— Можете не сомневаться: мы здесь привычны молчать.
«Вот это мне как раз необходимо! — слегка улыбнувшись, одобрительно кивнул головой Ксендз. — А чтобы у тебя по каким-нибудь причинам не развязался язык, я накину на него крепкую шелковую петлю, сплетенную из сладеньких обещаний».
— Что ж, тогда пусть поможет нам бог в задуманном деле. Помните, мы, солдаты фюрера, умеем надлежащим образом отблагодарить верных помощников. Великая Германия не забудет ваших услуг, после победы вы будете щедро вознаграждены. Об этом я позабочусь лично! — Чтобы дать понять совершенно ошарашенному Крайнюку, что беседа закончена, он резким движением прикоснулся двумя пальцами к козырьку фуражки, пристукнул каблуками. А потом упругим шагом вышел на крыльцо, где истекал потом едва не сомлевший от жары, волнения и страха «под ружьем» мешковатый страж нового порядка с синюшно-брюзглым лицом.
Приближался вечер. Солнце зависло над самым горизонтом, и истонченные островерхие тени, будто набожные старушки, потянулись печальной чередой к облупленной церквушке за пустынной площадью. Постепенно угас летний день, лишь зной не собирался спадать. После влажноватой и отталкивающе-прогоркшей прохлады школьного помещения Ксендзу показалось, что духота на дворе стала еще более тяжелой и невыносимой. Опустился на нагревшееся сиденье в автомашине, снял фуражку, расстегнул ворот кителя и подал знак Кириллу трогаться. Тот будто этого только и ждал: так нажал педаль акселератора, что машина как бешеная рванулась с места и вмиг выскочила по безлюдной улочке за село.
— А дальше куда? — Колодяжный не отрывал глаз от извилистой грунтовой дороги, которая вдали, под сосновым бором, разбегалась двумя рукавами.
— На Житомирское шоссе. Там нас ждет последний экзамен…
Какой именно экзамен ждет их на шоссе, Кирилл не понял, однако спрашивать не стал. Кого-то другого, наверное, переспросил бы, но только не этого замкнутого, сурового человека, который за весь день не проронил ни единого лишнего слова. Поднимая за собой шлейф желтоватой пыли, миновали лес, за ним — какой-то убогий хуторок без малейших следов присутствия людей. Потом проскочили чахлый перелесок и выбрались на голое песчанистое поле. А примерно через час приблизились к ровной шеренге верб, которыми когда-то в древности был обсажен знаменитый Брест-Литовский тракт.
— Как только выберешься на шоссе, сворачивай на обочину. Нужно пыль с машины сбить.
— Это не проблема, собьем.
— Приготовь оружие, но не горячись. Действовать только по моей команде! В случае чего будем прорываться с боем…
«Так вот какой экзамен должны здесь сдавать… — наконец все понял Кирилл. — Мы ведь вышли на стратегическую магистраль, даже не перекрасив машину Бергмана и не сменив на ней номерных знаков. А что, если после боя на Тали оккупанты объявили розыск гауптштурмфюрера? В таком случае все магистрали и рокадные дороги находятся под усиленным надзором патрулей…»
Колодяжный остановил машину сразу за поворотом, под развесистым осокорем. Для отвода глаз поднял капот, а сам вытащил джутовую щетку и принялся сметать ею пыль с кузова, бамперов и колес. Прихорашивал «опель» без лишней поспешности, солидно и размеренно, хотя и не спускал глаз с шоссе. Что-то ждет их на этой дороге?..
Вдали, в направлении Киева, замаячил силуэт грузовой машины. С каждой минутой расстояние до нее сокращалось, и с каждой минутой Кирилл чувствовал, как все теснее становится у него в груди, а ладони непривычно увлажняются. Обратят путники внимание на автомашину Бергмана или нет? Обратят или нет?
А Ксендз, лениво попыхивая сигаретой, вразвалочку прохаживался туда-сюда по придорожной травянистой меже и, казалось, был абсолютно равнодушен ко всему на свете. Даже когда грузовик с венгерскими солдатами поравнялся с ним, не удостоил его взглядом. Венгры, в свою очередь, сделали вид, что не заметили эсэсовца на обочине. Мимо них проносились машины, легковые и грузовые, из Киева и из Житомира, и никто не обращал на них никакого внимания. Даже дорожный военный патруль, который курсировал в бронемашине на этом участке шоссе и просто обязан был проверить документы, почему-то не заинтересовался ими.
— Все ясно: Бергмана фашисты считают погибшим… Теперь можно смело брать курс на «маяк» номер один.
Кирилл знал, что курс на первый «маяк» — это курс к Змиеву валу. Еще утром Ксендз намекнул, что отныне нет никакой необходимости отгонять «опель» на дальний Мокринин отруб, лучше замаскировать его в Семенютином сеннике-развалюхе, чтобы всегда был под рукой. И от сознания, что через час-другой наконец завершится этот адский автопробег, Кирилл почувствовал приятное облегчение, прилив бодрости. Откинувшись на спинку сиденья, он увеличил скорость, наблюдая с улыбкой, как стремительно подминают передние колеса серую ленту дороги. Постепенно в нем пробуждался бывший водитель-лихач, для которого бешеная скорость, когда так и перехватывает дух от резкого встречного ветра и сладкой боли в груди, была едва ли не величайшим блаженством на свете.
