вича, я ей тоже непременно передам.
Люська хотела возмутиться, но подумала вовремя — себе выйдет дороже… Вдруг ей кофе не дадут? А она замерзла. Ей ужасно хочется горяченького…
По радио кричали про городские цветы.
— Оль, что ты слушаешь? Тебя ностальгия мучает?
— Что дают по радио, то и слушаю, — отозвалась Ольга. — Где этот Игорь мотается? Давно пора ему вернуться!
Люська только теперь заметила, что Ольга очень напряжена.
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, — отмахнулась Ольга. — Просто я отправила Игоря к одной дамочке. А его до сих пор нет.
— Дамочка у нас кто? Убивца?
— Да вряд ли, с какой стати ей-то? Просто она, эта дамочка, странным образом связана с нашими двумя фигурантами… И с Исстыковичем, и с Панкратовым.
— Как это? — нервно сглотнула Люська. Получалось, что у нее сведения менее интересные, чем те, которые удалось добыть Ольге… Она даже немного расстроилась: так гордилась собственной памятью — и на тебе!
— Панкратов-то тут при чем?
Ольга ничего не ответила. Достала из пачки «винстонку» и закурила.
— Оль, при чем тут Панкратов? — поинтересовалась Люська, удивляясь собственному терпению. — Если эта твоя дамочка с обоими знакома, это может просто быть совпадением! И ничего не значит!
— Может быть, совпадение, — согласилась Ольга. — А может быть, и нет…
— Надо поговорить с Панкратовым.
— Я уже с ним говорила…
Она потушила сигарету. Встала, подошла к окну. «Господи, — подумала она, — когда же этот снег кончится? Скоро нас завалит, как в сказке «Обыкновенное чудо». Или это затем и придумано? Чтобы мы не могли выйти на улицу? Но мы-то не в сказке… И Женька, кажется, на самом деле в опасности».
Панкратову она не верила. Может быть, она была и не права. Ольга никогда не отличалась несокрушимой уверенностью в собственной правоте и проверяла все раз по сто. Мало ли как ты относишься к человеку? Нравится он тебе или не нравится — это твое личное дело. Если кто-то живет не так, как тебе хочется, — это не повод считать его негодяем. Злодеем — тем более…
Но он ведь мог, мог, мог! И врать Панкратов умеет, и играть тоже. Может быть, они его шантажировали?
Или — как это ни обидно Женьке — он был действительно влюблен в эту Ирину, а те двое знали что-то о Иринином прошлом, угрожали ей…
Нет, нет, нет!
Она снова села в кресло, прикрыла глаза рукой.
Чтобы не видеть этот медленно падающий снег. Чтобы не видеть Люську с ее немым вопросом в глазах.
— Зачем тебе Женька-то нужна?
— Помнишь фотографию? — обрадовалась Люська. — Того Кента с седыми волосами? Его видели рядом с тем домом… Игорь его сфотографировал, а потом рассказал этой маленькой сыщице, что тот парень там кота искал… Помнишь?
— Нет, — покачала головой Ольга.
— Где фотки?
Она разрыла ящик стола и нашла стопку фотографий. Села, начала их перебирать.
— Вот, — достала она искомую фотографию. — Вот он, красавец… — Она положила фотографию прямо перед Ольгой.
— Ну и что? Человек искал своего кота… Ты что, теперь всех случайных прохожих подозреваешь?
— Так надо подозревать, если хочешь докопаться до истины… Так вот, я вспомнила, где я видела его физиономию! И еще — я вспомнила, что произошло с этим парнем! То есть не с ним, а с его женой…
— Она изменила ему с Исстыковичем, — засмеялась Ольга.
— Нет, — нетерпеливо мотнула головой Люська. — Ни фига подобного… Она попала в автомобильную аварию!
— Я сочувствую этому парню, — вздохнула Ольга. — Только не понимаю, почему ты привязала эту историю к нашей? Какие у тебя основания?
— У меня просто хорошая память. Я встретила Тришкину как раз через неделю после той аварии. И она мне как раз и рассказала, что у Беспечного жена попала в аварию вместе с дочерью… И еще — что она была беременна… И случилось это как раз за неделю до нашей встречи, понимаешь? А я все записываю. Знаешь ведь, как я люблю дневник писать!
— И что?
— Ничего, оказывается, писать дневник — полезное занятие, хотя вы надо мной с Женькой всегда смеялись… Я посмотрела в своем дневнике, когда мы с Тришкиной повстречались, отсчитала ровно недельку и узнала, что Татьяна погибла…
Она сделала многозначительную паузу. Ольга даже устала наблюдать за ее «размышлительным» лицом.
— Пятого числа, — трагически и немного зловеще прошептала Люська. — Жена Беспечного погибла в аварии пятого января!
«Разве можно так жить?»
Это был вопрос Костика. Разве можно так жить?
В последний раз он уже напоминал животное… Разум уходил от него, оставляя только этот бессмысленный смех и попытку спрятаться от самого себя, от выдуманных врагов, от…
От нее, да. Он хотел спрятаться от нее. В этих лохмотьях, пахнущий так же, как пахнут все бомжи…
Она его спасла.
Она спасла его, иначе…
«Я не могу больше, — говорил он, — я больше не хочу… Почему у меня такое чувство, что я уже умер? Давно… Тогда еще…»
«Когда ты встретился со Стыком?» — спросила она.
