Тот ничего не сказал. Опустив голову, побрел из хаты. Вслед за ним вышли во двор Артем и Ксендз. Поблагодарив подслеповатого хозяина жилища за хороший прием, командир сел на снаряженную Довгалем подводу и отправился в обратный путь. А Ксендз почему-то не захотел садиться и мрачно брел за возом. Хлопцы-погонщики украдкой искоса поглядывали то на командира, то на Сосновского: не пробежала ли, случайно, между ними черная кошка?..
Когда миновали уже насыпь и стали приближаться к месту проводов Мудрака, Артем спрыгнул с телеги. Поравнявшись с Сосновским, пошел рядом.
— Слушай, человече добрый, брось ты дуться. Ну, погорячился я малость, может, даже слово не то сказал, но с кем не бывает?
— А откуда это видно, что я дуюсь? Довожу до вашего сведения, что именно сейчас я в деталях обдумываю план операции. Необычайной операции!
— И что нужно для ее осуществления? — Этим вопросом Артем как бы протягивал ему руку для примирения.
— Очень немного: ум, бдительность и выдержка. Ну а в придачу человек семь-восемь ловких хлопцев…
— Только и всего? Кого же конкретно вы хотели бы иметь своими помощниками?
— Отделение Кирилла Колодяжного.
Выбор Ксендза несколько удивил Артема. Колодяжный был колоритной фигурой в отряде: славился крутым нравом, воловьим упрямством, необычайной физической силой и отчаяннейшей храбростью. Но было в его поведении что-то и от бесшабашной вольницы. Наверное, поносившись по лесам под началом Ефрема Одарчука, он позаимствовал у своего кумира далеко не самые лучшие его черты. Артему казалось, что Колодяжный со своими хлопцами менее всего подходил для задуманного Ксендзом дела. Об этом он откровенно и заметил Витольду Станиславовичу.
— А мне как раз и нужны люди с авантюрными замашками.
— Что ж, если такие нужны, берите колодяжненцев под свое начало. И, как говорится, ни пуха ни пера!
— Я могу истолковать ваши слова как одобрение операции «Родич»? — переспросил Ксендз.
— Именно так. Действуйте, как найдете необходимым. Ошибок Наполеона, хотя мы и не такие полководцы, в самом деле не стоит повторять. Можете рассчитывать на мою поддержку.
…Катилось солнце по верхушкам деревьев, когда они приблизились к знакомому болоту. Короткий пересвист со сторожевым постом, и вот уже дорога домой открыта. Молчаливые и сосредоточенные, перескочили они через болото по притопленному деревянному настилу, потянулись по извилистой просеке, густо заросшей кустами ольхи. Со стороны Змиева вала уже слышались людские голоса, перестук топоров, доносился даже знакомый запах партизанского кулеша, когда Артем, шедший впереди, вдруг резко остановился. Какой-то миг стоял как вкопанный, а затем резко повернулся к Федьку Масюте:
— Дежурного по лагерю ко мне! Немедленно сюда Заграву!
Лишь теперь Артемовы спутники заметили в сторонке под развесистой ольхой эсэсовца Бергмана. Раздетый до пояса, босой, он сидел на сосновом бревне, переброшенном через продолговатую копанку, служившую партизанам баней, и спокойно держал в воде ноги. Каким образом оказался он там один-одинешенек, без охраны, было загадкой.
— Разрешите доложить, товарищ командир, — раскрасневшийся и озабоченный, подбежал к ним Заграва. — Во время вашего отсутствия в лагере ничего особенного не произошло. По программе дня бойцы занимаются…
— Не произошло?.. — прервал его Артем. — А это что? Почему пленные разгуливают, где им вздумается? Тут вообще есть хозяин?..
— Все идет по плану, товарищ командир. У нас с Хайдаровым возникла одна задумка…
— За такие задумки… Да вы понимаете, с каким огнем играете? Что, если он даст деру?
— Ни за что! У нас все продумано… — И, заговорщически блеснув глазами, Василь приглушил голос: — Мы хотим перевести его на новую «квартиру». В яму, которую Варивоновы хлопцы выкопали под продсклад. Знаете же, сколько с ним мороки. Особенно ночью… Ну, а для этого, так сказать, нужен повод. Ну, вот мы якобы пустили его одного… Хайдарову только того и нужно, чтобы он попытался сделать шаг в заросли…
«А что, Василь с Мансуром неплохо придумали… — с досадой на самого себя подумал Артем. Целый день он сушил себе мозги, как быть с Бергманом. Хлопцы нашли вот если не самый лучший, то по крайней мере вполне подходящий выход из ситуации. — А я их ругаю вместо благодарности… Вообще, что со мной происходит? На «маяке» на Ксендза ни за что набросился, а тут на Заграву… Что, исходился, конек? Нервы начинают сдавать?..»
— Ну, так предупредить нужно было…
— Виноват. Не успел.
Перепалку между командиром и Загравой заметил пленный. Бодро вскочив, он мгновенно обулся, набросил китель и, застегивая его на ходу, поспешил к партизанам:
— Прошу разрешения обратиться!
Артем слегка кивнул, когда Ксендз перевел просьбу Бергмана.
