На обратном пути командиры все же условились: дабы избежать каких бы то ни было случайностей, прежде времени никому ничего не говорить о перебазировании лагеря к Змиеву валу. Потому-то, кроме группы хозяйственников, которые во время рейда к Пуще-Водице были направлены во главе с Варивоном обживать новые квартиры, подручных Ксендза и «маяков», никто из партизан не имел представления, куда именно проляжет их путь после дерзкой боевой операции под Киевом. Даже сейчас, прибившись к радулянскому болоту, мало кто знал, что отряд стоит буквально на пороге своего нового дома.
Когда же передняя подвода подкатила по вязкому торфянику вплотную к заплесневелому, с ржавыми разводами болотцу, кое-где отмеченному причудливыми кочками, Артем подал знак остановиться. Встав впереди обоза, он некоторое время всматривался в нетронутый старый лес за прогнившим болотом, затем дважды пронзительно свистнул. Таким же свистом откликнулся ему кто-то издалека. А вскоре за топью из кустов высунулся Варивон, потом еще один из хозяйственников. Увидев своих, они изо всех сил побежали через болото, поднимая веера смолянистых брызг.
— Наконец, наконец! — не могли унять радости. — Только почему же так долго? Мы уже здесь душой изболелись…
— Значит, не вышло быстрее!
— Ну, как там у вас? Все живы-здоровы?..
— Настил деревянный по болоту проложен? — спросил Артем вместо ответа.
— А как же! Мои хлопцы, почитай, и палаты для вас воздвигать закончили.
— Об этом потом. Люди утомлены до предела. Проводите поскорее в лагерь.
Хромой спутник Варивона, который в сторонке блаженно улыбался, будто того только и ждал. Лихо схватил за уздечки взмокшего коня передней подводы и потащил за собой. Гнедой обеспокоенно храпел, нервно топтался на месте, но, огретый кнутом погонщика, все же ступил в гнилое болото. Но когда ощутил под копытом невидимую твердь деревянного настила, пошел увереннее, спокойнее. За передней подводой двинулись, погружаясь до кузова в темную жижу, и другие.
— Пошли, командир, — слегка прикоснулся Варивон к локтю Артема. — Они уж здесь как-нибудь сами, а тебе поторопиться бы надо. Беспалый Микола очень плох…
— Он что, уже успел возвратиться из Киева?
— Вчера.
— Один?
— Ну почему же один? С Митрофаном Мудраком. Опанасюк привел их на первый «маяк». Ну, дорожный обходчик с Житомирского шоссе…
Артем утомленно смежил набухшие веки: неужели и Миколу постигла какая-то неудача, неужели не добрался он до того проклятущего Кушниренко?
— Ты бы поторопился поговорить с ним: очень уж плох он. Можно сказать, не земной уже…
— Что, ранен?
— Вражья пуля миновала его, но какой-то он такой… Ну, вроде бы сам не свой. Говорить ни с кем не говорит, слышать ничего не слышит, видеть не видит. Словно бы в глубь себя ушел… И лихорадит его, бедолагу, трясет непрестанно.
— Скорее веди к нему!
Обогнав обоз, одолели болото. Не переводя дыхания, нырнули в густой шелест зарослей и плутали среди них, пока наконец не выбрались к замаскированному лесному лагерю.
Да, это был настоящий партизанский лагерь с целой полосой пещер, выдолбленных в высоченной крутой насыпи, с доброй дюжиной островерхих шалашей, прилепленных к толстенным соснам, которые тенистым полукругом обступили припорошенную ржавым песком, разровненную и утрамбованную площадку под шатром хвойных вершин. Видимо, ни дня ни ночи не знали за работой подчиненные Варивона, если успели за какую-то неделю так обжить этот медвежий угол.
Прежде всего Артему надлежало бы поблагодарить их за многотрудную работу, но он лишь кивнул головой в знак приветствия и поскорее направился следом за Варивоном к деревянному навесу над входом в пещеру, перед которым лениво дымились обугленные трухлявые поленья. Протиснулись внутрь. В желтоватых сумерках Артем через минуту увидел на разостланном рядне скрюченного Миколу. Бледный, даже повосковевший, непохожий на себя, он не проявлял никаких признаков жизни.
— Коля, голубчик, к тебе вот пришли, — склонился над ним Варивон. — Слышишь? Командир отряда хочет с тобой говорить…
Но Микола даже бровью не повел. Лежал, как и прежде, одеревеневший, отрешенный, с отупевшим взглядом и закаменевшим выражением невыразимой скорби на лице. Склонившись над ним, Артем слегка потрогал его за плечо. Напрасные усилия.
— Вот так он все время… Будто за какой-то незримой стеной пребывает…
— Не трогайте хлопца, от него сейчас ничего не добьетесь, — сказала появившаяся Клава. — Похоже, он в глубоком нервном трансе… Наверное, что-то страшное стряслось с ним в дороге.
— А что рассказывает Мудрак? — повернулся Артем к Варивону.
— От Мудрака разве много услышишь? Вот позову, сам послушаешь.
— Ну-т, что я могу рассказать? — развел руками, войдя в землянку, кривоногий и обрюзгший Митрофан. — Я-т с ним в Киев не ходил. Я-т ждал его все дни в Белгородке-т. Ну-т, а как Николаха появился, я-т сразу заприметил: он чокнутый. — И для большей убедительности Мудрак постучал себя указательным пальцем по виску.
— Про Кушниренко не вспоминал?
Мудрак отрицательно покачал головой.
