе с детьми. И черные четырехугольные его усы растянулись до ушей. Гугута представила дедушке все свое семейство.
Габо пригласил их в комнату, засуетился.
«Бог ты мой, Гугута приехала», — бормотал он про себя и на скорую руку накрывал стол. Завтра придет он в парикмахерскую и скажет: Гугута приехала!
Гугута приехала! — завтра весь город узнает об этом.
А Гугута тем временем достала из чемодана хлеб домашней выпечки «шотис пури», крутые яйца, вареную курицу. Давно притихшая комната Габо ожила, зашумела. На радостях старик никак не мог усидеть на месте, вертелся, суетился, ласкал то Гугуту, то правнуков. Видно было, что мальчики изрядные шалуны. Едва освоившись, они уже сцепились, пустили в ход кулаки, не давали поесть друг другу.
Отец терпел, терпел, а потом как стукнет каждого по голове. Да так, что Габо чуть не лишился чувств, но не позволил себе сделать замечание зятю.
— Они у меня, — сказал зять, — и клопа в стенке не оставят в покое.
Мальчики примолкли, успокоились и снова принялись за еду.
— Почему не сообщила, что собираешься приехать? — спросил Габо у Гугуты.
— Не знаю… Я и не собиралась приезжать… Это потом как-то надумали.
— Оказывается, замуж вышла, и дети уже у тебя… А я и не знал ничего… Разве так можно, доченька.
— Не знаю… Мама говорила, не пиши, мол.
— Почему же?
— Потому… — Гугута застеснялась, покраснела, наконец все-таки сказала: — Если, говорит, узнает о твоем замужестве, денег больше не будет присылать.
— Эх, как могла она сказать такое… На кой черт мне эти деньги, все, что видишь здесь, все твое, доченька. Мне-то ведь на два дня жизни осталось, какого же дьявола держаться мне за все это… Или в могилу с собой тащить?
До конца завтрака зять еще раз отлупил детей, еле унял их. Потом все встали, Гугута попросила деда повести их по городу, сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки. Старик сменил одежду (надел железнодорожную форму) и пошел впереди внучки и зятя. Мальчиков оставили дома. Строго-настрого наказали им ничего не трогать, вести себя смирно, не устраивать беспорядка, а то, мол, худо вам будет…
И мальчики остались в комнате одни. А взрослые ушли в город сделать кое-какие покупки.
Вечером вернулись домой усталые…
Мальчики на славу поработали за день. Габо не узнал свою комнату, так она была разорена и разгромлена. Все переломали, перемешали, перевернули вверх дном. Выбили стекло в окне, разбили графин, пол залили водой. Обшарили ящики шкафа, раскидали по мокрому полу разные бумаги, письма, карточки, вилки и ножи, тарелки… Сами тоже вымазались, перепачкались. Разодрали друг на друге одежду, в которую их специально нарядили по случаю поездки в город.
Старик в отчаянии опустился на стул. Гугута стала прибирать комнату, а отец набросился на детей.
Габо хотел было остановить зятя, но ничего из этого не вышло. Зять не успокоился, пока не вздул мальчишек.
Потом все как-то улеглось. Гугута накрыла на стол, сели ужинать.
— Дедушка, если все это мое, — нерешительно начала Гугута, — тогда… Тогда мы кое-что, сколько осилим, заберем с собой…
— Твое, дочка… Сказал ведь, что твое…
Гугута многозначительно посмотрела на мужа: вот мол, тебе, а ты еще не верил, что старик правду говорит.
Габо пил чай и смотрел на Гугуту. В этой полной, сильной, краснощекой женщине он искал свою маленькую Гугуту, красивую, беленькую Гугуту. На миг у него даже появилось сомнение, может, это не она, но старик сразу же отбросил эту мысль. Конечно, это была Гугута, только она очень изменилась. Повзрослела, пополнела. Выражение ее глаз не узнал старик, целый день думал он об этом и только сейчас догадался: во взгляде Гугуты пряталась незнакомая ему жадность. Только одни волосы остались прежними, светлые, блестящие волосы.
Гугута… Гугута… Маленькая, красивая, беленькая Гугута…
— Сейчас бы самое время укладывать спать, — сказал зять.
— Да, ложитесь, дети мои.
— А ты?
— Я тоже лягу… Все будем спать…
Габо постелил себе на тахте. Детей уложил на одну кровать, на другую легли муж и жена.
Потушили свет.
А дети — никто, мол, нас не видит — принялись колотить друг друга ногами.
— Тихо! — раздался голос зятя.
Дети ворочались, смеялись, прямо давились от смеха.
— Сейчас же спать, не то дождетесь у меня!..
Теперь у Гугуты начался приступ смеха. Муж что-то шептал ей, а она смеялась, сунула голову под одеяло и тихо хохотала.
Заснули.
Потом все стихло.
— Ребятки, спите? — спросил зять, потом этот же вопрос повторила Гугута:
— Ребятки, спите?..
Дети не отвечали.
Габо неподвижно лежал на тахте. Широко открыл глаза и уставился в темноту.
