— Вы можете изложить письменно все, о чем здесь рассказали? — спросил Ляшенко у пленного.
Тот прищурил глаза, явно колеблясь, а потом решительно ответил:
— Конечно, могу. Но при условии, что эти записи не попадут в руки гестапо. У меня ведь в Германии семья… Она не должна страдать.
— Это мы гарантируем, — твердо пообещал Артем, — Более того, можем гарантировать вам и жизнь, если вы в самом деле готовы вступить на путь открытой борьбы с гитлеровским режимом.
Эти слова не вызвали у Бергмана ни радости, ни удивления. Он лишь крепко сжал пальцами виски, утомленно оперся локтем о колено и смежил припухшие веки, то ли размышляя над предложением партизан, то ли, возможно, сдерживая волнение. Его не торопили с ответом: что ж, пусть хорошенько все взвесит, прежде чем принять решение. Лишь после продолжительного молчания Артем спросил:
— Мы хотели бы знать, что вы делали в Киеве?
Бергман никак не отреагировал на этот вопрос. Ксендз громче повторил слова Артема. Но и на этот раз Бергман не откликнулся. Тогда Ксендз слегка дернул его за рукав. И тут все заметили, что пленный постепенно начинает клониться головой прямо в слежавшийся жар. Артем, сидевший напротив, вовремя подхватил его, попытался поставить на ноги, но тот обвис у него на руках. Бергмана положили на землю, расстегнули воротник, брызнули водой на лицо — он не приходил в сознание. Пришлось посылать Хайдарова, стоящего на часах за порогом, за Клавой.
— Глубокий обморок, — констатировала врач. — Ему необходим покой. Пускай хлопцы перенесут в санземлянку.
Партизаны, которые давно уже вертелись возле командирского шалаша, чтобы краешком глаза увидеть, кого же заарканили Хайдаров с Загравой, дружно подхватили черномундирника на руки и тронулись следом за врачом.
— Мансур, ты от него ни на шаг! Береги как зеницу ока, — приказал Хайдарову Артем и возвратился в шалаш.
Обескураженные таким финалом допроса, Данило с Ксендзом молчали.
— Что ж, товарищи, перед командирским совещанием, возможно, подведем предварительные итоги операции в Пуще-Водице? Мы ведь только сегодня узнали… — присел Артем к товарищам. — Думаю, придется вносить коррективы в программу своих действий. И притом весьма существенные!
— Вывод из только что услышанного напрашивается один: оставить все дела и в первую очередь приложить усилия к быстрейшему установлению оперативной и устойчивой связи как с Центральным штабом партизанского движения, так и с отрядами, действующими по соседству, — морщась от боли, начал Ляшенко. — Я полностью согласен с Бергманом: все наши действия пока еще носят чисто локальный характер и мало влияют на течение фронтовых событий. А если бы у нас была связь с Центром и мы сегодня же могли сообщить советскому командованию, где устроил себе Гитлер «волчье логово»… — Данило не стал заканчивать мысль, товарищи и так хорошо поняли его.
Связь, связь… Сколько недель уже бились они над этой проблемой! Скольких людей отправили в дальнюю дорогу к линии фронта! Сколько ночей выглядывают посланцев с неба партизанские «маяки»! И вот снова приходится готовить гонцов на Большую землю. Потому что было бы просто преступно не воспользоваться секретами, которые только что стали известны им. От них, возможно, ныне зависит судьба Родины!
V
— Стой! Кто такой? — Двое вооруженных мужчин выскочили из зарослей на лесную дорогу наперерез пароконке.
— А вы кто будете? — хмурым голосом спросил молодой парень в полицейском мундире.
— Не рассуждай! Документы давай! — Один из вооруженных схватил буланого за уздечку, а другой шагнул к вознице, держа наган на изготовку.
— А ну, легче, легче на поворотах! — Полицай так натянул вожжи, что кони встали на дыбы. — Я сам имею право-т вас проверить, кто такие, почему слоняетесь по дорогам.
— А что нас проверять? Мы — дорожный патруль. Разве не видишь?
— На лбу не написано. А службу положено-т нести.
— Об этом начальству нашему скажи, а сейчас — документы!
Путник неторопливо завязал на ручице вожжи, нехотя вытащил из внутреннего нагрудного кармана блестящее кожаное портмоне, которое еще вчера принадлежало Бергману, и небрежно протянул дорожному патрулю:
— Служебная книжка, аусвайс, отпускное свидетельство — все там.
— Сам разберусь. Откуда едешь? Куда?
— В документах сказано.
— Что везешь?
— А это уже-т не твое собачье дело. Что нужно, то и везу.
— Языкат больно! Гляди, как бы мы тебе не укоротили…
— Кишка у вас тонка для этого.
— Что?! Семен, а ну-ка стукни его прикладом по черепку, чтобы не был таким умным!
Тот, который держал коня за уздечку, набычившись, двинулся на ездового.
— А, так вы еще и руки-т поднимать! — Ездовой выхватил из-под сиденья гранату, угрожающе занес над головой. — Поднимать на меня, перед кем сам гауптштурмфюрер брал под козырек? Да я вас, негодники, так стукну-т, что вы и костей не соберете!
— Тьфу, сумасшедший! — отпрянули от полицая дорожные патрули. — Уж и пошутить нельзя…
— А вы-т знайте, с кем шутить. Я ведь при форме-т, — и опустил гранату.
