Померк день для загравинцев. Эх, судьба, судьба, почему ты бываешь такой жестокой? Почему так несчастливо сложилась ты для сына зеленых Карпат и сына заснеженного Кавказа, которые при жизни были неразлучными друзьями? В отряде все знали, что они когда-то вместе несли тревожную пограничную службу на гуцульских плаях[6], вместе прошли по огненным дорогам до самого седого Днепра, вместе пережили ад Дарницкого фильтрационного лагеря и вместе пробились в партизанский край, чтобы отомстить врагу за все свои обиды…
— Робяты! Слышите? — донесся из-за дороги хриплый голос командира третьего отделения Аристарха Чудина. — А Вась-то Храмцов тоже погиб…
— И Оксен Моторнюк! Слышите, Оксена не стало!..
— А командир?.. Я вас спрашиваю, где наш взводный? — вдруг встрепенулся Семен Синило, будто очнувшись от сна.
Лишь теперь все заметили, что среди них нет Загравы.
— Перед боем я видел, он спешил в «гнездо» Хайдара, — сказал Колодяжный. — Там его нужно бы поискать…
Метнулись к уже отрухлявевшему, вывороченному давним буреломом сосновому корневищу. Но не нашли там ни Загравы, ни Хайдарова. Удивительнее всего было то, что в «гнезде» не оказалось ни единой стреляной гильзы.
— Хлопцы, следы! — указал на притоптанный папоротник Пилип Гончарук.
Синило присел на корточки, осторожно раздвинул руками припорошенную пылью зелень — на песчанистой неутоптанной почве четко проступали зубчатые следы автомобильных шин.
«Что все это означает? — немо спрашивали друг друга партизаны. — Куда девались Василь с Хайдаровым? Что вообще здесь случилось?..»
— Немедленно доложить обо всем комиссару! — решил Колодяжный и обернулся к бойцу своего отделения Гончаруку: — Айда, Пилип, на левый берег! Только чтобы одна нога здесь, а другая — там!
Низкорослый и юркий, чем-то похожий на перекати-поле, Гончарук лишь кивнул круглой как арбуз головой и изо всех сил помчался между соснами. Не оглядываясь, перебрел речку и обратился к Дришпаку, который первым попался ему на глаза:
— Где найти командира? Срочное донесение!
Тот указал на искореженные гранатными взрывами немецкие бронемашины, с которых рачительные довгалевцы уже успели снять станковые пулеметы и теперь потрошили посеченные осколками ящики с патронами. Командир в самом деле озабоченно ходил там между бойцами, возбужденно о чем-то разговаривая, шутил сам и весело смеялся в ответ на чужие остроты, и Пилип не отважился сразу огорчать его недобрыми вестями, нерешительно топтался поодаль, мокрый и нахмуренный, пока Артем сам его не заметил.
— Ты с того берега? — Взгляд его тотчас же стал серьезным, тревога тенью легла на лицо. — Что там?
Гончарук доложил обо всем, как надлежало в соответствии с воинским уставом, и командир даже попятился от него, уперся плечом в борт бронемашины и будто окаменел. Храмцов… Моторнюк… Абрамидзе… Костелецкий… А еще ведь неизвестно, что с Хайдаровым и Загравой…
Не первый месяц пил Артем горькую чашу, не впервые водил побратимов по боевым стежкам-дорожкам, казалось бы, пора уже и привыкнуть к потерям. Так нет же, каждый раз весть о смерти кого-нибудь из друзей словно бы отрывала кусочек его сердца, наполняла душу невыносимой болью и отчаянием. А вот нынешнее донесение Гончарука… подумать только: шесть хлопцев! И каких хлопцев!..
— Тут что-то не то, — приблизился к нему Ляшенко, которому довгалевцы уже сообщили печальную новость. — Нужно немедленно организовать поиск Загравы и Хайдара! Это ведь горячие головы, того и гляди, могли броситься наперехват фашистским недобиткам. Так что, Артем, присмотри здесь, чтобы хлопцы вырыли… братскую могилу и снесли к подводам трофейное оружие, а я с первым взводом прочешу сейчас окрестные кустарники.
Однако устроенные Данилом розыски не дали никаких результатов. Через час первый взвод обшарил каждый куст, прощупал каждую ямку в радиусе почти двух километров от места боя, но ни на единый человеческий след так и не напал. Оставались не-осмотренными лишь заросли ольхи на заболоченном левом берегу Тали. И хотя всем было ясно: Заграва с Хайдаровым никак не могли туда попасть в разгар боя, однако педантичный Ляшенко в сопровождении хлопцев Колодяжного отправился вдоль течения прочесывать низкорослые чащи.
Не прошло и десяти минут после этого, как оттуда среди шелеста и треска ветвей внезапно прозвучал одинокий выстрел. В тот же миг яростно секанули автоматы, затем все стихло.
Чуточку погодя из зарослей появились вспотевшие партизаны, веся на руках Ляшенко.
— Ранило. Выше колена… Эх, нужно же нам было тыкаться в эти заросли! — И Колодяжный сердито выругался.
— В болоте что, немцы? — стиснул в руках автомат побагровевший Довгаль.
