У Ляшенко даже в глазах потемнело от услышанного. Неужели в самом деле в их среде кроме Квачило действует замаскированный агент гестапо? Притом слишком осведомленный о самых крупных секретах отряда агент! Хотя откуда бы мог знать этот очкарик о подпольном госпитале в Бантышах, об операции «Волосожар», которая только лишь планировалась еще, о партизанской типографии?..
— Кто же он? Кто? — вырвалось у него непроизвольно.
— Лично его, разумеется, я не знаю. Могу лишь сообщить: у него кличка Шарко, проник он в ваш отряд вместе с скорнинскими кандидатами в невольники и теперь где-то трется возле надежных источников информации…
«Покраш! Только он!» — молниеносно озарила Ксендза зловещая догадка. И тотчас же тугая волна плеснула в лицо его пламенем, начинила невыносимым жаром все тело: это же он, именно он невольно проторил дорожку в отряд для фашистского агента! Потому что воспринял в свое время примитивное гестаповское творение, передававшееся тайком из рук в руки по селам, как открытое письмо к партизанам, за искренний крик души корнинской молодежи, которой угрожала отправка на немецкую каторгу. Стыд, обида на самого себя, раскаянье разрывали на куски его начиненное болью сердце. Как можно было купиться так дешево! Как можно…
Сейчас он не мог ни понять, ни объяснить, почему упустил из поля зрения этого Покраша, полностью положившись на благожелательные отзывы Загравы и Чудина, почему своевременно не присмотрел, не проанализировал его поступков. А они ведь были настолько красноречивыми, что даже слепой не мог не заметить: этот человечек просто из кожи лез, чтобы поскорее втереться партизанам в доверие. Нет, совсем не зря он геройствовал еще во время своего «освобождения» под Корнином, ударив неизвестно зачем Колодяжного ножом в живот! Не зря и тащил на себе раненого Чудина из Бантышей до Семенютиного подворья! Отнюдь не случайно не отступал от него уже здесь ни на шаг, всем своим видом демонстрируя собачью готовность в любой момент выполнить любую прихоть Аристарха! Сейчас, когда все эти его поступки стали в четкий логический ряд, для Ксендза было яснее ясного, что Покраш и был тем «извозчиком», которого киевское гестапо направило в отряд на связь с «родичем».
«Постой, постой! Но почему же этот очкарик так заботится о нашем благополучии? Неужели он притащился из далекого Киева для того лишь, чтобы предупредить нас об опасности? А что, если это очередная, тонко продуманная провокация спецов из СД, рассчитанная на то, чтобы посеять рознь между нами, подозрение, неуверенность, взаимонедоверие? — вдруг спросил себя Витольд Станиславович. — Нет, на эту приманку мы так просто не клюнем! Нужно сначала послать хлопцев на Корнинщину, чтобы тщательно проверить в родном селе Покраша, что он за птица, а уж потом сделать выводы».
— Шарко… Шарко… И кто бы это мог быть? — размышлял вслух Ляшенко.
— Над этим вам не стоит сушить мозги. А я могу добавить лишь одно: этому Шарко поручено осуществить операцию под названием «Обед», на которую высокие чины в Киеве возлагают слишком большие надежды…
— И все-таки примитивно действуют ваши высокие чины в Киеве, — уже с острым сарказмом промолвил Ксендз. — Ну, подбросили нам «родича», подождали, пока он приживется в отряде, соберет побольше «желудей», и выслали к нему «извозчика». Вот только «крышу» для него обеспечили слишком хлипкую. Ну, кто же, скажите на милость, делает кличку из перевернутой и чуточку укороченной фамилии? Но даже и под такой «крышей» Покраш, то бишь Шарко, сумел свить гнездо у нас над головой, а точнее — на чердаке, где имел возможность подслушивать все разговоры. Будем справедливыми, это башковитый и профессионально грамотный агент. Он не только незаметно передавал в Киев информацию, но и активно начал готовить «обед» с цианистой приправой. И вдруг появляетесь вы. И для чего? Чтобы, выдав своих предшественников, «спасти» якобы нас от опасности и тем самым войти в полнейшее доверие. Не слишком ли дорогая цена за одно лишь доверие? Скажите честно, неужели вы и ваши высшие чины в Киеве надеетесь на успех?
Печаль отразилась на лице прибывшего, после паузы он сказал:
— Лично я на легкий успех никогда не привык рассчитывать. Конечно, я четко осознавал, что ждет в партизанском отряде того, кто проник туда через гестаповское «окно». Только у меня не было выбора. Я сознательно решился на этот путь и давно готовился к этой встрече. Если бы я не верил в успех, меня бы не было здесь…
Неизвестно почему, но у Ксендза не было ни малейшего сомнения в том, что все, буквально все, что говорит этот человек, является правдой, только правдой.
— Кто вы? — без околичностей спросил он с неосознанным волнением.
