е, но это обстоятельство оставшихся на мели художников ничуть не грело. Нужно было искать источник пропитания, и без проволочек.
И Глеб Петухов, надо отдать ему должное, нащупал выход.
Сам выход был узкий, зато пространство за ним открывалось широчайшее: подпольное производство художественных подделок и сбыт готовой продукции в необъятный мир, в открытое общество через галерею "Золотой скарабей". Высокое качество и тайна операций гарантированы. Начальный капитал и моральную поддержку обеспечит владелец галереи, человек с бараньими глазами... К этому следует прибавить, что Баран, безошибочно чуявший прибыль, не заставил себя долго уговаривать и вошел в новое дело, как штыковая лопата в податливую глинистую почву.
Начали для разминки со скучных израильских художников, умерших в недавнее время: пыльные кипарисы, ослики и обязательные апельсиновые рощи. Какой-нибудь дальний родственник, испытывающий материальные затруднения, за малые деньги выдавал прыткому Барану письменное подтверждение: да, это собственноручная картина Мастера, незабвенного двоюродного дяди, я сам видел ее в доме покойного, на семейном торжестве. Подтверждение снабжали красивой печатью, и этого было достаточно. Все были довольны: Баран, дальний родственник, Глеб Петухов со своими художниками и покупатель, выложивший за картину кругленькую сумму и хвастающий перед приятелями удачным приобретением.
Разогревшись, решили взяться за Шишкина, Коровина, за модных и дефицитных русских авангардистов. Баран отправился в Европу и вернулся оттуда с подходящим сырьем: холстами и красками. Когда недреманое око налогового управления уставилось в процветающих безработных художников, придумали перебраться в соседнюю дружественную Газу: там о налогах имели довольно-таки смутное представление. И вот тут-то и началась интифада...
- К нам, конечно, добираться не сахар и не мед, - сказал Серега, отламывая щепки козьего сыра от бруска. - Но - можно! И вот ты здесь... Ну рассказывай!
Мирослав молча извлек из кармана пачку фотографий.
- У жлоба одного достал, в Нью-Йорке, - сказал Мирослав, а потом добавил на всякий случай: - Неизвестный художник.
Серега рассматривал снимки внимательно, один за другим, и передавал Хаиму.
- Он живой? - спросил Хаим.
- Нет, умер, - сказал Мирослав. - Давно уже.
- Это хорошо, - сказал Серега.
- Умер, - повторил Мирослав. - Больше тридцати лет уже...
- Художник дивный, - сказал Хаим, раскладывая фотографии на столе. Кто это?
- Кац такой, - сказал Мирослав. - Серебряный век.
- Я даже не слышал никогда, - пробормотал Хаим. - Какие цвета! А линия... Ни на кого не похож, это я вам говорю.
- Ну делай его тогда, - сказал Серега. - Мне тоже нравится. Что-то у него даже от Врубеля.
- А сколько времени это возьмет? - спросил Мирослав Г. - А то у меня планы...
- На все про все месяц возьмет, - прикинул Серега. - Чуть больше, чуть меньше.
- Да, пожалуй, - подтвердил Хаим. - Это тебе не "Утро нашей родины".
Никаких особенных планов у Мирослава не было, но и сидеть целый месяц в Газе, на морском берегу, ему никак не улыбалось. Можно было бы вернуться в Тель-Авив и расслабляться там в отеле "Майами", однако так некстати влюбившийся в Каца маринист Хаим вызывал в Мирославе здоровые подозрения: он по большой и чистой любви такое тут налепит за месяц! Одну копию Мирославу, одну - себе, и так всю серию. Не надо быть для этого Альбертом Эйнштейном, такая идея даже дебилу в голову придет, это же понятно. Они с Серегой краски разведут и в четыре руки все обтяпают в лучшем виде, а потом тем же евреям продадут: все же Кац, не какой-то там Иванов! Совести у них нет, да и откуда ей взяться по нынешним временам! Хорошо еще, если арабов на него, Мирослава, не натравят, а потом чтоб концы в воду. Бежать отсюда, - вот что надо делать. Но обратный перегон через ночную границу, с Фатхи, наводил на него смертную тоску.
- Здесь купаться-то можно, загорать? - спросил он. - Пляж хороший.
- Подозрение вызовет, - сказал Серега. - Могут подстрелить по запарке. Лучше дома сидеть, не высовываться.
- Кто подстрелит-то? - спросил Мирослав. - Террористы?
- Ну зачем? - сладко, как в разговоре с маленьким, сказал Серега. - Не обязательно террористы. Кто захочет, тот и подстрелит. Кто это, скажут, на пляж приперся? Турист? Туристы сюда не ездят. Значит, наверно, чудак какой-нибудь, израильтянин. И шмальнет... Им еще за это деньги платят.
Значит, платят деньги, как за утку или гуся. Если бы тетя Сильвия узнала, что он схлопотал пулю в Газе, то записала бы в свою "Историю семьи", в папочку: так, мол, и так, князь Мирослав шел по стопам боевых предков и пал смертью храбрых в бою с басурманами... Лучше пить пустой чай в Париже у тети Сильвии, чем дуть водку с козой в Газе.
- Я, пожалуй, пойду посплю немного, - сказал Мирослав. - А то ночка у меня получилась еще та...
Серега проводил его в притемненную комнату с тремя топчанами, кое-как застланными скомканными покрывалами.
