— Да, — подтвердил Юхим и опустил глаза. — Они в самом деле предложили мне переправить в ваш отряд их человека. Точнее, упросить вас принять этого человека, выдавая его за моего родича, бежавшего из концлагеря. Ну а чтобы принудить меня это сделать, взяли в заложники мою старшенькую, Настуню… — И снова задрожал всем телом в беззвучном рыдании.
Артем смотрел на этого убогого, измученного человека, который, может, ничего в жизни и не изведал, кроме тяжелого труда, и сердце его обливалось кровью. Как ему помочь? А они, партизаны, просто обязаны ему помочь. Ведь Опанасюк добровольно согласился стать их «маяком» на Житомирском шоссе, хотя знал, хорошо знал, что ждет и его, и его семью, если оккупанты пронюхают об этом. И когда большое горе перекатилось через порог его жилища, когда ржавый меч повис над головами его детей, он, разумеется, кинулся именно к ним за помощью и утешением. А чем они могли ему сейчас помочь, что могли посоветовать?
— Так вы согласились выполнить их требование?
— А что же я должен был делать?.. — в отчаянии ломал себе руки Опанасюк. — Я подписал какую-то бумажку. Казните или милуйте, товарищи, но иначе я не мог. Ребенок ведь, в их руках ребенок! А чем оно, бедненькое дитя, виновато?..
— Да не терзайте себя! — Ксендз подошел к Юхиму и слегка прикоснулся к его плечу. — Вы правильно сделали, подписав эту бумагу.
От неожиданности Юхим вздрогнул, поднял голову и часто-часто захлопал воспаленными веками. Откуда ему было знать, какой дерзкий план уже созрел в голове этого непроницаемого, углубленного в собственные размышления человека?
— Нам даже необходимо, чтобы в отряде появился гестаповский агент.
Теперь уже и Артем удивленно уставился на Ксендза.
— Но ведь они… они сказали, что если с его головы упадет хотя бы один волосок… — запинаясь, залепетал Опанасюк, — Настусе тогда… конец…
— Не беспокойтесь, мы создадим ему санаторные условия. Огромное вам спасибо за то, что вы честно и своевременно обо всем рассказали. А это уже наше дело, как спасти вас и вашу семью. Скажите, вам эти паны сообщили, когда прибудет их агент?
— Да он у меня на чердаке уже отлеживается в сене!
— Вот и прекрасно!
— Прекрасно? — У Артема даже пот выступил на лбу. — А если этот тип отправился следом за Юхимом? Это же провал и здешнего «маяка»! Как можно быть такими легкомысленными?
— Юхим целиком в руках гестапо, его уже нет нужды выслеживать, — спокойно заметил Ксендз.
— Правду говорите. Я вот уже два дня его проверяю… Как надумал к вам идти с покаянием, так и проверяю… Нет, не следит он за мною! Как господу богу, вам говорю. Я ведь заверил этих панов, что в лагерь дороги не знаю, но, как только наведаются ко мне партизаны, постараюсь его отправить… Ну, вот он и ждет.
— Чертовщина какая-то! Каждый поступает, как ему взбредет в голову. А потом удивляемся, почему гестаповцы все о нас знают!
— Спокойно, командир, дай подумать! — Заложив руки за спину, Ксендз прошелся по комнате туда-сюда, затем остановился у бокового окна и принялся рассматривать яблоневую ветку, тянувшуюся к стеклу.
Артем засмотрелся в другое окно.
— Так что же прикажете мне делать? — нарушил хрупкое молчание Опанасюк.
— Возвращайтесь домой и ждите наших гонцов, — ответил Ксендз, не поднимая головы. — Через несколько дней они зайдут к вам под предлогом перекусить. Познакомьте их со своим «родичем», попросите пристроить к Калашнику. Они, конечно, откажут, но вы упрашивайте. Можете даже упрекнуть или слезу пустить… После того как они уйдут с «родичем», ждите наших дальнейших указаний.
На этом и распрощались.
— Что все это должно означать? — подступил Артем к Ксендзу, как только за Опанасюком закрылась дверь. — На кой леший вы что-то затеваете?
— У меня есть идея, командир… — с загадочной улыбкой на бледных устах ответил Ксендз. — Включаемся в большую игру!
Эта улыбка окончательно доконала Артема.
— Да на черта сдались нам эти игры? Я еще не сошел с ума, чтобы устраивать в отряде курорт для гестаповских шпиков! Мы вон из пеленок никак не выберемся, а вы — игры. Лучше бы занимались своим делом. Что-то я до сих пор не видел сводного разведдонесения…
Ксендз сделал вид, будто эти упреки касаются кого-то другого, и подчеркнуто спокойным тоном промолвил куда-то в пространство:
— До сих пор сознательное человечество считало целесообразным сначала ознакомиться с той или иной идеей, а уж потом решало, принимать ее или отбрасывать… Надеюсь, с моим замыслом тоже сначала ознакомятся, а потом уж вынесут ему приговор. Коротко суть его заключается вот в чем. Гестаповцев явно интересует наш отряд, о котором они имеют весьма смутное представление. Вполне естественно, что они стремятся заслать к нам свою агентуру. Учитывая их опыт и возможности, эта проблема, бесспорно, будет ими решена, если мы даже обезвредим сейчас «родича» Юхима Опанасюка. Неизвестно лишь одно: каких потерь это будет стоить нам в будущем. Вот и напрашивается вывод: стоит ли обезвреживать этого «родича»? А может, не станем усложнять жизнь ни себе, ни ему, а охотно зачислим в свой штат? Зачислим с тем, чтобы окружить его пристальнейшим вниманием и таким образом водить за нос гестапо. Ну и одновременно поможем Опанасюку выпутаться из трудного положения. Потому что это уже дело нашей чести!
