Всегда старательный и сообразительный, Кирилл на этот раз лишь часто захлопал ресницами, явно не понимая, что задумал Витольд Станиславович.
Расчет Ксендза был очень прост. Арестантский грузовик, который только что выехал из Радомышля, в Житомире мог появиться никак не раньше, чем через два часа. Следовательно, два часа ни в радомышльском, ни в житомирском гестапо о нем беспокоиться не будут, если только не поступят какие-нибудь тревожные сообщения. Лишь где-то к полудню фашистские судьи, не дождавшись своих жертв, поднимут тревогу, начнут наводить справки, рассылать запросы. И только после этого может быть выслана на трассу поисковая группа. Если сейчас посчастливится не встретить здесь никого и исчезнуть в лесах, тщательно заметя перед этим следы диверсии на шоссе, то вряд ли вообще когда-нибудь гестаповским ищейкам удастся узнать, куда же все-таки девалась арестантская машина с обреченными словаками. Этот свой замысел Сосновский и поведал Кириллу.
— Только все нужно сделать молниеносно, понимаете, без промедлений!
— А как же поездка в Малин? В лагере ведь все надежды на нас…
— Поездка в Малин не отменяется. Только это уже мои заботы… Вы же, Кирилл, возьмите на себя дело спасения словаков. А напоследок мой вам совет: не теряйте ни секунды, нигде и ни при каких обстоятельствах не останавливайтесь! Забросьте трупы эсэсовцев в арестантский отсек, замаскируйте наши следы на шоссе и до начала интенсивного движения постарайтесь проскочить к бывшему укрытию Бородача в Кодринских лесах. Замаскируйте там машину, оставьте словаков — и немедленно в лагерь… Ясно?
— А как же вы один… Без шофера?
— Да уж как-нибудь, — не то иронически, не то виновато улыбнулся Ксендз, слегка прикоснулся к плечу Кирилла рукой и, натянув перчатки, решительно открыл переднюю дверцу «опеля». Легко, даже элегантно сел за руль, запустил мотор и, к превеликому удивлению Кирилла, двинулся с места так, как может двигаться опытный водитель-профессионал, бросив перед этим: — Если со стороны Радомышля навстречу мне попадется автомашина, я постараюсь остановить ее и прикрыть вас на некоторое время… А сейчас — счастливого пути!
Однако никто не повстречался Ксендзу. Ни через километр, ни через пять. И как ни всматривался он в даль, кроме дымчато-сиреневого облачка над горизонтом, так ничего и не увидел до самого Радомышля. И от осознания того, что Кириллу со словаками наверняка уже удалось исчезнуть в лесных дебрях, а может, от ощущения одиночества, такого привычного для него в последние годы, им овладело удивительное спокойствие, уверенность в себе. И когда насупленный дебелый детина-охранник с автоматом поперек живота бесцеремонно загородил «опелю» въезд на тетеревский мост, Ксендз не удостоил его даже взглядом. Лишь ткнул пренебрежительно через опущенное боковое стекло документы, как назойливому нищему милостыню, и отвернулся, рассматривая предместье Радомышля за речкой. Даже привыкший ко всяким дорожным приключениям охранник и тот оторопел от такого горделиво-демонстративного презрения эсэсовского чина. Он сначала потянулся было за добротным портмоне из багровато-кремовой кожи, но почему-то спохватился, щелкнул каблуками и махнул рукой. Дескать, проезжайте, гауптштурмфюрер, эти формальности нам ни к чему…
«А здесь дичь еще непуганая, — великодушно кивнув охраннику, сделал вывод Ксендз. — Что ж, этим можно воспользоваться. И притом как можно скорее!»
В Радомышле его вообще не останавливали. Весь город проехал на малой скорости, и никто не обратил на него никакого внимания. За исключением разве лишь допотопного бородача в изношенной полотняной сорочке, который на противоположной околице тащил за собой на веревке сухоребрую козу. Он, единственный из всех радомышлян, заприметил его еще издалека и, когда поравнялся с машиной, пронзил «гауптштурмфюрера» таким ненавидящим взглядом, что после этот взгляд не раз снился потом невозмутимому Витольду Станиславовичу.
…И снова стелилась перед ним пустынная дорога. Сначала она извивалась среди чахлых перелесков, потом вырвалась на поле и быстро побежала между нескошенными, давно перезревшими хлебами. Полоска реденькой, заброшенной ржи острым клином тянулась куда-то до пригорка и там подпирала безбрежный купол безоблачного неба, в котором кое-где неподвижно висели звонкие вестники погожего дня — жаворонки. Вокруг все еще было охвачено дремотой, а утренний легкий ветерок как-то лениво катил к пригорку шелковистые буруны, игриво выплескивал их прямо на голубую бездонность…
Ксендзу даже показалось на короткий миг, что он едет не в «опеле» среди перезревших хлебов, а в солнечном корабле плывет по золотистому морю к обманчиво близким голубым берегам. От природы он был далеко не сентиментальным человеком, всю свою жизнь провел в каменных чащах больших городов, никогда не ходил босиком за плугом и не изведал, как сладко щемят от усталости мозоли на ладонях от косы или цепа, но его почему-то всегда до головокружения трогали переливающиеся поля нескошенных хлебов. Он не то чтобы стыдился, а просто скрывал от людей эту свою слабость и все же в минуты душевного смятения или невыносимого огорчения непременно убегал из города в чистое поле, снимал фуражку, расстегивал тугой обруч воротника и бродил в одиночестве среди раскачивающихся упругих стеблей, которые стремительно и гордо тянулись к солнцу. Бродил до изнеможения, купаясь в ароматах еще не дозревшего зерна, в несравненных переливах вечернего поля.
