Это ведь пятого гонца-добровольца провожали они сегодня в адские странствия. Капитан-топограф Брусторов, бывший харьковский инженер Федригола и сельский письмоносец из-под Опишни Кишкарь направились каждый по своей дороге к линии фронта, а землемер с Новгород-Северщины Иван Приходько и Митрофан Мудрак тронулись без определенного маршрута, просто в свет широкий. Никто ведь точно не знал, где сейчас находились соединения Ковпака и Орленко: то ли за Припятью, в полесских пущах, то ли, возможно, дальше, в Брянских лесах. Потому-то Приходько и Мудрак и должны были тщательно обследовать окрестные районы и протоптать тропинку к героическим соседям.
Разошлись, затерялись среди лесов посланцы отряда, а сердца провожающих наполнялись сумятицей: какая же участь ждет хлопцев в дороге? Удастся ли хоть на этот раз перебросить мостик к Большой земле? А что, если эти пятеро канут в безвестность, как исчезли Карнаухов, Митленко и Пивень, отправившиеся к линии фронта уже более месяца назад?
Артем с Ксендзом в сопровождении Довгаля и Синило возвратились на подворье лесника Архипа Семенюты, который с момента перебазирования отряда к Змиеву валу стал их основным «маяком». Им еще оставалось отправить посланцев в Киев, и программа дня, пожалуй, была бы выполнена. Но не сделали они и сотни шагов, как им повстречался Федько Масюта.
— Товарищ Сосновский, вас ждут… Дорожник с Житомирского шоссе… Товарищ Ляшенко за вами послал, просит прийти поскорее!
Артем метнул удивленный взгляд на Ксендза: что бы это значило? Но тот лишь прибавил шагу. Он не имел ни малейшего представления, что именно могло привести сюда их помощника с далекого Житомирского шоссе, хотя одно знал наверняка: Юхим Опанасюк прибыл не с добрыми вестями. Просто так он никогда не стал бы средь бела дня преодолевать столько километров, подвергаясь опасностям…
Предположения Ксендза подтвердились. Как только они с Артемом пересекли насыпь через высохший ручеек и приблизились к запущенному подворью лесника, навстречу им почти бегом бросился щупленький, в летах мужчина в изношенной, вылинявшей одежде, запыленных сапогах.
— Беда, товарищ партизан! Непоправимая беда!
Его проводили в Семенютину хату, успокоили. Он пытался что-то рассказывать, но каждый раз рыдания перехватывали ему горло.
— Да возьмите себя в руки! Вы ведь мужчина! — наконец не выдержал Артем, который вообще не мог терпеть слез, а тем более мужских.
— Меня накрыли… На мне можно ставить крест…
— Что вы такое говорите?!
— Говорю правду. Святую правду. Старшенькую мою эсэсы схватили в заложники…
— Как это случилось?
— Ваши хлопцы их навели. Ну, те двое, которые на подводе…
«Двое на подводе?.. Да ведь это же Митрофан с Миколкой вдвоем возвращались из Киева на подводе! — потемнело в глазах у Артема. — Они ведь не знали места перебазирования отряда, отправляясь в Киев на операцию, и к Змиеву валу добирались по «маякам»… Неужели по всем «маякам» протащили гестаповский «хвост»?..
— Вы абсолютно уверены, что именно те двое навели на вас эсэсовцев? — подчеркивая каждое слово, спросил Юхима Ксендз.
— А кто же еще? — даже обиделся тот. — Понимаете, ваши ездовые заявились ко мне перед заходом солнца. Тот, который управлял лошадьми, как и надлежит, назвал пароль, напоил коней и попросил указать, куда дальше ехать. Я тут же вывел их подальше от шоссе и, как вы и велели, показал дорогу к этому лесничеству. Пока домой добрался, уже и вовсе стемнело. Вхожу в дом, а там двое хищников в гражданском. Мокрые от пота, запыленные, будто ими земляной пол подметали, и злющие, как псы изголодавшиеся. Схватили меня за грудки и с матерщиной: ты куда партизанских лазутчиков спровадил, где прибежище им предоставил, такой-разэтакий? И попеременно кулаками по лицу меня, по лицу… Я отнекивался как мог. Дескать, сном-духом не знаю никаких партизанских лазутчиков. А они в один голос: на чьей подводе в лес поехал?.. Да какие же это, говорю им, партизаны, это обыкновенные путники, больного к знахарке везут. Они, мол, попросили указать дорогу на хутор Микитася. Ну, я и указал. Грех же в таком деле отказать, все ведь под богом ходим… А эсэсы и говорят: «Ежели ты такой сердобольный, показывай и нам дорогу на этот хутор. Но запомни: не найдем там подводы — кишки выпустим и тебе, и выродкам твоим!» Я, разумеется, не повел их туда. Мол, и ночь уже, и путь не близкий. Ну, тогда они и дали волю рукам. И пальцы мне выкручивали, и за горло пояском душили. То сдавят, что глаза на лоб лезут, то отпустят. И все спрашивают: как, покажешь дорогу в партизанский лагерь?.. Жена с детьми заперта в кладовке, рыдает горькими слезами, слыша, что они, негодяи, со мной делают. А им хоть бы что. Мучили меня, ироды, пока я и сознания не потерял. Не знаю, сколько лежал без памяти, как вдруг будто сквозь сон слышу: «Ну, теперь пиши: все пропало! В лесу среди ночи нам ни за что их не сцапать… И как этот гад сумел нас сбить с панталыку? Это же нужно, по Киеву беспалого «на веревочке» провели, а тут проворонили… Теперь хоть не возвращайся обратно: пан старшой непременно головы нам за такое дело поснимает…»
«Выходит, по Миколиным следам еще в Киеве гестапо шло, — сделал неутешительный вывод Артем. — Как это могло случиться? Слепой случай или, может… Эх, если бы знать: встречался Микола с Кушниренко или нет? И вообще, где бывал, что делал там столько дней?..»
