Вместо ответа собеседники молча пожали Матвею руку: его простой, на первый взгляд даже примитивный план был принят единодушно.
Поручив Довгалю подготовку «представления», Артем вместе с несколькими партизанами поторопился на самый край леса, где в боевом охранении стояло отделение Колодяжного.
— Ну, как тут у вас? — обратился он к Кириллу, выбравшись наконец на опушку леса.
— Да вроде бы все по-старому. Хотя в Коблице наблюдается какое-то оживление.
— Снимай своих — и марш отдыхать! Я вот смену привел.
Колодяжный даже голову в плечи втянул. «Разве же троим под силу сдержать карателей, когда те двинутся колонной в лес?» — говорил его взгляд.
— Мы выступаем всем отрядом. — И Артем коротко рассказал о плане операции на Тали.
— Вот это дело! А то носимся по лесам, как зайцы…
Когда они возвратились к месту привала, про сон там уже давно забыли. Довгалевцы перетряхивали свои пожитки и сносили на искалеченные возы всякое рванье; кашевары чистили картошку и готовили плиты для огня, а в сторонке Клава стирала чье-то белье в ведерке. И все это делалось с каким-то подъемом, будто партизаны в самом деле собирались выходить на сцену.
— Я объяснил хлопцам свой замысел, как обвести эсэсов вокруг пальца, и он им понравился. Вишь, как стараются? Так что «представление» выйдет на славу, — доложил Довгаль.
Понимая, что буквально в любой миг может поступить донесение о выступлении эсэсовцев из Коблицы, Артем без проволочки определил группу прикрытия, указал ее рубеж за изгибом дороги, по которой уже прошла группа Ляшенко, поставил боевую задачу: прикрыть колонну с тыла после «представления». Но шли минуты, а гонец с наблюдательного пункта не появлялся. Лишь когда солнце поднялось в зенит, поступило наконец сообщение: на двух бронемашинах эсэсовцы выехали из Коблицы и направляются в лес.
— Приготовиться к отступлению! Кашеварам зажечь костры! — прозвучала команда.
И тотчас же ожил, зашевелился, наполнился гомоном лес. Погонщики запрягали еще пригодных для марша лошадей, в последний раз проверяли упряжь и один за другим выезжали на тесную лесную дорогу. Через десять — пятнадцать минут все были готовы к «представлению».
— Немцы!.. Они уже недалеко… скоро будут здесь… — сообщили запыхавшиеся наблюдатели, прибежавшие с коблицкой заставы.
Артем поднял трофейный автомат над головой. В этой хрупкой тишине все вдруг услышали отдаленный грохот моторов. Фашисты! Так-так-так-так! — подтвердила эту догадку длинная автоматная очередь. И началось: пронзительный свист, отчаянные крики, треск ветвей, беспорядочные выстрелы… Под этот адский аккомпанемент обоз, поднимая пыль, покатился в глубь леса, оставив на месте привала две никудышные телеги, заезженных лошадей, котел с кулешом на костре и развешанное белье на кустах…
Пропустив всех путников, Артем залег на рубеже прикрытия. «Интересно, как поведут себя эсэсовцы: бросятся нам вдогонку или станут ждать подкрепления?» — беспокоила его мысль.
Эсэсовцы не бросились вдогонку партизанам. Из своей засады Артем видел, как из зарослей выползли две серые от пыли бронемашины, приблизились к недавней их стоянке, прошили окрестные кустарники пулеметными очередями и остановились. Потом из передней выскочили несколько автоматчиков и, держа оружие на изготовку, боязливо двинулись между деревьями. А когда полностью убедились, что поблизости никого нет, подали знак своим спутникам. Те с гиком высыпали на притоптанную траву, горланя, помчались к нагруженным подводам. Перепотрошили всю поклажу, пристрелили неведомо для чего лошадей, опрокинули в пламя недоваренный кулеш, а один, видимо из казарменных шутов, подхватил на палку партизанские подштанники, которые сохли, развешанные Клавой на кусте боярышника, и под неистовый хохот своих сообщников понес, кривляясь, будто знамя, над головой к бронемашине, где торчал какой-то офицерский чин.
— Клюнули на мякину! — обрадованно хихикнул кто-то рядом с Артемом. — Вишь как тешатся…
Вдруг сердито затарахтел мотор. Одна из бронемашин, в чреве которой скрылся эсэсовец со своим необычным трофеем на палке, круто развернулась и рванула по дороге на Коблицу, подняв за собой облако пыли.
— Точно, помчались докладывать начальству о нашем паническом бегстве. Недаром же и «вещественное доказательство» прихватили, — снова услышал Артем тот же саркастический голос. — Головой могу поручиться, теперь эсэсы попрут по нашему следу…
Артем подал сигнал к отступлению. Хлопцы бесшумно выбрались на дорогу, сели на заранее приготовленную для них бричку и пришпорили коней. А где-то на пятом километре догнали своих. В прожаренном июльским солнцем, изнывающем от жажды лесу двигались ускоренным маршем, не забывая при этом оставлять как можно больше следов — окурков, грязных бинтов, поломанных веток. Пускай каратели не сушат себе мозги, по какой дороге пошли партизаны. И хотя люди буквально задыхались от жажды, валились с ног, но ни одной остановки так ни разу и не устроили — это могло насторожить наблюдательного эсэсовского командира: кто же станет устраивать привал, панически убегая от врага?
Солнце уже перевалило через полуденную кромку, когда они добрались до высохшего болотца, по которому когда-то пронесся яростный вихрь. Десятки вывороченных с корнями, уже отрухлявевших, покрытых мхом гигантских деревьев лежали навалом, как упрек бессмысленному истреблению, как грозное предостережение путникам.
