— Э… да. Дело вот в чем. — Шляпа была решительно отвергнута и перешла в руки Полины. — Позвольте представиться — здешний помещик Лутовкин. Павел Сергеич. Владелец этого пансиона. Э… к вам, господин Мурманцев, по безотлагательному делу…
Мурманцев куснул себя за кончик языка, поняв ошибку. Господин Лутовкин просто очень рассеянный человек. Или же его обстоятельства действительно таковы… гм, да… что и приказчичьей шляпе дозволяется обосноваться не на той голове.
— Павел Сергеич, душевно рад! — Мурманцев пошел гостю навстречу. — Вот уж месяц мы с женой дышим здесь воздухами, а с хозяином до сих пор не знакомы. Все управляющий да приказчики. Что ж вы не балуете вниманием отдыхающих ваших? Полина, неси-ка нам кофе в гостиную.
Лутовкин ответил на рукопожатие и отделался вздохом:
— Да все, знаете, дела, заботы. Гешефты, словом. Оглянуться некогда. Да тут еще уборочная. Я, извольте видеть, за своими крестьянами строго слежу. Да и как иначе. Я ж им как отец родной. Не доглядишь — в историю какую вляпают и себя, и меня заодно. Я ведь, собственно, к вам, сударь, для того и пришел.
Мурманцев увел гостя в комнаты. Полина звенела чашками, разливала из кофейника утреннюю горечь для бодрости духа и ясности ума.
— Вы уж извините, Павел Сергеич, вид мой — только с постели, гостей так рано не ждем. Жена еще и не вставала, — говорил Мурманцев, делая первый обжигающий глоток.
Лутовкин, тоже отхлебнув, замахал рукой:
— Господь с вами, Савва Андреич, это я с извинениями должен… Да ведь дело такое… — Он быстро, торопясь, опорожнил тремя глотками свою чашку и потянулся еще к кофейнику. В этот момент Мурманцев поверил, что господину Лутовкину в самом деле оглянуться некогда — очевидно, ставшая привычкой спешка не давала на это времени.
— По правде говоря, — начал он, — я не очень понял, что там случилось с вашими крестьянами и чем я могу помочь.
Павел Сергеевич, покрывшийся потом от двух взахлеб выпитых горячих чашек кофе, откинулся на спинку стула, достал из кармана шорт клетчатый платок и стал им обмахиваться.
— И жаркие же нынче погоды стоят. С утра раннего печет как в духовке. А с моей комплекцией из дому выйти не успеешь, как уже взопреешь.
Никакой такой особой комплекцией господин Лутовкин не отличался. Был чуть полноват, да и то можно списать на широкость в кости и не юношеский уже возраст. Ремень шорт подпирал едва намечающееся брюшко. А лицо скорее худое для такого тела. Бледность, не раскрашенная даже двумя чашками кофейной горечи, говорила о том, что господин Лутовкин за всеми своими гешефтами пренебрегает здоровьем… или о том, что крестьяне действительно «вляпали» его в пресерьезную историю.
Мурманцев ждал, неторопливо смакуя крепкий кофе без сахара.
— Я знаю, что вы сейчас не при исполнении, — вдруг выпалил Лутовкин, перестав махать своей тряпицей. — Но полиция этим делом заниматься не станет. То есть уже не стала. Заполнили формуляры, увезли тело в морг, кой-как осмотрели дом и сарай. Вскрытие, конечно, ничего нового не покажет. Делу венец, как говорится. Мужиков и допрашивать не стали — все ж ясно, куда яснее. А у меня, извольте видеть, кошки на душе. Когтями дерут. Чую я, — Павел Сергеич ударил себя в грудь платком, — на этом не кончится. Вот хоть режьте — не кончится. Раскопал он там что-то. Лихо раскопал. На свободе теперь лихо это гуляет. Боюсь я, Савва Андреич, — он навалился животом на стол и заглянул Мурманцеву в глаза, — на других перекинется. Мор пойдет. Вот так. Да. Помогите, сударь, Христом-Богом прошу.
— Так. — Мурманцев, внимательно выслушав, отставил чашку. — По порядку. Почему вы не обратитесь с официальной просьбой прислать к вам следователя Белой Гвардии?
— Сами ж знаете, Савва Андреич! Нужно подтверждение полиции. А наш Квасцов, извольте видеть, уперся рогом — чистый суицид и стечение обстоятельств, гвардейским здесь делать нечего. Подозрение у меня. — Лутовкин снова наклонился к Мурманцеву. — Покрывает он кого-то. Даже знаю кого.
— Кого?
— Полюбовницу свою. Он думает, никто ничего не видит. Дур-рак. Все видят — как он к своей ведьме ходит. У вас же это будет первая зацепка. Вот и не хочет он, чтоб здесь ваши стали дознаваться.
— Что, действительно ведьма? — Мурманцев поднял брови.
— Ведьма натуральная. Правда, не замечено за ней ничего такого. Из нынешних она — экстрасенсиха, прости, Господи. — Лутовкин широко перекрестился. — С печатью от Академии наук.
Мурманцев кивнул. Обычная практика среди чернокнижников и чародеев — получить свидетельство, что по заданию Академии наук занимаются научными экспериментами с тонкими энергиями, и регулярно отсылать отчеты. По этим отчетам велась какая-то статистика, и в самой Академии работало немало профессоров, защитившихся по теме «тонких взаимодействий». Белой Гвардии такое положение вещей было как кость в горле. Но наука в Империи обладала широкой автономией, сузить которую не могла пока даже Церковь.
