Но, к удивлению, он не ощущал ни страха, ни отчаяния перед суровой минутой. Был спокоен и исполнен достоинства, как и в тот памятный осенний вечер, когда его, тогда еще молодого врача, который по призыву партии большевиков только что переехал из Киева на измученную эпидемиями тифа, испанки и другими болезнями Малинщину, схватила в лесу над берегом Тетерева (он возвращался тогда пешком от роженицы с дальнего хутора) банда Мордалевича и тут же приговорила к немедленной смерти как «совдеповского комиссарчука». Раздетого донага и избитого, бандиты привязали его к сосне, а сами начали разводить огромный костер, чтобы живьем сжечь свою жертву. К счастью, на этот костер нагрянула тогда красноармейская часть, которая не первую неделю преследовала волчью стаю Мордалевича, и вырвала его, молодого врача, из бандитских когтей. А на что он мог надеяться сейчас?
— Ваши шутки совершенно неуместны, — холодно промолвил Соснин после паузы. — Я врач и поехал с вами только для того, чтобы исполнить свой профессиональный долг.
— А именно для этого вас и позвали.
— Заманили, а не позвали!
— Возможно, это точнее сказано, но сами понимаете, почему я так поступил. Извините великодушно, однако ради вашей безопасности я иначе поступить не мог.
…«Опель» подкатил к старой, перекошенной и вросшей в землю хате, крытой покоробившимся гонтом, и резко остановился. В тот же миг на крыльцо выскочили трое вооруженных мужчин в странных полувоенных мундирах. Эсэсовец опрометью кинулся к ним и на ходу отрапортовал:
— Товарищ командир, хирург из Малина доставлен… Первоклассный хирург!
Тот, кого назвали командиром, коренастый и суровый на вид человек с гривой жестких волос на голове, направился к машине:
— Дорогой вы наш, мы уж тут все глаза проглядели, вас высматривая…
Но Соснин не обратил внимания ни на улыбки, ни на приветливые слова, он никак не мог поверить, что находится среди советских партизан, а не среди гестаповских агентов.
— Кто здесь нездоров? Кому необходима моя помощь? — выбравшись из машины, подчеркнуто холодно спросил он.
— В хате раненый. Пройдите туда, пожалуйста… Василь, Кирилл, помогите врачу нести его вещи!
Соснин отмахнулся от непрошеных помощников. С недобрым предчувствием взошел на крыльцо, вступил в темные, пропахшие плесенью сени. Но когда увидел сквозь открытую дверь в комнату на скамье под образами человека с болезненно заостренными чертами желтовато-серого лица, орошенного блестящими капельками пота, понял: его и в самом деле ждал здесь тяжелобольной.
У порога Соснина встретила с рушником и мылом в руках стройная горделивая женщина в белом врачебном халате. Не промолвив ни слова, она жестом указала на наполненную горячей водой кадку, стоявшую в сторонке на толстоногой табуретке. Моя с дороги руки, Соснин окинул беглым взглядом затененную деревьями комнату и сразу заключил: к встрече с ним здесь тщательно готовились. Пол чисто вымыт, окна открыты и аккуратно затянуты марлей, а самодельный дубовый стол и скамья с выставленными на ней в ряд никелированными биксами покрыты белыми простынями.
— Вы врач? — обратился гость к Клаве Лысаковне, вытирая руки.
— До некоторой степени…
— Можете доложить анамнез?
— Слепое пулевое ранение нижней трети правой ноги с раздроблением кости. Сначала был наложен резиновый жгут, проведена обработка раны и прилажена импровизированная шина с фиксацией коленного сустава. После третьих суток у больного внезапно резко поднялась температура, он почувствовал сильную распирающую боль в области ранения. Визуально обнаружены отек и покраснения на коже ноги…
— Какая сейчас температура, пульс, давление крови?
— На рассвете температура спала, однако больной впал в глубокую апатию. Пульс прерывистый, еле-еле слышный. Кровяное давление все время снижается…
Разумеется, на основе этих данных еще трудно было установить бесспорный диагноз, но Соснину они не понравились. Надев халат, он поспешил к раненому, не подававшему никаких признаков жизни. Слегка приподнял простыню, которой тот был прикрыт, и сразу же нахмурился. Необычайный отек ноги, синюшно-бурый цвет кожи с россыпями водянистых волдырей — все говорило о том, что у больного в разгаре анаэробная гангрена. Для большей уверенности прикоснулся кончиками пальцев к уже явно омертвевшему участку ткани и в тот же миг услышал характерное легкое похрустывание.
— Кто вы? — раскрыв глаза, вяло прошептал опаленными жаром губами Ляшенко.
Соснин повернул голову и встретился с взглядом раненого. На короткий миг встретился, но что-то остро кольнуло ему в сердце. Он всем своим существом почувствовал: да, нечто большое и значительное связывает его с этим человеком. Только где, когда, при каких обстоятельствах они встречались? И тут, будто яркий луч прожектора, его память вдруг выхватила из седой мглы прошлого полыхающий под ледяным ветром гигантский костер на крутом берегу Тетерева, ошалевший танец звонких сабель, которые густо посверкивали в кровянистых вспышках, ржание сцепившихся в бешеном поединке коней и хрип смертельно раненных людей. А еще она выхватила из своих глубин раскрасневшееся лицо юного командира в высокой буденовке, который склонился над ним, Сосниным, и спросил: «Кто вы? Как попали в банду Мордалевича?..»