— Поедем через порубище, — поколдовав над трофейной топографической картой, объявил Ксендз. — Где-то в двух-трех километрах должен быть поворот налево. Не прозевай.
Чтобы не проскочить этот поворот, Кирилл уменьшил скорость. А потом выбрал момент, когда на шоссе до самого горизонта не было машин, шмыгнул на еле заметный в дремучих пожухлых бурьянах проезд, ведущий в лес. Подпрыгивая на корнях и выбоинах, миновали недавнюю вырубку и вскоре оказались в окружении сосен и дубов, причудливо освещенных сбоку косыми лучами предзакатного солнца. Серые тени уже блуждали между зарослями, а по ложбинкам даже украдкой выползали на просеки. И тут Кирилла охватило беспокойство: не заблудятся ли они в этом лесу? Успеют ли до наступления сумерек добраться до усадьбы Семенюты? Ведь туда еще ехать да ехать по извилистой, запутанной дороге, а ночь уже прядет в затененных местах свою темную пряжу. И это беспокойство Кирилла явно ощутил Ксендз, потому что внезапно ни с того ни с сего спросил:
— Вы хорошо запомнили своих будущих помощников?
— То есть полицаев, которых мы сегодня навестили?
— Ну да.
— Да запомнил — дальше уж некуда! — и с досады сплюнул через открытое окно.
— А эмоции при чем? Отныне вы должны свыкнуться с мыслью, что это ваша основная опора в этих краях. А следовательно, и отношение к ней должно быть соответствующее.
— Трудновато к такому привыкнуть, — чистосердечно признался Кирилл.
— Не стану возражать, как и не стану убеждать, что от этого будет зависеть и ваша личная судьба, и судьба всей операции. Операции, от которой мы так много ждем…
— Будет образцовый порядок! Мои хлопцы еще не подводили никого и никогда.
— Но им еще не приходилось и выступать в подобной роли.
— Не волнуйтесь, как-нибудь управимся.
— Очень хочу в это верить. Но даже во сне помните: для «родича» вы — партизаны отдельной мобильной поисковой группы из соединения генерала Калашника, а для фашистских прислужников, которых мы сегодня навестили, — агенты гестапо, засланные в леса под видом красных партизан. Разумеется, со здешней продажной нечистью не обязательно быть запанибрата, но не воспользоваться их гостеприимством и прислужничеством просто грешно. Без особых церемоний требуйте у них добротных харчей, снаряжения, транспортных средств, необходимую документацию. Все это поможет нам убить сразу двух зайцев. Во-первых, при помощи этих продажных душ вам во сто крат легче будет осуществить намеченную диверсию, а во-вторых, и это самое главное, на конкретных примерах вы убедите «родича» в том, что все заправилы здешних властей — замаскированные партизанские ставленники. Повторяю: это очень и очень важно, чтобы именно он «разоблачил» как тайных партизанских пособников всех этих негодяев, с которыми мы сегодня виделись, и соответственно проинформировал об этом своих хозяев в Киеве.
— Ох, представляю веселую картину: гестаповские генералы читают эту информацию… — злорадно улыбнулся Колодяжный. — Ставлю сто против одного, что они ни за что не простят измены здешним прихвостням. Как пить дать всех перевешают на первой же ветке.
— Так в этом же и суть. Местному люду давно уже нет житья от этих катов, по ним просто петля плачет, и, разумеется, мы бы их без особых усилий, одним махом отправили на тот свет. Но что будет потом? Мы побыли да и ушли, а беззащитным женщинам и детям наверняка ведь потом, когда нагрянут каратели, придется расплачиваться за наши поступки большой кровью. Поэтому будет лучше, если оккупанты прикончат своих вернейших прихлебателей собственными руками…
Целый день носился Кирилл с Ксендзом по глухим проселкам, по отдаленным селам округа, готовясь к будущей боевой операции, но только сейчас по-настоящему понял ее глубинное содержание. Чтобы дезинформировать, перехитрить службу безопасности генерал-комиссариата, его, Кирилла Колодяжного, отделению поручается вместе с «родичем» совершить рейд под видом отдельной спецгруппы соединения Калашника на стыке Киевщины и Житомирщины, осуществляя при этом отдельные диверсии, собирая разведданные и устанавливая контакты с местными ячейками народных мстителей, и якобы попутно эта группа при помощи «родича» должна была еще и вершить руками оккупантов справедливый приговор тем выродкам-полицаям и старостам, от которых особенно страдало местное население.
«Ну и голова же у Витольда Станиславовича! Это же нужно так все сплести в один клубок!.. Врожденный стратег!» — от восторга Колодяжный даже причмокнул. И тут ему вспомнились обидные клички, непочтительный шепоток, который неведомо кем и для чего пускался в отряде об этом человеке. И что самое позорное — он, командир отделения Колодяжный, вместо того чтобы наступить на язык пустобрехам, сам частенько подхихикивал, слушая всякие разглагольствования о Сосновском. И вот сейчас, на давно не топтанной просеке засыпающего леса, он вдруг почувствовал к себе самому такое глубокое презрение, что просто не знал, куда девать глаза.