— Выходит, правду говорил Химчук, что оккупанты прибегли к неслыханной провокации. Чтобы навсегда покончить с партизанским движением во всем крае, они таким вот коварным способом истребляют наши потенциальные резервы, незаметно перерезают нити, связывающие народных мстителей с населением.
— Химчук, по-моему, все здесь говорил правду, — включился в разговор и Ксендз. — Знаете, если бы я и был способен когда-нибудь поверить в существование всевышнего, то только сегодня. Ибо простой случайностью, слепым стечением обстоятельств не могу объяснить, что именно сегодня судьба послала нам такого человека. Вы только вникните в глубинный смысл этих документов…
Они снова склонились над жесткими бланками секретных донесений лжекалашниковцев.
«В соответствии с вашим распоряжением рейдируем вниз по Здвижу. Прошло лишь две недели с момента нашего выступления из Киева, а пугачи уже целиком и полностью освоились с ролью «освободителей». Нужно признать, что она им весьма пришлась по душе, теперь каждый из них — прекрасный агитатор и одновременно филер. Ценная информация, как вы видите из присланных нами списков, плывет рекой. Нам не хватает лишь агитматериалов. Ведь «Правда» или «Красная звезда» — это пароль доверия в здешних условиях. Поэтому просим как можно больше присылать свежих номеров советских газет…»
«Слава о нас быстрее ветра разносится по краю. Теперь стена настороженности преодолена, редко в каком селе обходится без объятий и поцелуев. Нас всюду воспринимают как настоящих освободителей и угощают с необычайной щедростью…»
«Изучили вашу директиву об осуществлении в рамках этой операции акции «Отплата». Уже сегодня приступили к физическому уничтожению разоблаченных нашей агентурой тайных партизанских прислужников, которые пригрелись на ответственных постах. В селе Горобии средь белого дня под общее одобрение толпы казнили тамошнего старосту Мефодия Кравца вместе со всем его червивым гнездом. Теперь очередь за лукавым воропаевским управителем Казимиром Дембой…»
Они просмотрели около двух десятков хвастливых автосвидетельств о злодеяниях бешеной стаи замаскированных гестаповцев в полесских селах и хуторах. Наконец Артем выпрямился, сплюнул через плечо и резко бросил:
— Довольно! И так все ясно как божий день… Нужно немедленно уничтожить эту банду!
Все были согласны, что ее нужно как можно скорее истребить под корень, вот только никто из них не знал, как именно сделать это. Гитлеровские приспешники, разумеется, за версту никого из посторонних к себе не подпустят. А гоняться за ними вслепую… Если уж маневровой группе Загравы не удалось застигнуть их врасплох, то всему отряду не удастся и тем более. К тому же сам отряд осажден со всех сторон казачьими эскадронами, полицейскими дозорами, эсэсовскими гарнизонами.
— Это неординарная операция, — промолвил Ляшенко, — а следовательно, неординарным должно быть и ее осуществление…
Вдруг Ксендз, который не отрывал глаз от бумаг, воскликнул:
— Вот так сюрприз! Радиограмма за подписью Шарко… И слушайте, что он доносил своему начальству: «Из неволи спасен. Зачислен в учебную команду…» «В Бантышах находится подпольный партизанский госпиталь, где сейчас на излечении около двух десятков раненых…» «Временно исполняю обязанности денщика у подстреленного возле Поташни инструктора новичков. Стараюсь всем понравиться, чтобы меня насовсем оставили на одиноком лесном отрубе (квадрат К-14), где размещена их типография…» «Как и раньше, пребываю в квадрате К-14, изучаю обстановку и кто есть кто; где находится главная база, пока еще не знаю. Дорога туда для посторонних и тщательно не проверенных лиц закрыта наглухо. Поэтому не имею никакой возможности сконтактироваться с «родичем»… «Они замышляют учинить какую-то грандиозную операцию под кодовым названием «Волосожар». Для ее подготовки только что выехали в Мануильское лесничество четверо партизан двумя подводами. Другая группа зачем-то отправилась в Малин…» «Приступаю к подготовке операции «Обед»…»
— Все ясно: Покраш! — решительно заявил Ляшенко.
— Ясно, да не очень, — покачал головою Ксендз. — Лично я не могу представить, как он мог передавать в Киев эти радиограммы, если никуда и на пять минут отсюда не отлучался…
— Слишком неопровержимое алиби — самое сомнительное алиби. Не так ли?
— Весь нынешний день я провел в учебной команде. Побеседовал, считай, со всеми новичками. И вот что выяснилось: кроме одной девушки, никто из них не знает Покраша. Да и у этой девушки сведения о нем слишком мизерные. Знает лишь, что он из примаков, на их хуторе появился, кажется, этим летом… Конечно, это мало о чем говорит, но… Варивон опросил всех, кто был этой ночью на посту, и установил, что только Покраш с Петром Зарубой прибежали в лагерь на рассвете за Клавой. Как видите, и там Покраш, и тут Покраш. Его нужно задержать и допросить.
— Опоздал, Артем, со своим предложением. Мы еще в обед его задержали, схватив, так сказать, на горячем. А вот допрашивать нужно сейчас. Витольд Станиславович прав: у него, наверное, есть здесь помощники. Иначе как бы могли попасть в Киев эти радиограммы?