— Одежка сейчас не в счет, ей веры мало… — уже другим тоном промолвил державший в руках документы путника. — К нам тут партизаны начали захаживать из-за Припяти. Так что приказано проверять на дорогах всех без разбору…
— Хе-хе, нашел чем пугать. Да я-т вот этими руками более десятка их на тот свет отправил под Киевом, — горделиво показал свои грубые, как вальки, ладони полицай. — Вот и отпуск досрочный гауптштурмфюрер Бергман дал за то, что не кланяюсь партизанским пулям.
— Так ты, стало быть, в гости едешь? И далеко? — так и не проверив документы, патруль возвратил портмоне полицаю.
— В Старые Шепеличи-т. Вон матери и сестрице гостинцы везу. Сам гауптштурмфюрер Бергман полтелеги всякого-т добра наложил. За верную службу-т!
Дорожные патрули с нескрываемой завистью ощупывали жадными глазами обтянутую брезентом и хорошо увязанную поклажу. Дескать, везет же людям служить под началом такого щедрого гауптштурмфюрера, а тут торчи как дурак на дороге да выслушивай только матерщину прохожих…
— Так, может, закурим, хлопцы? Угощаю. — Возница вынул из кармана пачку папирос и небрежно протянул патрульным. — Немецкие-т. Высший сорт! Только для офицеров!.. Нур фюр дойчен унд нур официрен! Ясно-т?
Но как только дорожные охранники дорвались до дармовщины, из зарослей раздался властный голос:
— Стоп! Перекур разыгрывать не обязательно.
В тот же миг на лесной дороге появились Артем Таран и Ксендз.
— Молодец, Митрофан, не стушевался перед дорожной охраной! — Подойдя к телеге, Артем слегка похлопал Мудрака по плечу. — Как, Витольд Станиславович, примем у него экзамен?
Тот, нахмурившись, сказал:
— Но с существенными замечаниями. Во-первых, не следует переигрывать с угрозами. За оружие хвататься только в исключительных обстоятельствах. Кто ведает, с кем сведет судьба на дороге? А вдруг придется напороться на кого-то отчаянного?.. Во-вторых, не очень похваляйся гостинцами для матери. Местные полицаи и глазом не мигнут, прикончат любого заезжего сообщника, лишь бы только поживиться его добром…
— Слыхал?.. Вот и наматывай на ус. От тебя требуется больше выдержки и осмотрительности, — повернулся Артем к смущенному Мудраку. — А теперь представим: тебя встретили немцы.
— Товарищ командир, хватит. — Митрофан едва не плакал. — Они-т за этот день и так все жилы вымотали… — Он сердито сверкнул глазами на своих односельчан Матвея Довгаля и Семена Синило, которые только что изображали дорожный патруль. — Даю слово, отверчусь и от фрицев. Не впервой ведь!
Артем заколебался: а может, и в самом деле стоит оставить Митрофана в покое перед далекой и опасной дорогой? С ним ведь столько говорено, столько разыграно всяких ситуаций, что дополнительный час занятий уже мало что изменит.
Всех случайностей все равно не предвидишь, а в случае чего Митрофану придется полагаться исключительно на собственную изобретательность. Должно быть все в порядке: парень он бывалый, документы у него надежные, Ксендз не поскупился наложить подарков почти полтелеги, чтобы хватило для всех встречных патрулей…
— Объявляй, командир, перекур, — наконец согласился и Ксендз. — Пора кончать науку!
Мудрак на радостях соскочил с телеги, сорвал с затылка и бросил на брезент постылую полицейскую пилотку, расстегнул черный китель с чужого плеча, сдавливавший ему грудь.
— А что, если мы по маленькой?.. За Митрофанову удачу? — нерешительно обратился к командиру Довгаль. — Оно ведь годится перед дорогой…
Артем даже дух водочный ненавидел, боролся непримиримо против каких бы то ни было выпивок в отряде, но сейчас обрадовался предложению Матвея. Не то что водку — он деготь готов был пить, огонь хлебать, лишь бы только удалось Мудраку разыскать за Припятью соединения Ковпака или Орленко, слухи о которых распространялись по Украине.
— Если годится, то присядем. — И первым опустился на траву в тени.
Расположились полукругом и партизаны. В руках Семена Синило появилась обтянутая сукном и ремешками трофейная фляга.
— Ну, так пусть не попадаются на твоем пути, Митрофан, огонь и вода, пусть пронесет тебя мимо пропастей и болот, пусть не дотянется до тебя ни злой глаз, ни вражеская рука! За счастливую дорогу, дружище, и за скорое возвращение! — торжественно произнес Синило, отхлебнул из баклажки и передал ее, по казацкому обычаю, по кругу.
Выпили, задымили самокрутками. Душу каждого бередило беспокойство: когда еще придется вот так посидеть вместе?
— Ну-т, мне пора! — Взглянув на солнце, которое уже клонилось к горизонту, Мудрак встал.
За ним вскочили и другие. Последние рукопожатия, последние пожелания… И вот уже Митрофан расположился на передке телеги, натянул вожжи, прикрикнул на застоявшихся лошадей. Те с места рванули галопом, понеслись по лесной дороге, поднимая густой шлейф пыли. Через минуту-другую в желтоватых облаках телега скрылась, постепенно стал затихать и перестук копыт в зеленом густом лесу, а четверо провожатых все еще молча стояли в задумчивости.