— Хлопцы, да мы ведь здесь были! — воскликнул кто-то удивленно.
— И в самом деле, были месяц назад, — узнали партизаны исхоженные места. — Отсюда до Тали уже рукой подать…
Волна облегченных вздохов, приглушенного смеха прокатилась по обозу: значит, желанный отдых и вода, много воды уже близко. О предстоящем бое, о возможных потерях никому не думалось: сейчас всеми владела одна мысль — о воде и отдыхе.
Миновав бурелом, очутились в тенистом столетнем бору, сплошь заросшем высоким, густым папоротником. Желтоватые сумерки, застоявшаяся духота и коварная тишина. Артем знал, что где-то здесь поблизости должен быть наблюдательный пункт ляшенковцев, что кто-то должен бы его сейчас встретить и доложить обстановку. Однако никто его не встретил. Лишь испуганно прокричала в зарослях иволга, ей из долины откликнулась другая, и все затихло. И как Артем ни всматривался, нигде не мог заметить ни вытоптанной травы, ни каких-нибудь других признаков присутствия человека. У него создалось даже впечатление, что поблизости вообще нет ни единого живого существа. Почему же Ляшенко не выслал сюда гонца?
Беспокойство командира тотчас же передалось и довгалевцам. Забыв об усталости, они ускорили шаг, чтобы побыстрее приблизиться к реке. Вскоре между золотистыми от затвердевшей живицы стволами сосен показались просветы, слегка потянуло свежестью и прохладой. Одновременно дорога начала словно бы впахиваться в суглинистую почву, а через десять — двадцать шагов превратилась в настоящее ущелье, заросшее сверху подлеском.
— Сатанинское место! — сокрушенно покачал головой Колодяжный, с тревогой посматривая на крутые откосы. — Если бы фашисты опередили нас и установили на этих кручах пулеметы… Черта лысого вырвались бы отсюда!
Как из раскаленной печи, вырвалась колонна с дороги-расщелины. И остановилась на узенькой полоске, покрытой илом, под кручами, перед деревянным мостиком без перил, на котором что-то измерял метровым кнутовищем Заграва.
— Что здесь происходит? Где твои люди? Почему не выставлены наблюдательные посты? — еще издалека забросал Заграву вопросами Артем.
— Все, что нужно, сделано, командир. И наверное, не так уж и плохо, если вы прошли в непосредственной близости от наших засад и ничего не заметили, — с широкой улыбкой бросился Василь к прибывшим.
— Где Ляшенко?
— Вон на том берегу «квартиры» для вас готовит. — Он указал на заросли ольшаника на той стороне реки, которые зеленым морем раскинулись по обочинам дороги до самого соснового бора на пригорке. — А как там у вас, сагитировали сюда в гости карателей?
Не сказав ни слова, Артем направился на мостик. За ним молча тронулись и довгалевцы. А поодаль их уже ждал расхристанный и весь вспотевший Ляшенко, только что выбравшийся из зарослей.
— Ты случайно не прикинул, как лучше разместить взвод Довгаля?
— Есть у меня идея. Но прежде всего давай отправим лошадей на отдых. Э-эй, Митрохин, покажи дорогу к нашим зеленым конюшням.
На клич Ляшенко из зарослей не выбежал, а выкатился приземистый партизан неопределенного возраста и, схватив за узду коня в передней бричке, торопливо направился в лес.
— Мы тут с Василем так решили, — промолвил Данило после паузы, — поскольку нам выгоднее всего ударить по движущейся колонне, то не помешало бы обхватить дорогу будто клещами. А для этого по обочинам ее следует замаскировать по одному отделению, а третьим замкнуть выход в лес. При одновременном внезапном ударе с трех сторон фашисты и пикнуть не успеют…
Этот план понравился Артему. Не теряя времени, они начали разводить довгалевцев на исходные позиции, проверили у каждого готовность оружия, еще раз объяснили боевую задачу.
— А теперь не помешало бы ополоснуться в реке, — сказал после всего Ляшенко. — Сам знаю: после бессонной ночи сидеть здесь под палящим солнцем будет не мед. А мы тем временем осмотрим с тобой засады Загравы.
Как дар небесный восприняли утомленные хлопцы разрешение искупаться в Тали. Словно дети, с визгом и смехом бросились наперегонки к речке, всей ватагой нырнули в воду. Пили ее вдоволь, смывали с утомленного тела пылищу дальних дорог, выполаскивали шершавую от соли и грязи, пропотевшую до последней нитки одежду. Казалось, не было для них сейчас большего счастья, чем купание. А примерно через полчаса все быстро разошлись по своим засадам, над побережьем повисла хрупкая тишина. Теперь от них требовалось одно: терпеливо ждать врага.
Ждать… Только тот, кто хотя бы раз находился в засаде, знает, что означает ждать. Под испепеляющим солнцем или грозовым ливнем, в лютый морозище или в осеннюю непогоду партизаны вынуждены часами изнывать без малейшего движения, чтобы не обнаружить себя и в любой миг быть готовыми к бою. Довгалевцам и загравинцам не впервой устраивать засады, но нигде и никогда еще не выпадали на их долю такие испытания, как на этот раз. К усталости, голоду, бессоннице и зною прибавилась еще и такая невыносимая мука, как мошкара. Ею буквально кишели заросли ольхи, даже воздух звенел, дрожал от этого надоедливого жужжания. Тучами набрасывалась она на неподвижных людей, залепляла лица и руки, забивалась в ноздри и уши, буквально выедала глаза. И чем ближе катилось солнце к горизонту, тем кровожаднее становились эти мерзостные существа. И самое ужасное заключалось в том, что никто точно не знал, когда же закончатся эти пытки — через час, через два или, может, только на следующее утро…