— Кто вы? — снова прошептал раненый.
О как хотелось Ивану Ивановичу напомнить сейчас о кровавой сече над Тетеревом два десятилетия назад, о враче, спасенном красными воинами от бандитской расправы! Но бывший спаситель находился в таком состоянии, что было просто жестоко волновать его какими-то воспоминаниями. Да и хранил ли он в памяти будничный для своей биографии эпизод стычки с бандитами на тетеревском берегу?
— Я врач. Пришел помочь вам…
Слабенькая печально-ироническая улыбка затрепетала на запекшихся губах раненого.
— Спасибо за внимание, но, наверное, это излишние заботы… Мне бы уснуть… Если у вас есть, дайте что-нибудь выпить, чтобы я мог уснуть…
— Вам в самом деле лучше сейчас забыться. — Соснин вынул из своего баула две плоские аптечные коробочки и подал Клаве. — Это эфедрин и тиопентал-натрий. Введите, пожалуйста, больному в вену. А потом сделайте санацию полости рта и вообще…
Клава пораженно взглянула на него.
— Да, да, коллега, начнем с базис-наркоза. Здесь картина совершенно ясная… Пусть это вас не обидит, но разрешите спросить: вам когда-нибудь приходилось обрабатывать операционное поле?
— Только во время практических занятий в институте.
— А сможете ассистировать мне при операции?.. Хотя это дело нехитрое, сработаемся.
Пока Клава делала больному уколы, Соснин выложил на скамейку из баула хирургические инструменты, флаконы с медикаментами, резиновые перчатки.
— Пусть кто-нибудь разведет огонь в печи…
— У меня есть две спиртовки, — ответила Клава.
— О, богато живете! Что ж, тогда приступайте к стерилизации инструментария.
— Все необходимое для операции я простерилизовала до вашего прихода… — Она указала на закрытые биксы, а потом приглушенно спросила: — Вы будете ампутировать ногу?
Он подошел к больному, приоткрыл ему веко и лишь после этого сказал:
— И притом немедленно ампутировать! Здесь уже ничего другого сделать невозможно. Меня сейчас одно беспокоит: как бы у больного преждевременно не развился токсический шок…
Токсический шок… Утомленное Клавино лицо покрылось бледностью, она нахмурилась: это же она, именно она не смогла из-за своего незнания и неумения своевременно отвратить от Данила беду. Эх, бумажная эскулапка!
— Эмоции отбросим прочь, коллега, — понял ее состояние Иван Иванович. — Всю волю соберите в кулак: нас ждет трудный поединок за жизнь этого человека. Именно за жизнь!
— Оперировать будете под общим наркозом?
— Достаточно рауш-наркоза. Подобные операции великий Пирогов делал еще сто лет назад в полевых условиях за две минуты… А сейчас зовите ваших людей, пускай уложат раненого на стол.
Через минуту Заграва с Колодяжным осторожно перенесли Ляшенко на операционное ложе. Соснин привычно обработал антисептиками гангренозный кордон на раненой ноге, вымыл, простерилизовал руки и застыл с закрытыми глазами и поднятыми на уровень груди руками перед красным углом, где висели запыленные образа. Нет, он не молился, не звал себе на помощь всевышнего (за свою жизнь успел сделать сотни подобных операций и в полесских хатах, и в сельских больницах, а то и просто в лесах или на сенокосах), он собирался с силами, как перед неравным поединком. Ведь эта операция была для него особенной: судьба предоставила ему возможность именно сейчас сполна отплатить человеку, который когда-то вырвал его из когтей смерти…
VIII
…Ничего не видя, опустошенный, он вышел, пошатываясь, на крыльцо и утомленно присел прямо на ступеньки, положив на колени отяжелевшие руки. В косых лучах предзакатного солнца было видно, как по лицу его стекает пот, а пальцы часто-часто дрожат. К нему сразу же кинулись Василь с Кириллом, но на полдороге остановились, в нерешительности переступая с ноги на ногу. А вдруг им первым придется услышать то, что всякий предпочитал бы не слышать до самой смерти?..
Он долго сидел с закрытыми глазами, и никто его не тревожил. Но вот дуновение ветра донесло терпковатый запах табачного дыма, и ему нестерпимо захотелось закурить. Утомленно оглянулся вокруг, чтобы у кого-нибудь разжиться цигаркой, и лишь тогда увидел в отдалении троих нахмуренных крепышей. И в тот же миг исчезла из тела усталость, выветрилось напряжение — так вот какие они, здешние партизаны! Вообще ему не впервые приходилось встречаться с народными мстителями — по просьбе дочери он не раз выезжал на хирургические операции и в тетеревские, и в кухаревские, и даже в базаровские леса. Но там были обыкновенные лесовики, которые лишь ночью решались выбираться из своих укрытий. А здесь такая уверенность, такой уровень конспирации, который позволяет днем появляться на оживленнейших дорогах… «Что же это за смельчаки такие? Откуда они взялись в наших краях? Не являются ли они сподвижниками Калашника, о делах которого еще с весны по селам идет добрая слава?..»