— Как там с нашим командиром? — с нескрываемой тревогой в голосе хмуро спросил Колодяжный.
«Что это я в самом деле! Для них ведь каждый миг ожидания — невыносимая мука… Хотя что я могу сказать? Что их боевой друг навсегда остался калекой?..»
— Я сделал все, что в человеческих силах… — Но слова его не согрели, не осветили никого. Потому что люди эти уже давно жили по моральному кодексу, который сурово диктует: для друга сделай больше, чем в человеческих силах! — Могу сказать одно: ваш товарищ перешел фатальную черту.
— Выходит, вы имеете надежду?..
— Врач, который не надеется на лучшее, — не врач. Я сделаю все, чтобы раненый выжил!
У присутствующих вырвался облегченный вздох.
— Ну, доктор, если ваши слова да до бога дойдут… — Ошалело тряхнув рыжей, почти огненной шевелюрой, Заграва яростно замахал кулаками над головой. — Просто и не знаю, чем можем вас отблагодарить!.. Лично я, если захотите, небо к вам наклоню!
Соснин улыбнулся, попросил закурить, а потом сказал:
— А вы меня, считай, уже сполна отблагодарили. Тем, что свели с дорогим для меня человеком.
— Вы знаете полковника Ляшенко? Откуда?
— Это длинная история. Скажу одно: я вечный его должник…
Василь, Кирилл и Артем, который в этот момент подошел к крыльцу, пораженно переглянулись: что за чудеса? А потом, будто по команде, повернулись к Ксендзу, который лежал в сторонке на спорыше, разметав руки. Как это понять, мол? Почему вы, уважаемый, ни единым словом не обмолвились о своем знакомстве с должником Данила? Зачем целый день выматывали из нас нервы?.. Внезапно на крыльцо опрометью выскочила Клава:
— Данилу плохо! Тошнит его, корчит…
Врач бросился к больному. Партизаны затаили дыхание, осторожно прислушиваясь к голосам в хате.
— Так, так, морфина всю ампулу вводите!.. И приготовьте стакан разведенного спирта… Пусть это вас не удивляет: в послеоперационный период алкоголь — испытанное средство обезболивания…
Но вот голоса затихли. Лишь изредка доносился то острый металлический стук, то болезненный стон, то приглушенные команды. С замирающими сердцами партизаны не отрывали глаз от входной двери в ожидании Соснина, но он долго не появлялся. Лишь через полчаса вышел на крыльцо. В соломенной шляпе, в полотняном пиджаке, с баулом в руках. У хлопцев в глазах потемнело: а вдруг Данилу уже не нужна ничья помощь?..
— С оперированным все в порядке, — чтобы унять их тревогу, поспешил сообщить Соснин. — Просто обычные посленаркозные рефлексии…
— К нему хоть на минутку можно? — у Загравы даже зубы стучали от волнения.
— Вообще больных не рекомендуется беспокоить после операции, но… Ваш друг просил прислать к нему какого-то Федю…
— Это Масюту, наверное? Но зачем он сейчас понадобился Данилу?
— Ну, так пойдите расспросите.
Колодяжный с Загравой быстро направились в хату. Но не прошло и минуты, как оттуда пулей вылетел Василь и крикнул ездовым, ожидавшим распоряжений за сенником:
— Опара! Коростылев! Мигом доставить сюда Федька Масюту! И передайте в лагерь: с полковником все в порядке, полковник будет жить!
«Будет жить!.. Будет жить!.. Будет жить!..» — будто запел вокруг лес, торжественно затрубили ветры в вышине.
— Что ж, свое дело я сделал, — подошел Соснин к Артему. — Теперь пора и в дорогу.
— Ну что вы, так сразу в дорогу? Без обеда никуда не пустим. Вы уж не отказывайтесь, разделите скромную трапезу. Прошу к нашему партизанскому столу.
— Есть — не спать, можно подождать. Но раз уж вы так просите… Куда прикажете идти?
Артем с Ксендзом проводили гостя за угол хаты, где под зеленым шатром молодых дубков красовался застеленный новенькой дерюжкой и заставленный глиняной посудой широченный, самое малое в три обхвата, пенек, а рядом с ним лежали вместо стульев два нетесаных бревна.
— Да это же царский обед! — всплеснул руками Соснин, увидев на пеньке чугун вареной картошки и горку коралловых помидоров, миску нарезанных кусков сала, лук, огурцы, хлеб. — Нет, такой обед мне долго придется отрабатывать!
— О доктор, вы уже отработали его. Если бы вы только знали, какого человека спасли!.. Просто и не знаем, как отблагодарить вас…
— А мы без благодарностей обойдемся. Сейчас каждый честный человек должен до конца выполнить свой долг перед Родиной.
Сели на бревна. Артем налил в кружки густой терновки и предложил выпить за здоровье Данила.
— За это — с радостью, хотя вообще-то я непьющий, — сказал Соснин. — Самое большое мое желание сейчас: чтобы он благополучно одолел наступающую ночь. Потом все должно пойти на лад. Но эта ночь…
— А вы не могли бы побыть возле него? Завтра утром мы чуть свет доставили бы вас в Малин.
На минутку Иван Иванович задумался, а потом глухо:
— Тысячи разнообразнейших операций сделал я за свою жизнь, но, поверьте, никогда еще так не переживал за исход, как ныне. Этот человек должен жить! И я все сделаю, чтобы он выздоровел. Но сегодня не могу оставаться возле него. Сегодня я должен возвратиться в Малин. Хотя бы и очень поздно!
