Путь партизанского обоза на этот раз оказался легким и коротким. Примерно в трех километрах от реки между древними величавыми соснами на песчанистом пригорке был объявлен ночной привал. Волна облегченных вздохов тотчас же прокатилась по колонне — все внезапно с болезненной остротой почувствовали, как тяжелым чугунным прессом легла на плечи усталость. Не вспомнив ни о еде, ни о подстилке, хлопцы будто подкошенные падали где кто стоял и, едва коснувшись головой земли, мгновенно засыпали.
Однако у командиров сон в эту ночь был тревожный и прерывистый. Как улыбку судьбы, ждали они сигнала от Кирилла Колодяжного с берегов Тали о том, что Заграва с Мансуром объявились. Но ожидание это оказалось напрасным: вестей с «маяка» не было.
Под утро стали возвращаться разведчики, которых Ксендз разослал вечером по окрестным хуторам и селам. Они тоже не принесли утешительных новостей; никто нигде о Заграве и Хайдарове ничего не знал.
Последними в походный лагерь возвратились разведчики с леоновского направления. От них и стало известно, что вчера в Коблицу в предвечерье, через несколько часов после того, как эсэсовская мотоколонна спешным порядком отправилась «на партизан», из лесу выскочила какая-то черная легковая машина и на бешеной скорости промчалась по центральной улице.
— И что из этого? — с равнодушным выражением спросил Артем.
— А то, что в черной легковой машине вместе с немцами было двое гражданских. Коблицкий староста клянется, что эти двое — партизаны. Хотя, конечно, паспортов он у них не проверял, но…
— Что «но»? — спросил Довгаль.
— Мы ему верим! — закончили свой рапорт разведчики.
— Чудеса какие-то, да и только, — обескураженно развел руками Сосновский.
Но для Артема ничего удивительного и необычного не было в этом известии. Наоборот, именно оно наконец поставило все известные факты в четкий логический ряд: следы протектора легкового автомобиля возле «гнезда» Хайдарова, черный лимузин на бешеной скорости в Коблице с двумя гражданскими и, наконец, исчезновение из отряда Василя и Мансура…
«Ну, вот все и встало на свои места. Никакой загадочности, как и никаких надежд. Эх, Василь, Василь!.. — Тут Артему вспомнилась притененная опушка в Коблицком лесу, привал до предела утомленного изнурительными походами партизанского отряда и наэлектризованный Заграва, рвущийся в бой. Свой последний бой! — А я предчувствовал тогда, точно предчувствовал, что Василь идет на смертный рубеж. И все-таки послал… Зачем же я послал, почему не уберег от беды?..»
Именно здесь, на песчанистом пригорке под столетними соснами, Артем с какой-то особенной остротой понял, какое невыразимо тяжкое горе постигло его. Горячий и непоседливый, до безрассудства храбрый и самоотверженный, этот весельчак и балагур, считай, для половины отряда был больше чем брат или товарищ — он был словно бы своеобразным талисманом удачи. И вот теперь… теперь Артему казалось: с исчезновением Загравы он осиротел, навсегда потерял что-то слишком важное, что помогало ему бороться и жить.
— Нет, что-то тут не так, — откуда-то издалека, очень издалека донесся до слуха Артема глухой голос Ляшенко. — В той легковой машине необязательно же должны были быть Василь с Хайдаровым…
— В конце концов, они скорее воспользовались бы своим последним правом, чем оказались в плену, — решительно заявил Кирилл Колодяжный.
Последнее право партизана — это право на последнюю пулю в полнейшей безвыходности. Присутствующие мысленно полностью соглашаются с Кириллом: да, Заграва с Хайдаровым непременно воспользовались бы этим суровым правом, лишь бы только не попасть в когти гестапо. Но факты, эти неумолимые факты… Однако Колодяжному не возражали, и разговор иссяк. В конце концов, о чем спорить, когда для всех ясно было одно: нет никакого смысла ждать здесь Василя с Мансуром! А вот сказать об этом вслух все же никто не решался. Так и сидели в тяжелой задумчивости, невесть чего ожидая и невесть на что надеясь.
Тем временем проснулись, зашевелились партизаны. Почувствовав тревогу и смятение командиров, они без лишних разговоров принялись чистить оружие, проверять упряжь, переобуваться. Вот кашевары торопливо раздали скромные походные завтраки, вот уже и возницы пригнали с пастбища и впрягли в перегруженные возы лошадей. Все ждали приказа трогаться в поход, но приказ этот почему-то не поступал. И от этого еще более гнетущая, тревожная тишина опустилась на перенаселенный песчанистый пригорок.
Солнце поднималось над верхушками деревьев, когда Ляшенко подозвал к себе Артема и негромко сказал:
— Что ж, дружище, пора трогаться. Разве не видишь, как нервничают хлопцы?.. Да и опасно долго рассиживаться здесь.
Артем и сам прекрасно понимал, что засиживаться здесь рискованно. Ведь не было ни малейшего сомнения в том, что фашистским заправилам в Киеве еще вчера стало известно об уничтожении эсэсовского отряда на Тали и они, наверное, уже выслали вдогонку партизанам новую карательную экспедицию. Следовательно, вывод напрашивался единственный: как можно скорее уйти из этих краев, чтобы затерять в лесных дебрях свои следы.
