I
— Время настало, командир! Подавай сигнал!
Артем, который до боли в висках вслушивался в настороженные шорохи безветренно-душной ночи, приникнув горячей грудью к песчанистому пригорку между кустами орешника, вздрогнул от этих слов. С какой-то болезненной торопливостью смахнул ладонью обильный пот со лба, расстегнул намокший ворот гимнастерки и только после этого поднял над головой зажатую в дрожащей правой руке ракетницу. Однако нажать на спусковой крючок так и не решился.
Не раз уже выпадало ему подавать сигналы к быстротечному и жаркому партизанскому бою, но, как это ни странно, всегда в его сердце в критический миг пробуждалось неосознанное сопротивление, если можно так сказать, немой бунт против такого действия. Этот внутренний протест рождался не от разъедающего сомнения в успехе задуманной операции, не от примитивного страха перед смертельной опасностью или ответственностью за судьбы подчиненных, а от чего-то похожего на чувство провинности, неискупаемой провинности невесть перед кем за пролитую кровь, за причиненные страдания, за беспощадные разрушения. Артем тщательно скрывал от постороннего глаза это незнакомое ранее, непостижимое смятение, иногда даже ненавидел себя за минутные колебания, ибо прекрасно понимал: в годину смертельной схватки с фашистскими захватчиками в душе каждого честного человека не должно быть места для колебаний и сомнений! И все же освободиться окончательно от этого противного чувства так и не мог. Вот и сейчас оно проклюнулось в груди, заныло, наполнило сердце болью.
— Пора, Артем! — словно поняв его душевное состояние, настоятельно прошептал на ухо Ляшенко. — Медлить больше нельзя!
«В самом деле, медлить с началом операции больше нельзя, — мысленно согласился Артем. — Ведь хлопцы Загравы, располагая заранее добытыми Клавой сведениями о внешних сторожевых постах вокруг базы отдыха, уже сняли часовых, проникли на территорию этого гитлеровского змеиного гнезда и заняли удобные позиции перед коттеджами, где в чистых постелях нежатся перед новыми разбоями кровавые «герои Харькова». Да и Матвей Довгаль доложил, что его подручные взяли под прицел караулку, а группа Дришпака надежно заблокировала дорогу на Киев на случай, если оттуда подойдет подмога офицерам раньше, чем мы успеем с ними расправиться… Следовательно, в самом деле пора подавать сигнал к бою!»
Не говоря ни слова, он приподнялся на колено, порывисто нажал на спуск. Ослепительный сноп, оставляя за собой охристую дымовую ленту, с отвратительным шипением взмыл в небо, неожиданно расцвел над ошарашенными столетними дубами и соснами зловещим багряным цветком. В кровянистых переливах призрачного света Артем увидел вдали, за могучими стволами, длинное, сверкающе-неподвижное зеркало водоема, прямую полосу насыпной дамбы с парапетами, которая служила главным въездом в офицерский профилакторий, принаряженные белоликие коттеджи под деревьями на приозерном взгорье и посыпанные чистым песочком дорожки между клумбами…
«Что же это хлопцы медлят? Почему не пускают в ход бутылки с горючей смесью?..» — пронзила мозг Артема тревожная мысль. Но не успел поблекнуть, разбрызгаться огненным дождем багровый георгин над кронами деревьев, как ночную тишину разорвал какой-то странный треск, звонко звякнуло разбитое стекло. В тот же миг окна почти всех аккуратных домиков на приозерном пригорке одновременно озарились изнутри ослепительными вспышками, выхаркнули в темень длиннющие оранжевые полотнища пламени. И вдруг над ночным лесом будто сто громов ударило. От этих оглушительных взрывов, казалось, содрогнулось даже небо, приугасли испуганные звезды в безоблачной вышине, раскололась пополам и глухо застонала земля.
— Ну, началось! — облегченно вздохнул Артем. — Теперь началось…
К этому необычному бою отряд готовился долго и тщательно. Еще две недели назад в район Пущи-Водицы была направлена специальная разведывательная группа, которая подыскала подходящее место для ночной переправы через быстротечный Ирпень, прощупала среди лесов надежные подходы от Ирпеня к офицерскому сборищу, при помощи Клавиной подруги Вии Гребер составила детальную схему расположения всех санаторных сооружений, изучила систему охраны и количественный состав гарнизона, уточнила средства его связи с Киевом. Когда на основании этих разведданных был до деталей продуман и утвержден план операции, партизаны приступили к напряженной подготовке. Учились в темноте метать гранаты в цель и бесшумно снимать вражеских патрулей, сооружать под звездами переправы на водных рубежах и ставить на дорогах и просеках самодельные мины. И так день за днем, день за днем до тех пор, пока каждая специализированная группа, каждый боец четко не усвоили свою задачу и маневр в будущем бою.
— Как по нотам все идет! Молодцы загравинцы! Хорошо осветили цели и еще лучше забросали их гранатами, — с удовлетворением потирал руки Ляшенко, не отрывая взгляда от коттеджей, которые жарко полыхали гигантскими факелами.