— Вы правы, доктор, — поддержал его Ксендз. — Пан Кашкин до третьих петухов будет ждать своей рюмки магарыча. И не стоит испытывать его терпение…
— Именно потому я и рвусь домой. Но завтра под вечер непременно приеду. Вы только позаботьтесь о транспорте.
— Да о чем речь? Товарищ Сосновский, это же не большая проблема для вас?
Ксендз неопределенно пожал плечами. Он уже обдумывал вдоль и поперек эту проблему и пришел к абсолютно определенному выводу: «лимит» его поездок на «опеле» в Малин исчерпан. После вчерашнего приключения с арестованными словаками под Радомышлем ему вообще не стоило бы пока появляться в тех краях, чтобы не привлечь к себе внимания гестаповских агентов. Для установления транспортных связей с Малином нужно найти какой-нибудь другой вариант. И пока Соснин хлопотал у постели больного, он нашел этот вариант.
— Я, как вам известно, сторонник нестандартных решений больших и малых проблем. Поэтому считаю: смежные задачи целесообразнее всего решать в комплексе и с вовлечением как можно меньшего количества людей… Нам что сейчас нужно? Тайно доставить доктора в Малин, а завтра незаметно переправить из Малина сюда. Логика подсказывает: тому, кто будет транспортировать врача сегодня, необходимо будет подождать его где-нибудь до завтрашнего вечера и тем же путем доставить сюда. Одно лишь звено в этой операции уязвимо: где найти нашему ездовому надежное укрытие в Малине?
— Ну, нашли над чем ломать голову! — развел руками Соснин. — Да на моем дворе может хоть неделю отсыпаться. Ко мне ведь каждый день прибывают подводы с отдаленнейших сел и хуторов. Либо привозят на них больных, либо присылают за мной… К этому все на нашей улице давно привыкли, и еще одна подвода ни у кого не вызовет ни интереса, ни удивления. Ну, а чтобы избежать там случайностей, ездового следовало бы обеспечить надлежащими документами…
— За документами у нас дело не станет, — улыбнулся Ксендз. Он предусмотрительно уже успел вручить Оноприю Пронюку не простую справку леоновской управы, а настоящий мандат на право поездки знаменитого врача из Малина к больному.
— Тогда, считай, обо всем и договорились. Ну, а теперь, как говорят, на дорогу, — и Артем наполнил чарку.
— Предлагаю тост за добрую встречу между добрыми людьми, — поднялся немного взволнованный и торжественный Иван Иванович. — За такую встречу, которая помогает каждому из нас выполнять свой долг до конца.
Артему понравился этот скромный человек с чистым сердцем и светлым умом. Уже с первого взгляда между ними установился тот сердечный, незримый для постороннего глаза душевный контакт, который бывает только между давними и проверенными разными жизненными испытаниями приятелями. Соснин вел себя удивительно просто и естественно, будто был не в партизанском отряде, а на общественном дворе или в артели смолокуров. Он из деликатности не проявлял любопытства ни к чему, что не касалось больного, за все время не задал ни одного вопроса, отвечая на который Артему пришлось бы кривить душой.
— Что ж, мне пора! — заторопился Соснин.
Ксендз достал из кармана пачку хрустящих рейхсмарок и протянул ему:
— Возьмите свой гонорар, Иван Иванович.
— Вот те раз! Зачем обижаете?
— Не обижаю, а забочусь о вас. Поверьте, эти марки — ваше самое надежное алиби.
Сокрушенно покачав головой, постучал себя указательным пальцем по лбу:
— А я-то думал… Что ж, пану Кашкину и тут повезло.
— Только не будьте с ним слишком щедры — это насторожит. Лучше постарайтесь, чтобы все на вашей улице увидели, как хорошо немецкие офицеры оплачивают ваш труд. Это будет только на пользу.
Тем временем по сигналу Артема из-за сенника выехала бричка, в которую была впряжена пара коней. Правил ими один из ближайших помощников Матвея Довгаля дед Оноприй — неказистый на вид, подслеповатый, заросший кустистой, какой-то жесткой щетиной маленький человечек неопределенного возраста с вечно красными веками и слезящимися глазами.
— Это ваш возница и спутник. Дороги в окрестных лесах знает как свои пять пальцев…
Оноприй сгреб пятерней промасленный картуз с головы, неумело поклонился, показав уже изрядно облысевшее темя и полный рот выщербленных желтоватых пеньков вместо зубов.
— Человек он разбитной и находчивый. Так что во всем можете на него положиться, — добавил Артем, заметив несколько удивленный взгляд Соснина.
Они еще раз все вместе поблагодарили врача за помощь, уложили в сене на передке брички нехитрые партизанские подарки и уже приготовились было пожать на прощанье руку, как Иван Иванович обратился к ним с хитрой улыбкой:
— Скажите, бога ради, товарищи хорошие: а почему это вы со мной, человеком мало вам известным, столь доверчивы? Почему не предупреждаете, не берете подписки или хотя бы слова молчать?
— А зачем?
— Как это — зачем? А вдруг я, возвратившись в Малин, немедленно сообщу оккупационным властям, где был, что делал и с кем встречался?..