- Спи пока, - сказал Серега. - Тут часов до пяти никого не будет. И вышел, плотно притворив за собою дверь.
Скинув кроссовки, Мирослав лег и озабоченно принюхался: от покрывала разило цветочным одеколоном.
Он проспал до сумерек. В седьмом часу дом наполнился шумом. Мирослав Г. открыл глаза и приподнялся на своем топчане. Дверь отпахнулась толчком, на пороге стояла рослая синеглазая девица в длинном арабском платье. Из-под съехавшего на сторону головного платка выбивались льняные волосы.
- Вставай, дядя, - сказала решительная девица, - чего валяешься! И вошла, ведя за собою еще двух барышень.
Мирослав поднялся и щелкнул выключателем на стене. Под потолком зажглась сильная электрическая лампочка.
- Это наша комната, - сказала девица. - Давай, вали отсюда. - И, легким движением стянув через голову бесформенное платье, осталась в коротких шортиках и пропотевшей цветастой блузке. - Ну, чего уставился? Глаза сломаешь!
- Не сломаю, - пробормотал Мирослав, отступая к двери. - Ишь ты, раздухарилась!
Ноги у девицы были длинные, с высокими точеными коленками. Что же до барышень, то они имели унылый вид. Под их восточными хламидами Мирослав Г. ничего не сумел разглядеть.
Всем троим дорога из Москвы в Газу вышла боком.
Сначала с ветерком летели в Одессу. Сидели рядком, вели приятные разговоры:
- В Израиле уровень жизни примерно как в Швейцарии.
- У меня недавно был один клиент, еврей, рассказывал про Тель-Авив. Там сапоги можно купить за тридцать баксов.
- Евреи все такие тихие - не пьют, не дерутся. Еще спасибо говорят.
Сопровождающий Толя подходил, спрашивал, удобно ли сидеть. Стюардесса носила пепси и лимонад. Кормили курицей.
Как бы там ни было, ехать в еврейскую страну на заработки было лучше, чем всю ночь дожидаться клиентов на Плашке: полсотни девушек топчутся под прожектором по одну сторону железной решетки, а по другую мужики из темноты разглядывают телок. Хозяйка расхаживает перед решеткой, ведет переговоры. Деньги - вперед.
Здесь, на Плашке, и снял Толя высокую блондинку по имени Маша. Сели в такси, поехали в грузинский поплавок на Москва реку. Маша вопросов не задавала: в поплавок так в поплавок. Хозяин - барин. Главное, чтоб не утопил.
В кабаке, под шашлык с сухим вином, Толя завел серьезный разговор.
- Один умный человек, - морща лоб, начал Толя, - так сказал: "Свобода начинается с первых ста тысяч долларов в кармане". Так или не так?
- Ну так, - согласилась Маша. - Кто спорит?
- А у тебя денег таких нету, - продолжал Толя. - Или есть?
- Да откуда они у меня возьмутся! - возмущенно удивилась Маша.
- Значит, ты, Машка, невольница и свободы даже не нюхала, - сделал заключение Толя.
- А ты нюхал? - спросила Маша с большим сомнением. - Но вообще-то тысяч тридцать тоже хватит.
- Только для начала, - сказал Толя. - Ты слушай, слушай! Чего это ты с твоим экстерьером тусуешься за этой решеткой?
- Хочу и тусуюсь, - сказала Маша.
- Ну это понятно... - немного уступил Толя. - А бабки?
- А что бабки? - сказала Маша. - Ты мне, что ли, квартиру снимешь? Будешь в гости приходить? - Разговор, интересно начавшись, принимал теперь общий характер. За год работы в Москве она таких разговоров наслушалась по самый ободок: "Ты такая красивая, тебе учиться надо". А дальше что? Попробовать зацепиться при гостинице - так это швейцару дай, охраннику дай, портье дай, червонец зеленых набежит. А где его взять?
- Квартиру не сниму, - твердо сказал Толя, - а помочь помогу. Не пропусти, как говорится, своего счастья, Машка! - Он поманил официанта, спросил еще бутылку вина. - Ты хозяйке должна чего-нибудь? На Плашке?
- Конечно, должна, - вильнула синими глазами Маша. - Два куска.
- Не темни! - погрозил пальцем Толя. - Ничего ты ей не должна, таких даже цен нет. Хочешь, я с ней потолкую?
- А зачем? - вполне искренне удивилась Маша. - Ты чего хочешь, я никак не пойму...
- Хочу тебя в командировку послать, - сказал Толя, - в Израиль. Только еще двух телок приведи. И не тяни резину, а то поезд уедет.
Для продолжения переговоров условились встретиться назавтра, в кафе "Неуловимый Джо" на Пречистенке.
А еще через неделю прилетели в Одессу, там у причала стоял под парами круизный лайнер "Тарас Шевченко", отправлявшийся на Ближний Восток: в Египет, Турцию и Израиль. На лайнере играла музыка, приятное возбуждение владело пассажирами, и они выпивали в барах беспошлинной торговли, глядя на оставляемый ими берег родимой земли без всякой грусти. И Маша с двумя барышнями и сопровождающим Толей ничем не отличались от других праздных людей на борту.
- Поехали! - сказал Толя, когда теплоход отвалил от причала. - С Богом! - И выпил джину, не разбавленного ничем.
- Ты смотри, не запей! - заботливо сказала Маша. - А то ж мы не знаем, куда там обратиться, и вообще...