— Извините, Иван Иванович, но подобные шутки вам абсолютно не к лицу, — покачал головой Ксендз.
— А я не собираюсь шутить, я вполне серьезно спрашиваю: вы что, всех здесь с раскрытыми объятиями встречаете и провожаете?
— Если серьезно, далеко не всех. С другими у нас и разговор другой. Что касается врача Соснина… Это же нужно быть совершеннейшим болваном, чтобы не понять, что человек, который, рискуя не только собственной жизнью, но и жизнью своей семьи, не раз предоставлял убежище, оказывал медицинскую помощь беглецам из лагерей военнопленных, который по доброй воле спас не один десяток советских граждан от немецкой каторги, просто неспособен донести. Нет, сто раз нет! Так зачем же тогда клятвы, заверения?..
Было видно, что Соснин доволен таким ответом.
— Все это правильно… Но откуда у вас такая информация?
— Не суть важно. Главное, информация достоверная. Разве не так?
Соснин и не собирался возражать. Начиная с прошлой осени в его домике в самом деле находили надежное укрытие и окруженцы, и беглецы из фашистской неволи; не одному из малинцев он помог избежать отправки на немецкую каторгу. Но кто еще, кроме жены, дочери и сына, может об этом знать?.. «Из каких источников партизаны узнали о моих сокровенных секретах? Неужели кто-нибудь из домашних?.. — И вдруг у него мелькнула догадка: — А куда иногда в праздничные дни уходит Нина?.. Что, если она связала свою судьбу с этими людьми?.. Только почему же скрывает это от меня? О Нина, Нина, дитя мое солнцеликое!..»
— Что же, я благодарен за высокое доверие, — наконец сказал он, — Очень благодарен! Это ныне такой для души бальзам… Ведь слышать за спиной «немецкий прислужник», а то и проклятья и угрозы, скажу вам, нелегкое испытание.
— А вы на судьбу не очень жалуйтесь, — ответил Артем с улыбкой. — Эти шепотки да проклятья — и горе ваше, и одновременно спасение. Пусть фашисты считают, что вы и в самом деле их прислужник, а когда придет наше время… тогда все станет на свои места.
— Поскорее настало бы это время! Сил уже нет ждать его…
— Выше голову, доктор!
Соснин уже было встал на подкрылок брички, но вдруг соскочил на землю и обратился к партизанам:
— Если уж на то пошло… Нам, наверное, еще не раз придется встречаться. А если честно говорить, не очень хотелось бы мне каждый раз топтать сюда тропинку. Кто-нибудь когда-нибудь да повстречается на дороге. И не станет ли эта дорога известной тогда и гестаповским шпикам?..
Артем с Ксендзом одобрительно кивают головами: Соснин говорит сущую правду. Это только исключительные обстоятельства вынудили сегодня привезти сюда врача, а превращать подобные посещения в систему просто недопустимо. Тут явно что-то нужно придумать.
— Мое вам предложение: давайте устроим партизанский лазарет в нейтральной зоне. У меня, например, в селе Пинязевичи есть абсолютно надежные и преданные люди: когда-то я их, можно сказать, спас от верной смерти. Так вот к ним и можно было бы тайком переправлять раненых… А я в Пинязевичах свой человек, часто там бываю.
Нет, не верилось партизанским командирам, что вот так просто может быть решена одна из самых жгучих их проблем.
— Хотя… Я понимаю, это, конечно, не самый лучший выход, — по-своему истолковал молчание собеседников Соснин. — Вам при себе необходимо постоянно иметь хорошего хирурга.
— Это пока для нас только мечта…
— Так разрешите тогда помечтать и мне. Надеюсь, скоро что-нибудь придумаем. А теперь — до завтра!
— До завтра! До завтра!..
Оноприй прикрикнул на застоявшихся коней, щелкнул их вытертыми постромками, бричка быстро покатилась к насыпи через высохший ручеек и вскоре скрылась в сизых вечерних сумерках.
— Слушайте, Витольд Станиславович, сегодня вы… Скажите, как вам удалось найти такого человека? — на радостях едва сдерживаясь, чтобы не схватить худого Ксендза в свои медвежьи объятья, спросил Артем.
— Я, извините, здесь ни при чем. Виновен во всем Ляшенко, — ответил тот с напускным равнодушием.
— Ну ладно, ладно, пошли поскорее к Данилу.
И они направились в пропахшую больничными запахами Семенютину хату. Там было тихо, темно и душно. А Данила почему-то лихорадило. Клава уже навалила на него все, что было в хате, положила под здоровую ногу грелку, а его все знобило. Василь с Кириллом согнулись у стола, не зная, чем помочь больному, который, подобно мертвецу, лежал с закрытыми глазами головой к красному углу.
— Что с ним? — Артем к Клаве шепотом.
— Большая потеря крови… Я уже вливаю, вливаю физраствор, а его все трясет…
— Это ты, Витольд? — услышав шепот, раскрыл глаза Ляшенко.
— Да, товарищ Ляшенко, — склонился над раненым Ксендз.
— Вы отправили Федька Масюту в Киев?
— Завтра отправляем.
— Пускай непременно перед тем зайдет ко мне… А ты, Артем, познакомил минеров с замыслом операции «Коромысло»?
— Да, они уже готовятся к ней. Как ты себя чувствуешь, дружище?
— Как видишь, сам мучаюсь и вас мучаю…
— Подержись малость. Врач сказал, что завтра тебе станет легче.
