С удивлением и восторгом смотрели командиры на этого скромного героя подполья: вот кто мог бы дать исчерпывающий ответ, наверно, на все вопросы, мучившие их с первых же дней пребывания в лесах! Однако никто из них и словом не поинтересовался, какая участь постигла секретаря подпольного горкома партии, кто конкретный виновник весенней трагедии подполья, что за удивительный человек его отец, есть ли надежда приобщить его к борьбе с оккупантами… Все эти вопросы они сознательно оставили на потом, ведь сейчас перед ними стояла стократ более важная и актуальная проблема: как уберечь отряд?
— Так вы говорите, что оккупанты имеют намерение раз и навсегда покончить с партизанским движением в крае? И насколько это серьезно?
— Это очень даже серьезно. Сейчас на оккупированных восточных территориях наступает качественно новый период. И это не просто громкие слова. Мне точно известно, что не так давно на сборище полицайфюреров и генерал-комиссаров юга России Гиммлер изложил в своей ставке под Житомиром основные принципы генеральной нацистской политики на Востоке на ближайшие двадцать пять — тридцать лет. Иначе говоря, он обнародовал одобренный Гитлером так называемый генеральный план «Ост». Это — неслыханно людоедский план! По расовой теории нацистов, как известно, славянство в будущем вообще должно исчезнуть с лица земли. Но в самую первую очередь эти выродки решили взяться за Украину, чтобы устроить на ее территории эксперимент фашистской перестройки мира. В соответствии с генеральным планом «Ост», через три десятилетия на месте современной нашей республики должно возникнуть новое арийское государство Остготия. А это означает, что в ближайшие три десятилетия тридцать миллионов украинцев будут физически уничтожены, а остальные пять-шесть миллионов нордического типа полностью германизированы и превращены в новоявленных рабов. Высвобождение здешнего жизненного пространства и создание предпосылок для большого переселения на восток нордической расы Гитлер поручил войскам СС. Но сначала он потребовал, чтобы до наступления осенней непогоды здесь было покончено с партизанами. И, как мне известно, Гиммлер торжественно пообещал «с корнем вырвать большевистскую заразу». Сейчас ожидают прибытия в киевский генерал-комиссариат карательной дивизии. С авиацией, артиллерией, танками…
— Так вот в какой водоворот мы попали!
— Когда же, по-вашему, можно ждать начала тотального наступления против партизан?
Олесь на минуту задумался, а потом проговорил:
— На этот вопрос мне трудно ответить. Но думаю, что в связи с гибелью вчера на Житомирском шоссе бригаденфюрера Гальтерманна начало этой операции на Киевщине будет отложено на день-другой. Однако в сути своей это дела отнюдь не меняет. Не мне давать вам советы, но… Против отборных эсэсовских полков трудно вам будет устоять. Да и какой смысл держаться за здешние рубежи? Не лучше ли незаметно покинуть Полесье и прорваться за Припять или в Брянские леса, пока есть возможность? Кстати, генерал Ковпак и генерал Федоров именно так и сделали, когда на них обрушились огромные силы карателей.
— Что ж, есть над чем подумать… — вздохнул Артем.
— А что тут долго раздумывать? — заговорил вдруг Ксендз, который не принимал участия в разговоре. — Товарищ Олесь стоящее дело предложил. Незачем нам ждать здесь кровавой бани, нужно собираться за Припять.
— Я тоже такого мнения, это единственно правильный выход из ситуации, — поддержал его и Ляшенко.
— Если разрешите, товарищи, еще одно соображение… — преодолевая застенчивость, снова заговорил Олесь. — Прошу вас как можно тщательнее проверить свои ряды, выявить гадину, которая пригрелась у вашего сердца, и раздавить ее. Я имею в виду Шарко, который с недавних пор оповещает в Киеве о каждом вашем шаге. Отряду не избежать большой беды, если он и в дальнейшем будет информировать фашистов о ваших намерениях.
— За совет, дружище, спасибо, но Шарко уже никогда никого не будет информировать…
— Еще одно: любой ценой уничтожьте ту бешеную свору, которая шныряет по вашим следам под видом отдельной разведгруппы мифического соединения генерала Калашника, — говорил Олесь горячо и быстро, будто боялся, что его прервут или не дослушают. — Это ординарнейшая, сформированная из яростнейших антисоветчиков зондеркоманда, маскирующаяся под популярной в народе вывеской. Она заслана спецами «Виртшафта» в леса для того, чтобы определить количественный состав вашего отряда, нащупать места его базирования, изучить систему боевого и продовольственно-материального снабжения, характерные особенности тактики, средства связи с населением и партизанским штабом в Москве, а одновременно выявить ваш потенциальный резерв на местах, чтобы в любой удобный момент ликвидировать его.
— Правду молвишь, Олесь, истребление наших потенциальных помощников уже началось… — подтвердил Ксендз.
— Должен заметить: настоящая трагедия даже не в этом. Если зондеркоманда «пугачей» зарекомендует себя в этом рейде эффективным и безотказным средством борьбы с партизанщиной и подавления населения, «Виртшафт» немедленно же воспользуется ее опытом и наводнит псевдокалашниковскими бандами всю Украину. Прольются реки невинной крови, идея партизанской борьбы будет дискредитирована. Грех такое допустить! Этих «пугачей» нужно не только истребить всех до единого, но — и это, наверное, самое главное! — разоблачить их как презренных провокаторов, ославить перед всем миром.