Еще позавчерашним вечером, как только Артем увидел Миколу, у него сразу закралось подозрение: а не побывал ли парнишка в гестаповских застенках? Правда, это подозрение быстро рассеялось, ибо не мог понять Артем, как бы их посланец сумел выскользнуть из когтей гестапо. А вот сейчас его вдруг осенила мысль: «Да гестаповцы же нарочно могли выпустить или подстроить «побег» Миколе, чтобы приставить к нему «хвост» и по его следам добраться до отряда… Хотя нет, откуда им было знать, что Микола — наш посланец?.. Неужели и тут работа Кушниренко?»
— Они еще о чем-то шептались, — продолжал Юхим Опанасюк, — но я понял одно: все надежды напасть на ваш след эти негодяи возлагали только на меня. И может, именно потому больше меня не истязали. Облили водой, оттащили в кладовку и бросили под замок. Там я и просидел с женой и детьми до утра. А утром… Хоть убейте, не могу взять в толк, откуда утром взялись в моей хате такие паны. Одетые как на праздник, откормленные, надушенные. Они меня не били, даже не угрожали. Сначала извинились за ночное приключение и завели разговор о бедах, выпавших на долю простого народа, о большой крови, проливающейся напрасно. А потом начали ругать вас, то есть партизан, которые, подстрекая темный люд к борьбе с немцами, тем самым обрекают его на истребление. А себя называли истинными патриотами, которые пекутся лишь о том, чтобы предотвратить массовую трагедию. Конечно, их словам я ни капельки не верил, но меня сильно удивило, что они все, ну буквально все про вас знают.
— Что же именно? — спросил Ксендз.
— Ну, кто такой Калашник, откуда он взялся и как погиб. И что сейчас под его именем разбойничает на Киевщине какой-то Одарчук… Ну и о тех двух ваших посланцах все рассказали. Даже имена их назвали, откуда они родом и зачем в Киев приезжали…
«Этого только не хватало! — беспокойно задвигался на скамье Артем. — Как они могли узнать, что именно Ефрем Одарчук выдавал себя за Калашника? А тем более откуда им известны биографии рядовых партизан?..»
Беспокойство засветилось и в глазах всегда невозмутимого Ксендза. «Если гестаповцы оперируют такими данными… Правда, о гибели Ефрема Одарчука они явно до сих пор не знают. Следовательно, данные эти — месячной давности. Но все равно ясно, что кто-то детально проинформировал их об отряде. Только кто? Кто-нибудь из тех, кто месяц назад отправился к линии фронта или, может…»
Может, может… Неизвестность была неизменным и едва ли не самым тяжелым бичом партизан. Сколько поединков можно было бы выиграть, скольких бед избежать, если бы они своевременно умели добывать достоверные сведения о враге! Ибо всяческие догадки, предположения — это слишком ненадежные сообщники в вооруженной борьбе. Но испокон веков именно за эти достоверные сведения и ведется ожесточеннейшая, хотя подчас и невидимая, битва в каждой войне. Человечество же хорошо усвоило правило: узнанный враг — уже наполовину побежденный враг. Артему же и Сосновскому сейчас оставалось только догадываться о намерениях гитлеровцев. Одно лишь ясно диктовала обстановка: немедленно погасить «маяки», которыми воспользовались Митрофан с Миколой, и утроить бдительность! Ведь хотя гестапо еще не протоптало тропинку в их отряд, однако, как видно, кружит поблизости…
— И зачем же, по их мнению, наши хлопцы наведались в Киев? — не без скрытого умысла спросил Ксендз.
— Да якобы для того, чтобы спровоцировать побоище на стадионе во время футбольного матча…
От сердца Ксендза отлегло, он облегченно вздохнул: значит, гестаповцам неизвестна истинная цель похода Миколы в Киев, значит, на Миколу нечего в мыслях грешить. Правда, все эти разговоры о возможном побоище на стадионе могли быть лишь «дымовой завесой», фальшивым козырем в руках гестаповцев.
— Только намерение ваших посланцев якобы не удалось. Эти господа очень похвалялись, что уберегли от внезапной смерти многих киевлян. Еще они говорили, будто запросто могли схватить диверсантов на стадионе и казнить, но их главный начальник решил вступить в переговоры с партизанами, чтобы открыть им глаза на суровую правду. Он приказал не трогать подстрекателей, а по их следам найти дорогу в ваш отряд и направить туда своего посланца. Ну, затем, чтобы тот рассказал партизанам правду. Будто немецкие войска уже завоевали Кавказ и Волгу, будто до зимы война закончится. И объяснил им, что нет смысла подчиняться приказам присланных из Москвы комиссаров и напрасно проливать кровь. Только посланные за вашими хлопцами надзиратели проворонили их, когда я с ними «лисью петлю» крутил в лесу…
— …И тогда эти сердобольные паны предложили вам переправить к нам их человека? — вместо Опанасюка закончил Ксендз.