Явно утомившись, Данило вздохнул, смежил веки и совсем тихо:
— Обязанность врача — обещать… Но ничего, я подержусь… А вы не теряйте здесь времени… Пришлите только Федька ко мне… А сами идите и занимайтесь делом: у вас ведь дел…
Их и в самом деле ждало огромное множество забот, которые необходимо было разрешить непременно сегодня. Ведь как ни тяжело переживали партизаны потерю четырех друзей на Тали и ранение полковника Ляшенко, однако в отряде ни на миг не прерывался налаженный ритм жизни. По разработанному плану партизаны круглосуточно несли сторожевую службу вокруг Змиева вала, разведывательные и диверсионные группы регулярно отправлялись на выполнение спецзаданий, в подразделениях каждый день проводилась полевая учеба и ни на час не прекращались инженерные работы по благоустройству и маскировке лагеря. Каждый вечер в штаб отовсюду стекалось большое количество развединформации, которую необходимо было немедленно осмыслить, систематизировать, чтобы в случае необходимости внести соответствующие коррективы в уже намеченные боевые операции.
— Хорошо, Данило, мы идем. А ты крепись здесь, дорогой друг, и менее всего думай о делах. Поскорее набирайся сил…
Каждый слегка прикоснулся к восковой, скованной холодом руке полковника и с тяжелым сердцем направился к выходу.
— Что ж, хлопцы, теперь за дело, — невесело бросил Артем на крыльце.
Заграва, добровольно взявший на себя обязанности коменданта «маяка», после того как перенесли сюда Ляшенко, отправился с Аристархом Чудиным разводить на ночь сторожевые посты и «секреты», а Колодяжный метнулся к сеннику седлать коней, чтобы как можно скорее направиться к Змиеву валу, где ему надлежало до следующего вечера подготовить свою группу к длительному маршу с «родичем».
Вслед за Колодяжным неторопливо побрел Артем, поглощенный невеселыми думами.
— А вы, Витольд Станиславович, здесь собираетесь оставаться? — обратился он к Ксендзу, все еще стоявшему на крыльце.
— Нет, мне нужно было бы побывать на пятом «маяке».
Артем выразительно взглянул на запад, где над верхушками деревьев полыхало многоцветьем высокое вечернее зарево. Дескать, когда уже отправляться в Кодринские леса?
— Непременно сегодня побывать?.. Вы двое суток глаз не смыкали…
— Выспаться успеем, а у словаков побывать крайне необходимо сегодня. Кстати, вам тоже не помешало бы, товарищ командир.
— Сегодня не выйдет. Меня в лагере ждет Проскура перед выходом на операцию…
— Подождет, — непривычно резко прервал его Ксендз. — А словаков непростительно вынуждать томиться в ожидании до завтра. Разве трудно представить, как они там весь день нас выглядывают? Мы ведь для них — единственная надежда и опора. Вот почему сейчас, именно сейчас им, как никогда, необходимы дружеская поддержка, искреннее слово. А вполне может случиться, что эта наша поездка на пятый «маяк» в конечном счете окажется во сто крат значительнее, чем задуманная Проскурой операция…
На что намекает Ксендз, Артем, конечно, догадывался, но за насущными заботами, будто сквозь предрассветную мглу, еле-еле представлял отдаленную перспективу превращения их отряда в могучее, интернациональное антигитлеровское соединение, где найдут место в строю все, кому ненавистен фашизм.
— Съездить, конечно, надо, — согласился наконец Артем. — Только что можем мы сейчас обещать?
— А никаких особых обещаний от нас никто не требует. Просто побудем, поговорим, очертим для себя круг возможностей… Вообще разрешите мне словаков взять на себя.
Тем временем к ним возвратился Заграва с долговязым Чудиным.
— Слушай, Василь, возьми у Аристарха нескольких автоматчиков и айда с нами на пятый «маяк»…
— Это что, к словакам? — спросил Заграва без особого энтузиазма.
— Хотя бы и к ним… Они там голодные сидят, прихвати им какой-нибудь харч на ужин.
Не прошло и четверти часа, как четверо всадников выехали с Семенютиного двора и исчезли в лесных сумерках.
Пятый, фактически запасной «маяк», которым в отряде почти не пользовались и куда утром Ксендз направил Колодяжного со словаками, был самым отдаленным от Змиева вала. По прямой туда было, наверное, с полтора десятка километров, а от Семенютиного двора и все двадцать набиралось. Но Артем со спутниками одолел это расстояние довольно быстро и легко. Потому что не плутали они по лесным пущам и полевым ложбинам, как тогда, весной, когда пробирались после первого своего боя в Кодринские леса на свидание с Бородачом, а двигались по хорошо изученному маршруту. Примерно в полночь они уже были на том месте, где когда-то начинался предусмотрительно притопленный в застоявшейся грязи настил из ольховых стволов. Спешились, оставили коней хлопцам Загравы, вставшим на пост, а сами вслепую двинулись по пересохшему, загроможденному разными корневищами болотцу. Десяток-другой осторожных шагов — и вот они уже под лобастым холмом крошечного островка, где весной больной Бородач устроил свою последнюю крепость. Однако их никто здесь не окликнул, не встретил, хотя запах дыма, повисший в кронах деревьев, неопровержимо свидетельствовал: люди где-то неподалеку. Вскоре партизаны и в самом деле их заметили. Правда, сначала увидели дрожащие отблески на ветвях старой сосны, а уж потом — крошечное пламя, над которым склонились застывшие фигуры.