Однако имелись и лазейки. Если до профессоров добраться трудно, то экстрасенсам приходилось жить с оглядкой. Иногда достаточно бывало и подозрения в растлении умов, чтобы лишить их неприкосновенного статуса «научных работников».
— Хорошо, — сказал Мурманцев. — А теперь, Павел Сергеич, попрошу подробнее про «труп» и «раскопал». Я что-то не вполне уловил суть.
Лутовкин налил себе еще кофе, но пить не стал. Принялся вздыхать и качать головой.
— Трагическая история. Извольте видеть, сударь, крепостной мой Иван Плоткин, работает у меня здесь на лодочной станции. Работал. Вы, может, и видели его. Серьезный, баловства за ним не водилось, и пил в меру. А с весны как шлея под хвост попала. В кладоискатели подался. Чуть не каждую ночь — туда, с лопатой и киркой.
— Куда?
— Ах, вы не знаете, верно. В наших краях, извольте видеть, местная легенда ходит. Уж полсотни лет ей. В начале царствования государя Владимира Романовича, после того как раздавили осиное гнездо при дворе, от Отступника оставшееся… кое-кто тогда бежать успел. А через здешние края, говорят, сам ближайший шептун Отступника пробирался на север, к морю. Там у него уж и корабль приготовлен был, за границу плыть.
— Да, я слышал эту историю. Вы хотите сказать, это здешние крестьяне повесили барона Чибиса?
— Наши, — с достоинством кивнул господин Лутовкин. — Отца моего мужички. Выследили супостата, встретили в леске. Что уж он там делал со своими гайдуками, только черт знает. Место, извольте видеть, очень нехорошее. Поганое, прямо сказать, место. Крестьяне-то его стороной обходят, а Чибиса занесло. Не иначе как черт и водил. А мужики у нас крепкие, не слабого десятка. Когда те возвратились на большак, окружили их, молодцев разоружили да повязали. Чибиса, не долго думая, вздернули на суку. Гайдуки же взмолились, откупиться хотели. Зарыли они-де в леске сундук здоровый. Что в сундуке, не ведают. Но, надо думать, богатство немереное. Было у супостата время скопить наворованное, под боком-то у Отступника. Мужики, про сундук услыхав, дурную славу леска мигом позабыли. Отправились выкапывать. Да не тут-то было. То ли гайдуки соврали, то ли места не нашли. Словом, подвесили обоих рядышком с хозяином. История знатная была, до столицы дошла. Но мужиков трогать не стали. Суд Божий свершился, да и дело с концом. А сундук у них в памяти крепко засел. С тех пор кто-нибудь да начинает там копать, помолясь и перекрестясь от нечистого. Ну а он пугает всяко. То огни там летают, то призраки белые ходят, то еще чего.
Павел Сергеич запил свой рассказ остывшим кофе, залпом осушив чашку.
— Что же откопал ваш Плоткин? — Мурманцева история заинтересовала.
Лутовкин покрутил головой.
— Никто не знает. Но что откопал — верно. Нечисть какую разбудил там. Извольте видеть: три недели назад его сын старший, мальчишка тринадцати лет, нырял в реку с обрыва и утонул. Когда вытащили — у него голова пробитая. А там дно гладкое, сроду никаких камней не водилось, я и сам в отрочестве баловался там. Схоронили его, а на девятый день жена Ванькина слегла. Да так слегла, сударь, что через день овдовел Плоткин. Острая почечная недостаточность. Сгорела как свечка тонкая. Меж тем на почки никогда не жаловалась. У меня врачи в больничке народной хорошие. А тут и младший Плоткина таять начал. Доктора руками только разводят. Ну а вчера утром Ваньку в сарае его нашли. С петлей на шее сняли. Вот такое лихо, сударь. Теперь дело за вами. Уж я надеюсь на вас, Савва Андреич, не бросьте в беде.
Мурманцев задумчиво и как будто невозмутимо гладил подбородок, но внутри у него все кипело. Еще ни разу ему не представлялся случай проверить и показать себя в настоящем деле. Да и не мог представиться — ординарный преподаватель Академии совсем не то, что офицер действующих частей Белой Гвардии. После пяти лет учебы Мурманцев подал заявление в ординатуру, потом еще три года вбивал науку в головы таких же курсантов, каким сам был недавно. А душа разрывалась на части. Одна половина звала на оперативный простор, другая удерживала в стенах alma mater — по причине, которая сейчас наверху сопела в подушку…
— Поразительная история, — донесся от дверей голос, и Мурманцев понял, что жена уже давно не сопит в подушку, а напротив, слушает их разговор. Стаси вошла в комнату, одетая в длинное, до полу, домашнее платье. — Савва, мы должны непременно участвовать в этом деле. Господин…
Павел Сергеич поспешно вскочил со стула, подлетел к ней и согнулся, целуя руку.
— Лутовкин. Здешний помещик. Павел Сергеич. Сударыня, с вашим благородным великодушием может сравниться только ваша чарующая красота.
— Моя жена, Анастасия Григорьевна.
— Господин Лутовкин, безусловно, делает нам честь, обращаясь за помощью, — продолжала Стаси, садясь за стол. Горничная налила ей чаю.
— Велите подавать завтрак?
— Павел Сергеич, не откажите принять участие в трапезе.
— Извольте, с нашим удовольствием. С утра, знаете ли, уже набегался, а во рту, считай, и крошки не было, все некогда…