А тем временем бой стремительно разгорался. Разгорался по своим неумолимо жестоким, до конца не постигнутым законам. И вскоре достиг того критического предела, когда весы победы легко могли склониться и в ту и в другую сторону. Вот в эти трудные минуты как раз и выверялась самым суровым, самым объективным кодексом жизнеспособность всего отряда, ибо сейчас уже мало что значили даже самые мудрые приказы или указания, а все решала великая человеческая выносливость, закаленность, духовная целостность и осознанная необходимость наивысшей жертвенности каждым, буквально каждым бойцом.
До крови закусив губу, Артем жадно вслушивался в глухие взрывы, беспорядочную трескотню выстрелов, отчаянно-безумный рев в коттеджах и чувствовал, как никогда, остро, что уже не способен влиять на стремительное течение событий, что теперь ему остается лишь наблюдать и верить в сообразительность и выучку своих боевых побратимов.
Вдруг в бешеный клекот боя ворвалась дружная скороговорка десятка автоматов — это загравинцы, как и предусматривалось планом операции, секанули по окнам и дверям коттеджей, откуда в панике начали было выскакивать полуголые «покорители Европы». С командного пункта хорошо было видно, что мало кому из фашистов удавалось вырваться из огненной западни. Гигантский пожар ярко освещал цели, и партизаны метко били по ним из своих засад.
— Пора уже, наверное, и группу Сосновского высылать… — промолвил Артем.
— Боюсь, как бы она не попала под огонь загравинцев, — заметил Ляшенко.
— А почему бы ей не проникнуть к админкорпусу вдоль озера?
— Не форсируй события!
Сосновского, который со своими подручными ждал сигнала неподалеку от командирского наблюдательного пункта, позвали, когда перестрелка начала несколько затихать.
— Ну, Витольд Станиславович, наступила и ваша очередь. Как говорят, ни пуха! — пожал ему руку Артем. — Только будьте осмотрительны, не рискуйте напрасно…
— Принимаю к сведению! — сухо бросил тот в ответ и быстро исчез среди кустов.
Через минуту-другую несколько согнутых фигур промелькнуло между деревьями, а вскоре замаячили уже возле освещенной пожаром дамбы, которая служила въездом в профилакторий со стороны города. И тут нежданно-негаданно с крыши караульного помещения над дорогой яростно застрочил пулемет. Сосновский со спутниками будто слились с землей.
— Немецкий! В спину нашим бьет, гад!.. — чуть не задохнулся от бессильной ярости Артем. — Как же это довгалевцы, черти бы их побрали, умудрились не прикончить его?
Не помня себя вскочил на ноги, готовый броситься на помощь сосновцам, которых только что послал под кинжальный пулеметный огонь.
— Не командирское это дело — бросаться на вражеские пулеметы! — резко дернул его за полу Ляшенко. — Твое место здесь!
Он выхватил из рук Артема ракетницу, умело перезарядил ее и, прицелившись, направил огненный сноп в темную пасть душника на чердаке караулки, где хищно трепетали рваные вспышки. Это в конечном счете и решило дело: по указанной Ляшенко цели сразу же ударили партизаны, на крышу каменного здания полетели гранаты. Три или четыре громких взрыва — и вражеский пулемет захлебнулся, умолк навсегда.
Постепенно затихал адский клекот и на подворье профилактория, озаренном до самых глухих закоулков разъярившимся пожаром. Напряжение боя спадало, к командному пункту отовсюду начали приходить донесения.
— С ротой охраны покончено! Имеем большие трофеи, — первым отрапортовал запыхавшийся Довгаль. — Какие будут дальнейшие распоряжения?
— «Трофеи, распоряжения»… А почему своевременно не накрыли пулемет? — не мог скрыть своего раздражения командир.
— Да кто же мог подумать, что охранники втащат его на крышу?
— А нужно думать! На войне тот, кто туго думает, беспощадно бывает бит.
— Об этом после, Артем, — включился в разговор Ляшенко. — Пора уже об отходе позаботиться. Так что подавай сигнал Павлюку. Пускай он со своими хлопцами начинает минировать дороги в Киев и готовит завалы на пути вашего отхода. А Довгаль с отделением Проскуры пускай поможет Сосновскому. В его группе наверняка ведь есть раненые…
— Слыхал, Матвей? Все понятно?.. Тогда действуй! — обратился Артем к командиру второго взвода. — Только с умом чтобы… Постарайся прихватить как можно больше медикаментов и соли. Да не мешкайте там. Из Киева уже, наверное, спешат сюда регулярные войска.
Молча козырнув, Довгаль словно провалился в темень между кустами. А через какую-то минуту появился посланец Загравы.
— Разрешите доложить… Комвзвода приказал передать… с офицерней, можно сказать, покончили до основания, — пошатываясь, как пьяный, прерывисто докладывал прибывший. — Комвзвода велел спросить, что делать с этими?.. Ну, с выдрами, которые ублажали офицерню…
— С какими еще выдрами? Что это за тон? Кто вам дал право так обзывать невольниц? — вспыхнул гневом Артем.
— Извините, виноват, сгоряча глупость сболтнул… — круто сменил тон разгоряченный молодой человек, который по собственному опыту уже знал, сколь беспощаден этот человек к малейшему проявлению развязности или грубости.