Замысел Ксендза, конечно, был заманчив. Артем то ли где-то читал, то ли слыхал от кого-то, что иностранные разведчики зачастую прибегают к приему «одомашнивания» шпионов и даже перевербовке. «Но ведь это же профессиональные разведчики, а мы лишь кустари. Стоит ли затевать такую опасную игру? Что, если не мы, а гестаповцы начнут нас водить за нос?..»
— Все это красивые слова, а риск слишком велик, — сказал он глухо. — Вот обсудим на командирском совете ваш план, тогда и решим.
— Лучшие полководцы прошлого планы боевых действий скрывали даже от подушки, на которой спали…
— А я лично не желаю, чтобы от меня что-то скрывали, когда речь идет о судьбе отряда. Пуская к себе под сердце змеюку, я должен быть уверен, что она не ужалит!
Прислонившись плечом к наличнику, Ксендз внимательно рассматривал свои продолговатые, аккуратно подстриженные ногти, как это делал всегда, когда с ним разговаривали не настолько почтительно, как он того хотел бы, и со стороны казалось, что сейчас нет для него более важного занятия.
— Когда Наполеон доживал свои последние дни на острове Святой Елены, — после весьма продолжительной паузы промолвил Ксендз, все еще не отрывая глаз от ногтей, — он сказал пророческие слова: «Я был великим до тех пор, пока безоговорочно доверял своим генералам и министрам, когда же я взвалил всю их ношу на собственные плечи, я стал смешон…» Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из близких людей повторил ошибки Наполеона. Вот почему, товарищ командир, я советовал бы вам переложить часть своей ноши на мои плечи и целиком доверить мне операцию с агентом гестапо. Могу вас уверить: вреда отряду от нее не будет никакого, ну а польза… Увидим. Что же касается сводного разведдонесення, то сегодня вечером вы будете иметь его у себя.
Артему будто холодной воды за ворот вылили. Как ни верти, а Ксендз, пожалуй, прав: залог их успеха в полнейшем доверии друг к другу. В конце концов, он сам в жизни исповедовал святой принцип: коллектив — великая сила. И всегда считался с мнением других. Он уже искренне сожалел, что погорячился, нетактично повел себя с Ксендзом, которого так ценил за ум, за инициативность и выдержку, но не знал, как выйти из неприятного положения. Был бы на месте Ксендза кто-нибудь другой, он, Артем, просто подошел бы к нему, положил руку на плечо и промолвил примирительное слово. Но Витольда Станиславовича по плечу не похлопаешь и обычным словом не задобришь, Витольд Станиславович — человек особого склада, он, кроме логики, ничего не признает во взаимоотношениях с людьми. Лишь с ним в отряде Артем не мог найти за эти несколько месяцев надлежащего душевного контакта. Вот так они и стояли молча, глядя в разные стороны.
В этот момент скрипнула входная дверь, в просвете появилась стриженая голова Федька Масюты:
— Товарищ командир, а мне уже скоро отправляться?..
Артем сурово взглянул на сияющего от счастья Федю и резко бросил:
— Твой поход в Киев отменяется!
Отчаяние вспыхнуло вдруг в больших серых глазах юноши, щеки его мгновенно запылали кумачом.
— Товарищ командир, как же так?.. Неужели не верите мне? Товарищ Сосновский, ну скажите хоть вы им…
Не трудно было понять, что означала для паренька отмена его похода в Киев. Сколько времени пребывал Федько в отряде, а ему ни разу еще не поручали серьезного боевого задания. Он знал лишь колоть дрова, мыть котлы, носить помои. Однако никогда не высказывал ни недовольства, ни обиды, а старательно выполнял порученную работу и ждал, что когда-нибудь и о нем вспомнят и поручат такую операцию, которая одним махом уравняет его с отважнейшими партизанами. И вот вчера о поваренке Масюте наконец вспомнили. На командирском совете, где речь шла об установлении постоянных связей с Большой землей, с соседними партизанскими отрядами и киевским подпольем, Ляшенко, к общему удивлению, предложил направить в Киев именно Федька. Дескать, парень он рассудительный, давно рвется к настоящему, делу и вдобавок ко всему прекрасно знает город. С Ляшенко согласились, пригласили Федю на беседу. Когда тот узнал, что и к чему, от радости он словно бы подрос. Свое задание усвоил с полуслова, а потом до полуночи готовил у костра одежду и обувь в дорогу, все повторял мысленно адреса подпольных явок и пароли и ждал рассвета как величайшего праздника. И вот сейчас такая неожиданная отмена его похода в Киев, когда все остальные гонцы уже отправились по своим маршрутам…
— Обстоятельства изменились, — попытался объяснить ситуацию Артем. — Понимаешь, дорога в город с этого «маяка» оказалась заблокированной. Придется перенести твою отправку на несколько дней. Так что потерпи, голубок.