Хмурыми становятся обветренные лица партизанских командиров, медленно склоняются на грудь отяжелевшие от невеселых мыслей головы.
С какой стороны ни прикинь, прав Олесь — этих фашистских оборотней просто преступно дальше оставлять на белом свете, кровь Василя Загравы и Грица Маршубы, кровь сотен безымянных жертв зовет к мести. Только как подобраться к этой червивой стае? Где, в каких краях искать «пугачей»?
— Я понимаю: перехитрить такого видавшего виды бандита, как Тарханов, будет ох как нелегко… — начал было Олесь, но его прервал Артем:
— Вы о ком? Кто такой Тарханов?
— А это же командир лжепартизанской волчьей стаи, действующий под кличкой Пугач. Князек по происхождению, авантюрист по призванию, вор-рецидивист с полустолетним сроком судимостей, циник и развратник…
— Вы, может, и лично его знаете?
— Можно сказать, как облупленного. Еще в детстве злая судьба свела меня с этим ничтожным княжеским выродком, а потом буквально на всех житейских поворотах посылала его как провозвестника всяческих бед. Одним словом, у нас с ним давние счеты. И я хотел бы предложить… Конечно, если бы вы могли доверить такое дело… Короче, мне очень хотелось бы помочь вам поквитаться с бандой провокаторов.
Слегка улыбнувшись, Ляшенко мягко спросил Олеся:
— Как же ты, голубчик, собираешься нам помогать, если даже представления не имеешь, где сейчас бесчинствуют эти разбойники?
— Узнать об этом совсем нетрудно. Прикажите своим радистам перехватить радиограмму Пугача, а из нее точно узнаете, что он сегодня делал и где бывал. Кстати, расписание радиосеансов и ключи к шифрам должны находиться в водонепроницаемом конверте…
«Парменов! Он ведь радист… Почему бы ему не войти в роль Шарко? — И тут Ксендза осенила такая идея, что он чуть было не задохнулся от радости: — Имея под рукой радиста и рацию, можно ведь творить чудеса!»
— Так вот: когда я буду точно знать, где находится зондеркоманда, явлюсь туда и от имени Георга Рехера потребую, чтобы Тарханов отвел свою группу, скажем, за речку Тетерев. Ну, а ваше уж дело приготовить возле моста через Тетерев мертвую петлю…
— Думаете, он поверит вам и пойдет за Тетерев?
— Должен бы. Тарханов как огня меня боится.
— А если он все-таки не поверит? Если пошлет радиозапрос в Киев?
Олесь лишь сокрушенно покачал головой: дескать, радиозапрос в «Виртшафт» будет означать для меня провал.
— А Тарханов может послать радиозапрос… Он ведь патологически недоверчив и осторожен… Значит, мне нужно прибыть не с устным приказом. Да, да, я должен вручить ему пакет с директивой о переподчинении «пугачей» службе СД… — размышлял он вслух.
— Товарищ командир, разрешите мне с Олесем провентилировать эту идею в деталях. Кончиками пальцев чувствую: если сюда подключить Парменова, может завариться что-нибудь толковое, — взглянув на часы, предложил Ксендз.
— Что ж, отправляйтесь в лагерь и вентилируйте, — согласился Артем. — А утром соберемся и обсудим все на свежую голову. Сейчас пора собираться в дорогу.
XXVI
…С каким-то недобрым предчувствием надпоручик Шмат переступил порог тускло освещенного, пропитанного керосиновым смрадом, табачным дымом и винными испарениями помещения и, пораженный, остановился у дверных косяков. Ранее уютная, всегда хорошо проветренная, скромно, но со вкусом обставленная комната, где каждая вещь знала свое, четко для нее определенное место, в этот вечер скорее напоминала холостяцкую берлогу выпивохи, чем жилье интеллигентного человека, проводившего свой досуг за книгами и размышлениями. Всюду на подоконниках, стульях, диване валялись газеты, книги, всевозможные бытовые вещи, одежда; постель за открытой ширмой лежала неубранной, дорожка на полу была скомкана и перекручена, а письменный стол загроможден стаканами, откупоренными бутылками, консервными банками.
— Жадам гойне здровэ, пане сотник, — подал голос прибывший. — Прошу разрешения обратиться…
Однако сотник Стулка, полулежа в кресле спиной к двери и широко раскинув под столом ноги, даже глазом не повел. Его голова была опущена на грудь, глаза закрыты, в зубах торчала давно угасшая папироса, и со стороны казалось, что он ненароком задремал. Но Шмат был более чем уверен: Чеславу Стулке сейчас совсем не до сна. Михал Гайдаш, которого Ян навестил перед этим, успел сообщить, что у командира роты какие-то крупные неприятности. Вчера якобы его срочно вызвал к себе в штаб сам полковник Мицкевич. Зачем именно, этого никто точно не знал, потому что сотник после возвращения из Коростеня на людях не появлялся и никого не принимал, но невесть откуда поползли слухи, будто против стрельцов Стулки выдвинуто какое-то тяжкое обвинение и начато расследование. Потому-то, направляясь в этот дом, Ян терялся в догадках: что же могло здесь случиться с его земляками?