— Да один задрипанный эсэс отсиживался. Ночи, подлец, наверное, ждал… А мы, вишь, потревожили его…
С Ляшенко на руках партизаны приблизились к санитарной бричке, где их уже ждала Клава Лысаковна. Как только Данила опустили на зеленую постель, она властно отстранила от раненого всех, мгновенно распорола ему штанину. Из раны струилась густая темная кровь. Наложив жгут, Клава выпрямилась, смахнула со лба мелкий пот, попросила Артема:
— Пока я буду обрабатывать рану, пускай кто-нибудь быстро изготовит хоть какие-то лубки. Без них не обойтись, кость начисто раздроблена…
— Да разрывными же, гадюка, стрелял, — дрожал от бессильной ярости Кирилл.
И тут Ляшенко, который до сих пор не произнес ни слова, раскрыл глаза и с нескрываемой скорбью в голосе спросил:
— Стало быть, отвоевался я, друзья?..
— По крайней мере на ближайшие месяцы, — как приговор, произнесла Клава.
— На ближайшие месяцы… — повторил Данило, думая о чем-то своем. Лицо его вдруг посуровело, подернулось бледностью, а в глазах заледенела решительность. — Вы уж извините меня, что так случилось, но обузой для отряда я не стану…
— Такое скажешь, — выдавил из себя грустную улыбку Артем. — Мы тебе на Змиевом валу первоклассный курорт устроим. Через несколько недель о ране забудешь вовсе…
— Как уж будет. Сейчас не в этом главное… Сейчас нужно решить, что нам делать дальше… — с натугой проговорил сквозь стиснутые зубы Ляшенко, с трудом сдерживая боль.
— Что делать? Убираться отсюда как можно скорее нужно! — видя муки Данила, нервничал, не находил себе места слишком чуткий к чужому горю Матвей Довгаль.
— А как же Хайдаров? Заграва?.. — вырвалось у Колодяжного.
— А что Заграва?.. Без одного цыгана ярмарка будет. — Матвей по-своему истолковал загадочное исчезновение Загравы.
— Как так можно? Возвратятся хлопцы, а нас и след простыл…
— Не маленькие дети — сами дорогу в лагерь найдут!
— Ты что, покинуть друзей в беде предлагаешь? — насупил брови один из колодяжненцев.
Довгаля словно овод укусил:
— В беде?.. В какой такой беде? Ты что, собственными глазами ее видел?.. А может, это нам из-за этих оскребков беда!
— Эгей, сбавь обороты, моряк, дай и нашим слово сказать, — не прекращая обрабатывать рану, вмешалась в разговор Клава. — Оставлять кого-нибудь на произвол судьбы — подлость.
— Ха-ха! Они, может, сивуху где-нибудь уже лакают, а мне приказываешь их здесь ждать? Не до новых ли, случайно, веников?.. Или, может, пока еще одна стая эсэсовцев уцепится нам за «хвост»… Нет, спасибо, премного благодарен вам за такую ласку!
И тут Клава не выдержала:
— Послушай, отставной морской волк, а почему это ты разрешаешь себе говорить о хлопцах таким тоном? Они что, дезертиры? Скажи, кто дал тебе право так говорить о других?
— А как прикажешь говорить о том капитане, который бросает свою команду перед боем?
— А откуда ты взял, что Заграва бросил подчиненных? Может, с ним стряслась беда? Может, хлопцев сейчас где-нибудь… раскаленным железом пытают…
— Ну, в это я абсолютно не верю! — решительно запротестовал Кирилл. — Просто не могу поверить, чтобы Хайдаров и Заграва дали себя взять в плен. Притом без борьбы, без единого выстрела…
— Мы хорошо знаем своего командира: он скорее пулю пустил бы себе в лоб, чем сдался в плен, — поддержали Колодяжного партизаны.
— Эх, защитнички липовые! — в сердцах сплюнул Довгаль. — А где вы были, когда куры дохли? Почему же прозевали, не уберегли своего дорогого командира? Вот и полагайся на таких…
Колодяжного так и затрясло от обиды и возмущения. Разве же была хоть крупица его вины в том, что все так сложилось?.. Лица спутников Кирилла тоже постепенно стали каменеть, наливаться недобрым кумачом, а руки непроизвольно потянулись к оружию. Казалось, сболтни Довгаль еще хоть слово — и беды не отвратить.
— А ну прикусите языки! Не время разводить дискуссионный клуб! — чтобы пригасить спор, сердито прикрикнул на них Артем. — Можете не сомневаться: поступим по совести. Пока не разыщем товарищей или хотя бы не узнаем об их участи, в лагерь не тронемся. Не имеем права трогаться. Вот так!
— Правильно говоришь, — вместе со стоном вырвалось у Данила, который, меняясь в лице от боли, никак не мог дождаться, пока Клава закончит перевязку. — Правы Заграва и Хайдаров или виноваты, но мы обязаны сделать все, чтобы их разыскать. Следовательно, ночевать придется где-то здесь.
— Среди этого побоища?
— Отряд нужно отвести в лес, а здесь оставить «маяк»… Ну а за ночь необходимо побывать в окрестных селах, изучить обстановку и одновременно навести справки про Василя и Хайдарова. Не могли же они исчезнуть бесследно. Кто-то да должен был их видеть…
Солнце висело на вечернем горизонте, когда в глубину затальских лесов отправились разведчики-квартирьеры. Пока они подыскивали подходящее место для ночлега отряда, партизаны похоронили на высоком правом берегу под стройным явором своих павших побратимов, возвели высокую насыпь и поклялись над нею беспощадно отомстить оккупантам. Затем упаковали боевые трофеи, увязали их на перегруженных возах и с первыми сумерками двинулись в путь. А отделение Колодяжного оставили «маяком» возле кладбища обгоревших немецких машин над Талью.