Он ни о чем не думал. Он так вымотался за день, что и не мог думать о чем-нибудь. Вдруг послышался шорох и шепот. Габо невольно прислушался. Смутился, покраснел, лицо у него запылало. Он накрыл голову подушкой, одеялом… Невозможно… Ведь он, Габо, здесь, в этой комнате, еще не спит… Хоть бы подождали, пока старик уснет…
И снова все затихло… Зять повернулся и захрапел…
Габо не пытался уснуть. Он лежал лицом вниз и плакал старческими слезами.
Гугута… Гугута… Маленькая, красивая, беленькая Гугута…
— Дедушка, этот матрац и одеяло мы тоже возьмем. Хватит тебе одной пары, на что тебе больше?
Габо хотел сказать: «Ко мне иногда приходят друзья. Захмелеет кто-нибудь — я укладываю его вот в эту постель: пусть отдохнет до утра». Но не мог сказать. Да и как скажешь, быть может, им одеяло и матрац нужней, чем ему…
— Возьми, доченька…
— Дедушка, и эти тарелки, куда тебе столько тарелок?
Габо хотел сказать: «Иногда друзья собираются у меня. Я накрываю им на стол… Вот из этой тарелки с позолоченной каемкой любит кушать Михо…» Не сказал. Как он мог сказать?..
— Возьми, доченька.
— Дедушка, и эти бокалы возьмем… Зачем тебе одному так много бокалов?
Габо хотел сказать…
Ничего не сказал. А сердце сжалось: ведь большеголовый Гогия любил как раз вон тот высокий стройный бокал, только из него и пил.
— Возьми, доченька.
Отъезжающие уложились, упаковали, перевязали весь багаж. Взвалили на себя поклажу и зять и Гугута, детей тоже нагрузили понемногу и так, навьюченные, отправились на вокзал.
Габо проводил их до ворот. Попрощался. Долго смотрел вслед уходящим. Когда они скрылись из виду, старик вернулся во двор.
— Кто это были, дядя Габо, кого провожал? — спросили соседи.
— Родственники из деревни гостили.
— А мы-то думали, Гугута приехала с мужем и детьми…
Старик, мотнув головой, прошел мимо.
Снова один семенит он по комнате. Суетится старик. Любит Габо порядок, любит, чтобы все было на своих местах. Они уехали, и теперь он приберет комнату, вернет ей прежний вид. Мучается старик, трудится вовсю, а комнату так и не может убрать по-прежнему. Чего-то недостает, не хватает, не то что не хватает — просто ничего больше нет, опустошена комната.
Умный человек Михо, прозорливый. Габо повторяет его слова:
— Такова жизнь… Мы выполнили свой долг. Такова жизнь!
И Габо выполнил свой долг.
— А что значит «выполнили долг»? — вспоминает старик большеголового Гогию.
— То и значит.
— А что у меня вот тут болит? — Как и большеголовый Гогия, Габо прижимает руку к груди и горячится. — Это не больше долга?
— Больше, больше!
— Так не хочу я никакого твоего долга, верните мне мой паровоз! — Это сказал большеголовый Гогия.
Может быть, и Габо не хочет выполнять свой долг. Верните ему маленькую Гугуту, которую он ждал пятнадцать лет. Верните ему красивую, беленькую Гугуту.
Габо вернет, он пойдет и разыщет. Кто-то говорил, что его паровоз в Хашури, что хороший парень водит его и смотрит за ним как следует… Что-то Габо перепутал, в чем-то ошибся, а может быть, и не ошибся, просто это ему кажется, что он ошибся. Может быть, это потому, что уже стемнело и он почувствовал усталость!..
Сон одолел старика, надавил на веки, силой заставил закрыть глаза.
Габо засыпает, не раздевшись. Во сне поезда снова зовут его:
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!»
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!»
«Габриэ-эл!»
Испуганный, он вскочит и прислушается. Трясется дом, дребезжат стекла. Это уже настоящий поезд, кошачье мяуканье больше не будит его. Настоящий поезд, такой же, какой он сам мчал когда-то по дорогам земли.
Старик смотрит с железного балкона в пространство, туда, где вверху между двумя домами очень скоро промелькнут бледно освещенные окна.
Даг-дуг… Даг-дуг… Даг-дуг!..
У-у-у-у!
Старику хочется увидеть поезд совсем близко, совсем рядом почувствовать его.
…Выходил из комнаты тихо, как будто в ней был еще кто-то и старик убегал от него, выбрался на цыпочках наружу, заторопился.
Лишь шуршание его шагов нарушало покой полутемной безлюдной улицы. Габо знал, что не успеет застать поезд, и все-таки спешил к железной дороге. Линия проходила наверху, за маленьким холмом.
Поезд прогрохотал и ушел. В пространстве остался звук паровозного гудка, лязг колес. С удивительной скоростью отдалялись эти звуки от слуха старика и пропадали где-то вдали.
Улица постепенно суживалась, тянулась вверх. Габо уже стоял на холме, впереди уже показались длинные, нескончаемые нити рельсов, мерцающих в ночном свете. На этих путях провел Габо половину жизни, по этим путям гнал он поезда от станции к станции, от перрона к перрону. Эта дорога нигде не кончается, останавливается иногда, но не кончается.