— Если мне будет дозволено, я хотел бы высказать одно предположение: а что, если эти двое уже ждут нас в лагере? — как всегда, ни к кому не обращаясь в частности, будто между прочим обронил невозмутимый Ксендз.
Один Ляшенко сразу же понял и оценил эту реплику Сосновского. Она, словно искра, мгновенно зажгла лампадку надежды в сердцах подавленных грустью бойцов.
— Гляди-ка, а оно и в самом деле так может быть…
— И почему мы раньше об этом не подумали?..
— В таком случае нечего здесь выглядывать вчерашний день, поскорее в дорогу! — зазвучали вокруг возбужденные голоса.
После добытых в Коблице новостей Артем не мог поверить в реальность этого предположения, но все же где-то в глубине души и ему хотелось, очень даже хотелось, чтобы слова Ксендза оказались пророческими. И он с легким сердцем отдал приказ на марш.
От пустынных тальских берегов до нового партизанского лагеря под Змиевым валом не такое уж далекое расстояние (если по прямой измерять, то и тридцати километров не наберется), но до предела изнеможенные спутники Артема с трудом преодолели его за целый день. Да это и не удивительно: ведь продвигались они слишком осторожно, держались только лесов и перелесков, раз за разом крутили «лисьи петли», тщательно заметали свои следы прицепленными к перегруженным трофеями подводам березками и грушами-дичками. Набив кровавые волдыри во время беготни от эсэсовской мотоколонны, все теперь как огня избегали торных дорог и населенных пунктов, чтобы не попасть случайно на глаза вражеским прислужникам и не рассекретить тропинки к своему новому пристанищу. Привалов не делали, однако никто и словом не заикнулся о передышке — у каждого было единственное желание: как можно скорее добраться в лагерь, к своим… Но лишь перед закатом солнца, отмерив с полсотни километров по бездорожью, они наконец прибились к радулянским болотам. За этими гнилыми, заросшими непролазным ольшаником топями и скрывалось их нынешнее пристанище.
Готовясь к налету на офицерское логово в Пуще-Водице, Артем с Ляшенко заранее решили прежде всего сменить расположение лагеря в Бугринском лесу, о котором уже многие знали в окрестных селах. Ведь было яснее ясного, что в случае успеха задуманной операции немецкие власти непременно бросят против партизан регулярные воинские части, дабы поквитаться за дерзкую вылазку, что называется, у самых ворот Киева. А поскольку с каким-то сотенным отрядом нечего было и думать об открытом бое с вымуштрованными полками карательных экспедиций, выход оставался единственный: сразу же после возвращения из-под Пущи-Водицы отряд должен был где-то надежно законсервироваться, на определенное время вообще исчезнуть с поля зрения гестаповских агентов. А для дезориентации противника регулярно устраивать шумные диверсии в разных и притом самых отдаленных концах округи силами мелких групп.
Для воплощения в жизнь этого тактического маневра необходимо было подыскать новое надежное место для длительной консервации. Дело это доверили подручным Ксендза. Но оказалось оно не таким уж легким. Более недели шныряли помощники Ксендза в бассейнах Здвижа и Тетерева, но ничто подходящее не попадалось им на глаза. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы на помощь нежданно-негаданно не пришел самый молодой из партизан — Федько Масюта. Именно благодаря ему за трое суток до похода под Киев Ксендз доложил командирам:
— Могу вас обрадовать: место для нового нашего постоя найдено. Правда, большого комфорта на этих квартирах гарантировать не могу — комариное царство.
— О комфорте до победы не будем вспоминать, — заметил Ляшенко. — Главное — лишь бы это место имело топографические преимущества.
— Пошли посмотрим.
И они отправились в сопровождении Загравы и Колодяжного. Весь день плутали по невспаханным полям, перебираясь через какие-то ручейки и болотистые участки, продирались сквозь нехоженые чащи, пока под вечер наконец не оказались на песчанистом пригорке, затененном вековым бором, под гигантским, скрытым в зеленом раздолье земляным валом, неизвестно когда, кем и для чего возведенным в этом безлюдном крае.
Ксендз украдкой метнул взгляд на крутой склон, сплошь поросший кустами терна и шиповника, и развел руками:
— Что ж, приглашаю в нашу обитель. Хлопцы уже, наверное, и стол накрыли…
«В какую же это обитель, откуда она взялась? — удивленно переглянулись прибывшие. — Не изволил ли случайно Ксендз пошутить в такой неподходящий момент?»
Но вот вдали сторожко шевельнулись заросли, чья-то рука слегка отклонила обвисшие над крутым склоном ветки, и все вдруг увидели у подножия вала узенький ход в подземелье. Выходит, этот Витольд Станиславович в самом деле фокусник!
— Так проходите же, проходите в наши подслеповатые хоромы!
Тесноватая, но сухая и прохладная, притрушенная привядшей травой землянка-пещера всем пришлась по душе. И место понравилось: глухое, безлюдное, затерянное среди лесных дебрей. А если рассматривать полоску суходола, притиснутую со всех сторон вязкими болотами к Змиеву валу, с чисто военной точки зрения, то это просто мечта, а не партизанский лагерь: к нему не только фашисту, а даже зверю не подобраться незамеченным. Вот почему выбор Ксендза был одобрен без малейших колебаний и споров.