Позвали Довгаля и велели привести задержанного. Тот раскрыл настежь двери, чтобы в сени падал свет, отодвинул в угол кадушку, которая прикрывала вход в погреб, засветил фонарь и неторопливо опустился в погреб. А уже через минуту пробкой вылетел оттуда.
— Все! Нет больше Покраша, — выпалил он растерянно. — Руки на себя наложил…
— То есть как наложил?! Он ведь был связан…
— Умудрился, гад, и связанный преставиться. Окунулся головой в кадушку и захлебнулся в прошлогоднем рассоле…
Нахмурился, насупил брови Артем, досадуя, что не уберегли они такого ценного фрукта. А вот Ксендза не опечалила эта весть. Он только рукой махнул:
— Туда ему и дорога: уволил нас от грязной работы. А вас, Матвей… Я просил бы вас вместе с Федей взобраться на чердак, обшарить там все закутки, перетряхнуть все до последней нитки и собрать все вещи Покраша. Надеюсь, там будут интересные находки.
Прихватив фонарики, Довгаль с Масютой взобрались по лестнице на чердак. А командиры снова засели за документы. Но не успел Ксендз перевести и полтора десятка страниц, как с чердака скатился Федько:
— Нашли! Какой-то тяжеленный чемоданище нашли. Был спрятан в лежне…
Через минуту в светлицу вступил Матвей с неказистым на вид чемоданом и передал его Артему. Тот положил ношу на стол, открыл крышку, и все вдруг увидели, что внутри находится портативная переносная рация с батареей, сборной антенной, наушниками, кодом.
— Вот так находка! Только когда и как он смог перенести ее на чердак? Ведь тут всегда полно людей… — терялся в догадках Данило.
— Какое это имеет теперь значение? — проговорил Артем сердито. — Главное, что вражеский агент не только незаметно проник в нашу среду, но и наладил радиопередачи, в сущности, из нашего штаба. Позор! Я просто удивляюсь, как нас здесь до сих пор, будто цыплят, фашисты не передушили.
— Моя вина, — сказал после продолжительной паузы Ляшенко. — Я дал согласие оставить этого оборотня при Аристархе. И разрешил ему поселиться на чердаке… Но сейчас я не собираюсь посыпать себе голову пеплом, сейчас нужно действовать. И прежде всего — покинуть этот двор и перебраться в лагерь.
— Давно пора! Послушай, Матвей, передай своим хлопцам, чтобы собирали свои пожитки. Скоро отправляемся в путь. Не далее как через полчаса.
Но не отправились они к Змиеву валу ни через полчаса, ни через час. Потому что вскоре после этого разговора возвратился со своей группой Колодяжный из Бантышей. Вошел в хату, застыл у порога и окинул присутствующих суровым взглядом исподлобья.
— И долго будешь нас вот так гипнотизировать? — спросил Артем.
— А что я должен делать? Нечего мне докладывать. Потому что нет больше ни Бантышей, ни госпиталя. Вообще там никого и ничего нет…
В светлицу вошли широкоплечий, заросший до самых глаз густой щетиной Давид Борухович и стройный, светлолицый бортрадист Парменов, державший на повязке под грудью правую руку. Именно от них присутствующие и узнали о трагедии, разыгравшейся в Бантышах прошлой ночью.
В предвечерье в село нагрянули эсэсовцы, согнали всех жителей, не исключая ни старого, ни малого, в помещение колхозного клуба, позабивали досками окна и двери, облили стены керосином и подожгли. А потом и по селу пустили красного петуха.
— Все пошло прахом. Никого и ничего в Бантышах не осталось. Мы вот с бортрадистом просто чудом уцелели в этом аду. Софья успела спрятать нас в яму для картофеля посреди грядки. Ну а сама с дитятей и Григором… Все, все пошло прахом! — закончил свою печальную повесть добродушный великан Давид.
Из присутствующих хотя бы кто-нибудь пошевельнулся. Пораженные услышанным, командиры смотрели в пол и молчали.
— Что ж, и это преступление мы запомним, — наконец подал голос Артем. — И в свое время отплатим за него сторицей!
Колодяжный с Боруховичем и Парменовым пошли перекусить с дороги, а трое командиров остались наедине с тяжелыми думами. Ни для кого из них не было секретом, что для отряда наступила пора самых трудных, самых суровых испытаний — фашисты на всех направлениях перешли в наступление и уже неумолимо начали затягивать петлю. Понимали партизаны и то, что на этот раз за Змиевым валом им не удастся пересидеть. Сам ход событий подсказывал: нужно действовать решительно и немедленно, чтобы разорвать эту петлю, пока она еще не такая тугая. Но что именно нужно делать? Как перехитрить гитлеровцев?..
— А почему бы нам сейчас не послушать Химчука? — внезапно спросил Ксендз. — Чужие мысли никому еще, как говорится, хребта не набивали, а ума, случалось, кое-кому добавляли…
— В самом деле, нужно послушать, — согласились Артем с Данилом.
— Вы хотели поговорить с командиром отряда, — обратился Ксендз к Олесю, когда Довгаль ввел его в тускло освещенную керосиновой лампой светлицу. — Он перед вами.
— Таран, — отрекомендовался Артем, слегка кивнув головой. — Слушаю вас.