«Что это могло бы означать?.. Предчувствие опасности? Так, может, лучше миновать эти растреклятые Пекари?» — подумал Кирилл и украдкой, искоса глянул на Ксендза. Но тот сидел рядом какой-то словно бы окаменевший, в старательно вычищенном и выглаженном мундире Бергмана, надвинув на самые глаза островерхую эсэсовскую фуражку со зловещей эмблемой над козырьком, и ни единый мускул, ни единая черточка на его непроницаемом аскетическом лице не выдавали ни тревоги, ни волнения. «Ну, чему быть, того не миновать», — мысленно сказал себе Кирилл, изо всех сил уцепился пальцами в баранку и резко нажал на педаль акселератора.
Через минуту машина черной молнией влетела в село и понеслась по тесной улочке, поднимая за собой желтоватые клубы пыли. Из-под ее колес с неистовым криком разлетались растревоженные куры, которые мирно копошились в нагретой дорожной пыли; испуганно крестясь, шарахались и приникали к перекошенным плетням редкие прохожие. Свят-свят, наваждение бесовское! Лишь на вытоптанном крошечном выгоне, который одним концом подступал к островерхой церквушке, Кирилл сбавил скорость. Увидев приземистый, покрытый ржавым железом дом с широкими, явно служебного назначения окнами, скрывавшийся в тени столетних кленов по соседству с церковью, свернул к нему.
— «Пекаревская сельская управа»… — прочел сделанную неумелой рукой надпись на вывеске, чванливо возвышавшейся над крыльцом.
— Зови здешнее начальство! — приказал Ксендз, даже не пошевельнувшись.
Кирилл выключил мотор, неторопливо вылез из машины и рявкнул во всю мочь:
— Начальник полиции или староста, на выход!
Жалобно взвизгнула захватанная дверь управы, на крыльцо не вышел, а вывалился мешковатый, давно не бритый мужчина с невыразительным обрюзгшим лицом. Увидев нежданных гостей, попятился было назад, но тотчас же опомнился, одернул измятую гимнастерку, поправил на плече карабин и глухо пробормотал:
— Пан начальник полиции в отъезде. Они-с на собрании в гебите…
— Тогда зови старосту! Да побыстрее! Пан гауптштурмфюрер не любит ждать…
Услышав слово «гауптштурмфюрер», полицай подтянул промасленные на коленях штаны и тотчас рысцой побежал напрямик через огороды, путаясь в цепкой картофельной ботве, к рубленому дому с раскрашенными ставнями. А Кирилл, застегнув ворот черного эсэсовского мундира и заложив руки за спину, неторопливо направился к церквушке, дверь которой была облеплена какими-то бумажками. Еще издали заметил среди других знакомый синеватый лист, испещренный типографскими строчками. Да, это было объявление рейхскомиссара и военного коменданта оккупированной Украины, которое он уже читал и в Кухарях, и в Песковке, и в Кодре, и в Забуянье и мог по памяти повторить слово в слово:
«Смертной казни подлежит каждый, кто прямо или косвенно поддерживает или укрывает членов банды, саботажников, бродяг, бежавших пленных, или дает кому из них пищу, или оказывает какую-либо помощь.
Все его имущество будет конфисковано.
Точно такое же наказание постигнет того, кто не сообщит немедленно своему старосте, или ближайшему полицейскому руководителю, или воинской команде, или немецкому сельскохозяйственному распорядителю, что появились банды или члены какой-либо банды, саботажники илл бежавшие пленные.
Кто своим сообщением поможет выловить или уничтожить членов какой-либо банды, бродяг, саботажников или бежавших пленных, получит 1000 рублей вознаграждения или право на получение надела или на увеличение его приусадебной земли».
Едва успел Кирилл прочесть распоряжение местных властей о наказании за невыход на работу на общественный двор и несвоевременную сдачу для немецкой армии яиц, молока и мяса, как мешковатый полицай уже возвращался рысцой через огороды в сопровождении неказистого, сухощавого старичка. Размеренным шагом Кирилл подошел к автомашине, с лакейским вывертом открыл переднюю дверцу и с напускной почтительностью склонил перед Ксендзом голову. Но тот и не подумал выходить. Только после того, как двое местных правителей порядочно проторчали в низком поклоне с непокрытыми головами, изволил наконец выйти из кабины. Однако не удостоил их ни единым словом.
— Представьтесь пану гауптштурмфюреру Бергману! — произнес Кирилл тоном приказа.
— Протас Крайнюк, здешний староста. Весь к вашим услугам… — залепетал старичок и еще больше согнулся, выставив, будто напоказ, вылощенную лысину в ржавых пятнах.
«Так вот какой ты, Крайнюче! С виду поганка приплюснутая, да и только, а на самом деле — ядовитая змея», — не скрывая презрения, смотрел на него тяжелым взглядом Ксендз. Из характеристики, данной Бергманом, и особенно из донесений своих разведчиков он знал, что пекаревский староста — не просто фашистский прислужник, а яростный, непримиримый враг всего советского, который свирепо мстит всем без разбора односельчанам за свои старые обиды. На радость оккупантам, этот нелюдь хватал каждого, кто появлялся в Пекарях без паспорта или аусвайса, отправлял в гестапо земляков при малейшем подозрении, ежевечерне возле церкви приказывал «угощать» розгами тех, кто не выходил на работу на общественный двор или не выполнял дневной нормы выработки.