Сейчас он тоже просто физически чувствовал потребность выйти из машины, углубиться в колосистое поле, закрыть глаза и прислушаться к затаенно-успокаивающему шепоту, проникнуться величественным ритмом хлебного прибоя. Но он лишь крепче сжал руль и поддал газу, всем сердцем устремляясь в неизвестную, но крайне необходимую Ворсовку. Ведь борьба за жизнь Ляшенко, собственно, еще не начиналась; все, что было до сих пор, это лишь прелюдия, а настоящая борьба начнется только в Ворсовке. Именно там он должен как-то разыскать (но так, чтобы не заронить ни у кого ни малейшего подозрения!) Вухналя и взять адрес того таинственного врача, который, пренебрегая смертельной опасностью, наверное, уже не одного уберег от немецкой каторги. Ну а потом уж… Что будет потом, он даже не хотел думать. Его беспокоило одно: как можно скорее встретиться с Вухналем.
Не сбавляя скорости, проскочил Малую Рачу. Вскоре и старинная разбросанная Мирча осталась позади. До Ворсовки оставались считанные километры, а конкретный план, как встретиться среди бела дня с Вухналем, так и не созрел у Ксендза. Вместо этого, неизвестно почему, его начали одолевать сомнения: а что, если Вухналя нет дома? Он ведь не может его долго ждать…
«Опель» шмыгнул в перелесок. Острые тени замелькали под колесами, с понизовья потянуло сыростью и прелью. Охваченный невеселыми мыслями, Ксендз вовремя не заметил проторенного за придорожными зарослями объезда и с разгону влетел в непролазную ни в дождливую, ни в сухую погоду рытвину, откуда хаотически торчали разные палки, доски, сушняк. Оглушительный удар в днище машины, яростный скрежет железа, треск… Подпрыгивая на ухабах, «опель» каким-то чудом проскочил рытвину и застыл, хотя по всем законам физики должен был бы опрокинуться вверх тормашками.
«Этого только не хватало, чтобы здесь засесть…» — встревожился Ксендз.
С недобрым предчувствием повернул ключ зажигания. К счастью, мотор легко завелся. После этого Ксендз выскочил из кабины, наскоро осмотрел машину. Ничего страшного, хотя правый задний подкрылок был смят, а глушитель валялся поодаль на комьях засохшей земли. И внезапно горечь сменилась радостью: «Сама судьба посылает мне прекрасный повод для встречи с Вухналем — он жестянщик по машинам…»
Его не беспокоило то, что Вухналя может не быть дома. Чтобы отремонтировать машину немецкого офицера, ворсовские полицаи, несомненно, разыщут его даже под землей.
Ворсовка — типичное полесское село. Убогое, на первый взгляд, разбросанное, малоприветливое и неуютное. Сколько ни всматривался Ксендз, никак не мог определить, где же должен быть центр. Поэтому остановился неподалеку от первого же явно нежилого дома под железом, у дверей которого жалось десятка полтора женщин.
— Где есть здешний управа? — обратился к ним, умышленно калеча слова на иностранный лад. — Мне нужен старост. Зи ферштейн?
— Это молочный пункт, староста здесь редко бывает, — ответила за всех высокая молодица в голубеньком платке.
— Я приказывайт звать сюда старост! Шнеллер, шнеллер! Их бин ожидайт старост…
— Смерти бы ты скорее дождался, кровопивец, — донеслось в ответ приглушенно.
И тут же зазвучали встревоженные женские голоса:
— Прикусила бы ты язык, Марфа! Жизнь тебе надоела, что ли?.. А на кого сирот оставишь?
Ксендз сделал вид, что ничего не понял, лишь указал женщинам на солнце и постучал пальцем по циферблату своих ручных часов, давая понять: времени у него в обрез.
— Палазя, чего же ты стоишь? — обратилась к кому-то женщина в голубом платке. — А ну сбегай к пану старосте да позови его сюда. Не видишь разве, пан офицер ждут его?
От группы отделилась худенькая девчонка с тоненькой косой за плечами и побежала через огород. А Ксендз, чтобы не смущать женщин своим присутствием, сел в машину, закурил сигарету. Но через минуту почувствовал, как в голове у него закружилось, веки мгновенно набухли и начали слипаться. До сих пор усталость не напоминала о себе, а сейчас так внезапно навалилась незримой многопудовый глыбой, что он вот-вот уснет посреди дороги на глазах у женщин. С испугом выскочил из кабины, начал шарить вокруг глазами, ища колодец. «Умыться бы! Умыться бы холодной водой — все пройдет!» Однако просить воды у кого-нибудь из крестьян не стал.
— Пошему заставляй так долго себя ждать? — сорвал злость на пожилом кособоком старосте с каким-то невыразительным, будто вылинявшим, лицом, когда тот приковылял к молочному пункту следом за девчонкой.
— Виноват, вельможный, виноват. Вы уж извините меня, окаянного, — сорвав с головы замусоленную кепку, низко согнулся прибывший.