— Да что-то же он говорил, возвратившись из Киева?
— Ну-т говорил, говорил… Такое нес, что и вспоминать стыдно!
— Но что именно, что он говорил? — потерял терпение Артем.
Мудрак сплюнул с досады, засопел и, потупив глаза в землю, сердито выпалил:
— Вас с полковником Ляшенко на чем свет стоит проклинал… Все твердил, что вы-т на святого человека напраслину возвели, ржавый-т топор над головой героя занесли… Ну-т и наотрез отказался в отряд возвращаться, все норовил руки-т на себя наложить. Может, оно и нехорошо вышло, но мне-т утихомиривать Николаху довелось. Дал как следует по шее, подпругой стреножил и в бестарку под рядно… — разохотился рассказывать о своих приключениях Митрофан. Но, заметив гневный блеск в глазах командира, сразу же дал задний ход. — Я, конечно-т, извиняюсь, но как такого-т малахольного сюда доставил бы? У него же точно что-то в котелке забродило. Сдуру-т мог бы что угодно учудить…
Артем догадывался, сердцем чувствовал, что именно надломило хлопца, что означали эти его проклятия. «Неужели и тут мы поддались на вражескую провокацию? Неужели снова побрели по проторенной тропинке?.. Дриманченко. Одарчук. А теперь, выходит, и Кушниренко… Только не слишком ли много ошибок, за которые приходится расплачиваться кровью? Гестаповцы, наверное, сейчас руки потирают от удовольствия: мы сами недоверием и подозрением подсекаем собственные силы…»
Внезапно на Артема обрушилась такая усталость, такая апатия, что не было сил ни говорить, ни думать. Единственное, чего ему сейчас до безумия, до боли хотелось, — это спать. Упасть хотя бы к черту на рога и заснуть, забыв обо всем на свете. Клава, словно прочитав его мысли, промолвила:
— Ты лучше пошел бы отдохнул с дороги. Миколу я возьму под свою опеку…
И Артем пошел, слегка пошатываясь. Все текущие дела перепоручил Варивону как коменданту лагеря, а сам с трудом добрел до командирской палатки и сразу же лег рядом с Ляшенко возле небольшого костра, отгонявшего тучи назойливой мошкары. Блаженно смежил налитые свинцом веки, разметал в разные стороны руки, надеясь сразу же уснуть. Только сон почему-то не спешил к нему. Разные видения плыли перед глазами рваной кинолентой, и не было им ни конца ни краю…
Вот предстал как живой Одарчук с разорванной взрывом грудью. За ним — весь окровавленный, с немым упреком в глазах Дриманченко. Потом возник Кушниренко с петлей на шее… Артем перевернулся на другой бок, чтобы отогнать кошмары, но, как только снова смеживал веки, одни видения сменялись другими. Сиротливо одинокая могила Мотренко на опушке Бабинецкого леса… Наполненная кровавыми сумерками яма под стройным явором, в которую хлопцы опустили на вечный покой Василя Храмцова и Оксена Моторнюка, Владика Костелецкого и Реваза Абрамидзе… Загадочный след автомобильных шин возле отрухлявевшего соснового корневища и улыбающиеся Заграва с Хайдаром…
До поздней ночи ворочался Артем на истертом сене, тщетно силясь уснуть. А потом не выдержал, тяжело поднялся на локоть и, сердясь неведомо на кого, изо всех сил стиснул ладонями разбухшую от кошмарных видений и боли голову, стиснул так, что в глазах замерцали разноцветные огни. Нет, не уснуть ему в эту ночь! Непроизвольно подбросил полено в пригасший костер, перекинулся словом с Данилом и пошел, набросив пиджак на плечи, между партизанскими палатками. В минуты большого отчаяния или душевной сумятицы он просто не мог усидеть на месте. Невидящий, оглохший, он не раз, бывало, будто привидение бродил по ночным полям или сонным городским переулкам до полнейшего физического изнеможения, затем опускался где-нибудь на траву или на одинокую скамейку и надолго впадал в забытье. А когда наконец приходил в себя, был на удивление спокойным, бодрым, готовым к новым испытаниям.
Только сегодня слишком короткой выпала ему дорога — от Змиева вала до прогнившего болота самое большее сотня шагов. Где здесь разгонишься? Теснота, духота, темень. Даже неба над головой не видно… Артему вдруг до боли захотелось под звездное небо. Не помня себя он бросился к насыпи и, хватаясь за колючие ветки, стал взбираться по склону. Когда же наконец выбрался на гребень, в лицо ему дохнуло предутренней свежестью, а с бархатно-мягкой высоты приветливо улыбнулось множество звезд. Он немного постоял, вдыхая полной грудью густой аромат леса, а потом двинулся по звериному следу вдоль гребня.
Вскоре его остановил предостерегающий окрик:
— Кто идет? Пароль!
— «Днепрострой».
— А, это вы, товарищ командир… — По голосу Артем узнал стеснительного, самого младшего в отряде Федько Масюту. — А почему одни, без разводящего?
— Да решил малость кости размять. Как тут, все спокойно?
— Совсем глухо. Даже лягушки на болоте и те почему-то примолкли. Наверное, к непогоде…
«А в самом деле, наверное, перед ливнем такая духота стоит, — подумал Артем. — Хорошо было бы, если бы полил сейчас дождь. А то ведь все лето солнце так беспощадно жарит, что вон уже речки обмелели, болота попересыхали, пыльная дымка облаков достигает… Скорее бы дождик выпал, скорее бы выпал».