— Я до конца осознаю свое положение, но вынужден выразить протест по поводу действий ваших подчиненных. Зачем мне устраивают подобные проверки? Я офицер-контрразведчик и прекрасно понимаю, что меня провоцируют к побегу. Только бежать я не собираюсь. После всего, что произошло на Тали… меня ждет среди своих лишь позор и виселица. Поэтому я отдаю предпочтение партизанской пуле, чтобы считаться погибшим при исполнении служебных обязанностей, чем болтаться в немецкой петле. Я уже говорил, что не хочу, чтобы из-за меня страдала моя семья. Поэтому прошу не затягивать решения моей участи. Я готов хоть сейчас отправиться в приемную Валгаллы! — Он прищелкнул каблуками и резко опустил голову.
«Вот оно что, на тот свет очень захотел! Не сумел честно жить, так теперь поскорее со сцены? — затрепетала на Артемовых устах саркастическая улыбка. — Только мы не столь богаты, чтобы разбрасываться подобным товаром. Ты еще немного поживешь».
Уже во время первого допроса Бергмана Артем понял, какая необычная птица попала им в руки, и твердо решил во что бы то ни стало сохранить его до лучших дней. Нет, он не лелеял надежду воспользоваться военными тайнами, поведанными пленным. Что сделаешь, имея под рукой немногочисленный, только что сформированный, оторванный от всего мира отряд? Вот если бы все эти секреты фашистской кухни да в Генштаб Красной Армии… Где-где, а в разведуправлении Генштаба, бесспорно, сумели бы как можно лучше воспользоваться этими тайнами. Еще тогда у Артема родилась и с каждым днем все больше утверждалась мысль переправить этого всезнающего эсэсовца на Большую землю. Как именно это сделать, он сейчас не имел ни малейшего представления. И все же, послав гонцов во все концы, надеялся, что с установлением надежной связи то ли с Центральным штабом партизанского движения, то ли с соседями-партизанами наверняка появится возможность перебросить Бергмана за линию фронта.
— Мне нужно было бы с ним поговорить, — сказал Ксендз.
— Да на здоровье! При удобном случае намекните, что со смертью ему придется подождать, — ответил Артем. И сразу же к Заграве: — Что здесь, в лагере?
— Порядок! Трофейное оружие проверено, смазано и законсервировано. Тайные укрытия для него Варивон подготовил. Вырыты четыре новые пещеры-землянки в валу…
— А как Данило?
— Весь день потеет над завтрашним докладом. Только… что-то под вечер ему стало хуже. Сильный жар начался. Клава там уколами его истязает…
Артем быстрым шагом направился к зеленым палаткам, за ним тронулись и остальные, оставив Ксендза наедине с Бергманом.
— Я хотел бы поговорить с вами, гауптштурмфюрер. Если вы не против, то прямо сейчас, — с подчеркнутой вежливостью обратился Витольд Станиславович к немцу.
— Я пленный и вынужден не руководствоваться собственными желаниями, а выполнять то, что мне прикажут.
— Тогда пошли со мной.
Как только они тронулись, невесть откуда появился Хайдаров с распухшим, посиневшим от комариных укусов лицом. Он делал вид, что просто так прогуливается, хотя на самом деле ни на миг не спускал глаз с пленного. Даже в лагере, где партизаны уже рассаживались вокруг костров ужинать, не отстал от них ни на шаг. Лишь в пещеру в валу, куда Ксендз пригласил Бергмана, не посмел войти, а присел за порогом или, точнее, за матом из осоки, который прикрывал доступ мошкаре.
— Прощу садиться, — сказал Ксендз, зажигая самодельную лампу из гильзы снаряда, и указал на сосновый кругляк. — Можете раздеться, тут с вентиляцией дела обстоят плоховато…
Как бы подавая гостю пример, он снял с головы фуражку, расстегнул ворот.
— Думаю, нам лучше всего беседовать за ужином. Честно говоря, я проголодался. Да и вы, надеюсь, не против того, чтобы отведать партизанского кулеша. Эй, Мансур!.. — И, как только рогожка приоткрылась и появилась голова Хайдарова, добавил: — Не откажите в любезности, принесите две порции ужина. Да и о себе не забудьте.
Через минуту на перевернутой вверх дном бочке, служившей столом в землянке, уже стояли два немецких котелка, доверху наполненных кулешом, с воткнутыми в него деревянными ложками.
— Ну, начнем лесную трапезу. За скромность извините, конечно…
Бергман даже не пошевельнулся.
— Напрасно пренебрегаете угощением. Это, если хотите, просто невежливо.
— Это что, демонстрация коммунистической морали? Хотите доказать мне, что ваш советский гуманизм распространяется даже на пленных нацистов? Только зачем? Коммунистом я никогда не был и не стану. А о том, что обращение моих соотечественников с советскими военнопленными является беспрецедентным в истории преступлением, хорошо знаю и без напоминания.
— Нет, это не демонстрация, а тем паче не агитация. Если говорить откровенно, простой расчет. Без еды вы очень скоро выбьетесь из сил, а они вам еще ох как понадобятся, — дабы заинтриговать Бергмана, многозначительно промолвил Ксендз.
Расчет его был правильным. Бергман тотчас же насторожился:
— Что вы собираетесь со мной делать?
Теперь уже Ксендз не спешил с ответом. Загадочно улыбаясь, он некоторое время смотрел просто в потолок, а потом сказал:
— Если вы уж так хотите знать… Что ж, не стану делать из этого тайны: отправим вас в Москву.