— Как вам сказать… Фамилия моя вам абсолютно ничего не скажет. Да и как я могу доказать, что она настоящая? Просто перед вами человек, ищущий мир в себе, а одновременно — свое место в мире… Но если хотите, зовут меня Олесем Химчуком. Биографию рассказывать не стану, скажу лишь: давно мечтал попасть к вам. И пришел сейчас, чтобы предостеречь: над вами собираются уничтожающие грозы. И не только потому, что среди вас орудует агент, информирующий о вас соответствующие немецкие службы… Сотни агентов разыскивают сейчас местонахождение вашей главной базы, окрестные дороги интенсивно блокируются «секретами» и казачьими эскадронами, в городах усиливаются гарнизоны. Под видом отдельной рейдовой разведгруппы соединения мифического генерала Калашника стая замаскированных гестаповцев истребляет в этом краю ваши потенциальные резервы, незаметно разрезает нити, связывающие вас с населением. А в скором времени ожидается прибытие карательной дивизии, которая должна раз и навсегда завершить антипартизанскую операцию «Бурелом»…
Словно на какое-то диво смотрел Ксендз на юношу, назвавшегося Олесем Химчуком, и не мог поверить в реальность всего происходящего. Всего лишь час назад он, незнакомый с обстановкой, чувствовал свою полнейшую беспомощность перед напором событий, и вот судьба, будто смилостивившись над ним, послала целый ковш сокровеннейших секретов противника. Если бы еще знать, не фальшивые ли они?..
— Понимаю, вы не верите мне, — по-своему истолковал Олесь Химчук молчание партизанских командиров. — И какие бы я слова здесь ни говорил, они ничего для вас не будут значить. Поэтому я хотел бы, чтобы за меня сказали вещественные доказательства. Думаю, такие аргументы способны пробить глухую стену вашего подозрения, недоверия и враждебности ко мне.
— Вы в самом деле можете представить такие аргументы? — спросил Ляшенко удивленно.
— Не более как через два-три часа. Прошу только выслать на порубище, расположенное неподалеку от дома вашего наблюдателя на Житомирском шоссе, поисковую группу. Пускай она найдет там на пепелище дубовый пенек, на котором ножом вырезана латинская литера «V», которая издавна символизирует победу. Под этим пнем закопана железная коробка с немецкими документами, которые, надеюсь, весьма заинтересуют вас. И все поставят на свои места. Но предупреждаю: пусть ваши люди будут очень осторожны. Сегодня утром вблизи от этого порубища был подорван в собственной автомашине полицайфюрер киевского генерал-комиссариата бригаденфюрер Гальтерманн, ехавший в Ровно инспектировать полки карательной дивизии СС…
Ляшенко с Сосновским чуть не задохнулись от удивления. О чем говорит этот странный человек? Какой полицайфюрер?
— А вам откуда это известно?
— Об этом — потом. А сейчас предоставьте мне возможность встретиться с командиром отряда. Вы ведь обещали…
— От своих слов мы не отрекаемся, но вам придется малость подождать: наш командир в отъезде.
Химчук воспринял это сообщение без особого энтузиазма, но протестовать или жаловаться не стал.
— Что ж, подожду. Дольше ждал…
XXV
Ляшенко с Сосновским не помнили, когда ждали Артема с таким нетерпением, как в этот урожайный на неожиданности день. Почти ежечасно посылали гонцов к Змиеву валу, но те каждый раз возвращались с неутешительными вестями: еще перед обедом покинув лагерь, командир до сих пор не возвращался, никто его больше не видел. Данило с Витольдом Станиславовичем только вздыхали, а через некоторое время снова посылали гонцов в командирский шалаш. Нет, они не сидели сложа руки, ожидая распоряжений. В их отряде уже давно так повелось, что, когда этого требовали обстоятельства, каждый из них не только имел право, но и был обязан брать на себя ответственность и отдавать необходимые приказы. Но сейчас возникла срочная необходимость совместно проанализировать положение и принять решения, каких, наверное, еще не приходилось принимать.
Спровадив в кладовку под замок и отдав под опеку словакам Олеся Химчука, Ляшенко с Сосновским решили прежде всего взять под тщательнейший надзор Покраша. Вызвали его со двора, куда он выносил Чудина на свежий воздух, и попросили хорошенько вымыть пол, навести порядок в светлице. Пока он, полураздетый, вспотевший, возился со шваброй, Ксендз тайком выслал к порубищу возле Житомирского шоссе Семена Синило с Яковом Новохатским на розыски металлической коробки с загадочными документами, о которой говорил Химчук. Затем отправил в Бантыши недавно сформированную для отправки за линию фронта спецгруппу во главе с Кириллом Колодяжным с приказом закрыть подпольный госпиталь и как можно скорее перевезти всех раненых вместе с семьей Григора Коздобыча в Бугринские леса, а Дришпака — в Корнин, чтобы тот навел справки о Покраше.
В полдень дневальные принесли со Змиева вала в трофейных кесселях наваренного Клавой борща и каши. Проголодавшиеся партизаны поспешили в сенник обедать. Оставив все дела, Ксендз тоже отправился в хату, где хлопотал Покраш. Окинув взглядом убранную светлицу, специально похвалил новичка за хорошую работу и, будто в знак своего особого расположения, пригласил его за стол. Тот, что называется, пионом расцвел от радости, однако Ксендзу показалось, что слишком уж тщательно мыл он, а потом вытирал руки, с подозрительной медлительностью причесывался да подпоясывался. Лишь после того как Федько наполнил миски, нарезал хлеба и все заняли за столом места, Покраш примостился на самом краешке, будто казанская сирота. Как-то украдкой взял ложку, но так и не макнул ее в борщ.