По нем давно уже тосковала петля, но Ксендзу хотелось не просто казнить Крайнюка, а сделать так, чтобы его смерть стала предостережением для других гитлеровских прислужников округа.
— Да приглашай же пана гауптштурмфюрера в управу, пенек неотесанный! — гаркнул Кирилл.
— Прошу, очень прошу… — пятясь, засеменил, будто по иголкам, к крыльцу крайне обескураженный суровостью залетного немецкого чина староста.
Вошли в прокуренный, давно не беленный класс бывшей школы, служивший Крайнюку кабинетом. Хозяин все-таки догадался предложить гостям сесть и придвинул Ксендзу стул. Но тот, прежде чем опуститься на него, демонстративно застелил замусоленное сиденье носовым платком.
— Докладывайте, как здесь у вас, пану гауптштурмфюреру!
— Да что же докладывать? Я обо всем письменно информировал. Но если хотите… Обмолот и сдача хлеба великой Германии идет полным ходом. Подать снимаем исправно, план набора рабочей силы выполняем…
— Это все известно. А как с партизанами? — наконец подал голос подставной гауптштурмфюрер, умышленно калеча украинские слова на немецкий лад.
— Да, благодарение богу, пока все спокойно. Вот под Крымком на Житомирщине, говорят, объявились, а у нас спокойно. Мы же здесь, как и предписано высшими властями, держим линию правильную: каждого беспаспортного бродягу к стенке… Да я при появлении партизан непременно дал бы вам знать.
— Что говорят крестьяне о разбое под Крымком?
— В Пекарях они не говорят… А вообще-то разное болтают. Прошел слух, якобы снова Калашник бесчинствует…
Ксендз постучал пальцами по столу, а затем глухо сказал:
— Что ж, от вас мы скрывать не станем: под Крымком в самом деле появились ватаги Калашника. По нашим данным, этот советский генерал имеет намерение терроризировать и опустошать весь край.
При этих словах Крайнюк беззвучно зашамкал бесцветными губами, его лысина оросилась мелким потом.
— Появление здесь Калашника для нас крайне нежелательно, — умышленно подлил масла в огонь Ксендз. — Если своевременно не укоротить ему рук, он наделает много бед.
— Святая правда, святая правда! Давно уже пора укоротить ему не только руки, но и голову.
— Вот именно для этого я и прибыл сюда, пан Крайнюк. Хочу заметить: мои люди дали вам наилучшую характеристику. Поэтому я надеюсь, что могу на вас во всем положиться. Не так ли?
— Пан гауптштурмфюрер! — будто перед чудотворной иконой, скрестил на груди руки староста. — Да разве же я не доказал?.. Я ведь верой и правдой…
Сняв фуражку, новоявленный гауптштурмфюрер степенно вытер со лба пот и подал знак Кириллу покинуть комнату. Когда тот закрыл за собой дверь, Ксендз доверительно сказал:
— Я знаю о ваших заслугах, пан Крайнюк, а поэтому возлагаю определенные надежды. Вы в самом деле доказали, что являетесь верным слугой фюрера, но сейчас великая Германия ждет от вас не просто службы — подвига. Мне нужен для задуманной против Калашника операции абсолютно преданный и, если хотите, мудрый помощник. Я могу на вас рассчитывать?
— О чем речь? Конечно, можете. Скажите только, что я должен делать?
— Как вам известно, Калашник уже не первый месяц бесчинствует в киевском генерал-комиссариате, и мы пока не можем ничего с ним поделать. Сами понимаете, мы сейчас ведем завершающие битвы восточной кампании на Волге и Кавказе, а потому каждый солдат на фронте ценится на вес золота. Перебрасывать их сюда было бы бессмыслицей. Но, к сожалению, наличных сил для борьбы с этим бандитом у нас маловато. Поэтому я разработал такую операцию, чтобы без крупных военных контингентов обезвредить здешнюю партизанщину…
Польщенный высоким доверием, Крайнюк буквально млел от счастья. Где же это видано, чтобы такой чиновный эсэсовец как с равным разговаривал с каким-то там сельским старостой? А вот ему, Протасу Крайнюку, даже доверяют секреты государственной важности!
— В ближайшие дни я высылаю в эти края группу своих доверенных людей. Чтобы поскорее напасть на след Калашника и влиться в ряды его бандитов, мои люди будут передвигаться по здешним лесам под видом советских партизан. Но не исключена возможность, что им понадобится некоторая помощь. Например, надежное укрытие в нужный момент, гужевой транспорт, продовольствие…
— Для этих соколиков я и души не пожалею! Вот как только их узнать? — заглядывал прямо в рот «эсэсовцу» Крайнюк.
— Очень просто. Я оставлю вам вот эту вещь, — Ксендз встал и указал на расстеленный на стуле носовой платок. — Мои люди прибудут к вам с точно таким же и спросят: «Не вы ли, случайно, потеряли носовой платок?..» Вы должны показать им этот платок, вот и считайте, что контакт установлен. Ясно?
— Как божий день, пан гауптштурмфюрер!
— Дальнейшие инструкции получите от моих людей. Им можете доверять, как и мне. Но помните: о нашем разговоре никому ни слова. Никому и ни при каких обстоятельствах!