«Нет. Еще до Стыка…»
Жалкий, съежившийся, такой непонятный в этой своей одежде…
«Теперь я все время убегаю», — грустно прошептал он, а она все смотрела на его длинные ресницы, и ей хотелось плакать — от жалости, обиды и… ненависти. К Костику. К Стыку. К окружающему миру. К самой себе…
«Я не живу теперь. Убегаю…»
«Везде грязно, — вздохнула она. — Сними эти грязные тряпки… От них смердит».
«Если бы я мог снять с себя эту грязную одежду, — грустно усмехнулся он. — Но это не от них пахнет… Это моя душа разлагается…»
Он еще что-то говорил. Тихо, но еще был вменяем… А потом речь снова стала бессвязной, и Ирина поняла — его уже нет.
Его убили. Они со Стыком… Вдвоем.
Осталось немного… Облегчить его страдания.
Она стояла, наблюдая, как за окном медленно падает снег. И слезы текли по ее щекам, подражая снегу…
Почему-то она думала о котенке.
Маленьком, дрожащем от холода, тщедушном тельце, с несчастными глазами, наполненными страхом, — котенке…
Нет, сейчас она плакала не над Исстыковичем. Не над Костиком, которого уже давно оплакала. Даже не над собой…
«Ты уже большая девочка, — сказала она сердитым, не своим голосом. — Это глупо — оплакивать животное…»
Голос был материнский.
И Ирина сжалась в комок. Теперь она на самом деле была маленькой и нервно перебирала пальцами краешек пледа, боясь поднять глаза. Больше всего на свете она сейчас боялась увидеть материнский взгляд. Потому что он был неумолимым. Он проникал в Ирину, подчинял ее себе, заставлял делать то, что мать считала нужным.
«Ты должна, Ира. Ты должна…»
— Я не могу, мама, — прошептала Ирина. — Я боюсь… И котенок…
Она снова вспомнила про котенка и зарыдала, опустившись на пол, не замечая, что там, на полу, жестко и холодно.
Котенку тоже было жестко и холодно.
И это случилось по ее вине…
Если бы она тогда не притащила этого котенка домой!
«Не делай добра, не получится зла…»
Она повторяла эту фразу, раскачиваясь. Это была ее мантра…
Молитва, унаследованная от матери…
Она снова услышала ее голос — совсем близко, и голос повторял эту же фразу.
Каждое повторение было ударом по щеке.
«Не делай добра… Не делай добра… Не делай добра…»
При чем тут Стык? При чем тут Костик?
Ах да… Стык сказал — ей надо показаться хорошему психиатру… Стык знал про нее слишком много. Потому что она здесь жила. Он слышал, как она кричит по ночам…
И Костик знал… Ах, Костик, Костик… Что ты мог понять?
Маленький, глупый клептоман, воображавший себя женщиной…
— Они оба были хуже моего котенка, мама. Если можно было убить котенка, то почему нельзя убить двух мерзавцев? Панкратов не женится на мне, если узнает, что я больна. Впрочем, если бы Панкратов узнал, что тот спор затеяла я, он тоже на мне бы не женился…
«Ты не сможешь выйти замуж. Все порядочные девушки должны выйти замуж, Ирина! И муж должен быть приличным человеком, Ира. Только мидл-класс! Я не могу краснеть за тебя всю жизнь…»
Теперь она уже не плакала. Она выла по-волчьи… Мать расхаживала по ее сознанию, как по собственной спальне. Она уже не была призраком. Она гремела кастрюлями — рассерженно, потому что больше всего на свете она не любила готовить. Она даже изобрела теорию о правильном питании. Легче всего готовились каши. И Ирина все детство и юность давилась кашами. Иногда она не выдерживала и чистила картошку. Тогда они ели вареную картошку.
Она вспомнила про картошку и завыла еще сильнее. Потому что она ее не почистила… Значит, сейчас мать будет вталкивать в нее проклятую овсянку…
Возражать бессмысленно.
Мать никогда ее не била. Просто сжимала губы и смотрела так, что лучше бы она ее избила.
Котенок…
Ирина не поняла, откуда он взялся в ее руках. Он лизал ее руки и смешно урчал. Как живой…
Если мать живая и ходит по кухне, почему бы и котенку не стать снова живым?
— Мы с тобой уйдем отсюда вместе, — прошептала Ирина, прижимая к себе маленькое тельце. — Потому что иначе нам придется снова расстаться… Мы вместе…
Она встала, прошла в ванную. Пустила воду.
Мать не обратила никакого внимания. Котенок вопросительно посмотрел на нее, задрав мордочку.
— Все будет хорошо. Просто я выхожу замуж, чтобы мама не сердилась, — объяснила ему Ирина.
На секунду она задумалась.
Она должна попрощаться.
Написать маме правду.
— Сейчас, — сказала она, вернулась в комнату, нашла листок бумаги и написала что-то на нем. Писать было неудобно — рука была занята, а листок отползал. Но она не хотела выпускать котенка из рук.
Он может убежать на кухню, а там — мать…
Нет, они уйдут вместе.
Стараясь не шуметь, она вернулась. Вода шумела. И ей показалось, что она слышит в шуме воды мужской голос: «И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»