— Сколько их там?
— Да, наверное, десятка два будет. Все к нам просятся…
Данило с Артемом переглянулись: как же это они, планируя сегодняшнюю операцию, не подумали об этих горьких жертвах насилия? Все, казалось, взвесили и предусмотрели, а вот об этом, вишь, не подумали.
— Для меня ясно одно: оставлять их здесь никак нельзя. Нагрянут каратели из Киева — всех до единой уничтожат. Хотя бы для того, чтобы избавиться от свидетелей своего позора, — после короткого раздумья сказал Ляшенко. — Полонянок нужно бы вывести куда-нибудь в безопасное место…
Легко сказать: вывести в безопасное место два десятка женщин. Но чего это может стоить отряду? Не было ни малейшего сомнения в том, что уже в ближайшие часы отряд ждут суровые испытания. Ведь по их следам непременно бросится разъяренная стая эсэсовцев, и придется, наверное, не день и не два метаться по округе, спасаясь от уничтожающих ударов, с кровавыми боями вырываться из окружения, а в случае особой трудности распылиться вовсе, чтобы примерно через неделю-другую мелкими группками или поодиночке пробраться к Змиеву валу[5]. И присутствие двух десятков необстрелянных, непривычных к тяжелым боям и переходам людей непременно станет при таких условиях фатальным для всего отряда. Но Ляшенко, конечно, прав: оставить опозоренных девчат на произвол судьбы они просто не имеют права.
— Передай Заграве, — наконец принял решение командир, — пускай отправит их с проводником к месту переправы на Ирпене. Только как можно скорее!
— Но ведь они голые…
— То есть как голые? — спросили в один голос Артем с Данилом.
— Ну, натуральным образом. Мы обнаружили их в подвальном помещении за десятком замков раздетыми донага…
— Этого еще только не хватало!
Неизвестно, как выпутались бы из этого положения командиры, если бы к тому времени на КП не прибыл посланец Сосновского.
— Что делать с медперсоналом? Там человек тридцать немецких врачей и медсестер в плен сдались… Сейчас помогают нам упаковывать лекарства.
Об отношении к пленным медработникам у Артема с Данилом было немало споров перед походом, и все же они сошлись на мысли, что врачей, которые добровольно сложат оружие, нужно отпустить на все четыре стороны. Пускай, мол, и сами убедятся, и своим расскажут, что партизаны отнюдь не бандиты, как их именует геббельсовская пропаганда. Потому-то ответ Артема был четким и недвусмысленным:
— Кто из них поднял руки, того не трогать!
— А вот их одежду реквизировать все-таки нужно, — добавил Ляшенко. — Иначе во что же оденешь невольниц?
— Правильно. Пускай Сосновский реквизирует у них халаты, ну и всякую другую одежду, но непременно объяснит при этом, почему мы вынуждены прибегнуть к такой мере. Только без проволочек, без проволочек!
— Будет сделано!
Связные бросились выполнять приказ, а на командный пункт вместо них мчались другие. Донесения, запросы, приказы… Как ни старались руководители отряда предусмотреть все перипетии операции заранее, но в ходе боя появилось множество проблем, которые нужно было решать буквально на ходу.
Нужно ли заминировать водопровод? Что делать с медикаментами и врачебными инструментами, которые невозможно забрать с собой? Как лучше организовать транспортировку многочисленных трофеев к Ирпеню, где в зарослях ивняка на противоположном берегу их ждали подводы?..
За всеми этими неотложными делами Артем и не заметил, как стремительно пронеслось время. Опомнился лишь тогда, когда со стороны Киевского шоссе внезапно донеслось несколько мощных взрывов. Невольно взглянул на часы — перевалило на третий час. Значит, они тут уже больше часа хозяйничают!
— Вот и досиделись! Группа прикрытия вступила в бой…
— Труби отбой, командир! Нам здесь ни минуты нельзя больше задерживаться! — В словах всегда невозмутимого, выдержанного Ляшенко прорвалась тревога. — Группа Дришпака долго не удержится на шоссе. Нужно поторопиться с отходом!
Артем выпустил в зенит две зеленые ракеты. Но партизаны, едва услышав взрывы мин на шоссе, даже без этого сигнала уже торопились к месту сбора отряда — перекошенной беседке на обочине просеки, которая вела от профилактория в глубь леса. Все прекрасно понимали, что их ждет, если регулярные немецкие войска навяжут здесь бой, заблокируют все отходы за Ирпень и зажмут в огненное кольцо. Поэтому каждый изо всех сил спешил к беседке, с тревогой прислушиваясь, что происходит на Киевском шоссе. Но там, к общему удивлению, вскоре воцарилась полнейшая тишина.
Тронулись через кусты к месту сбора и Таран с Ляшенко. Но не сделали они и десятка шагов, как впереди что-то со скрипом затрещало, натужно зашелестело и, будто с тяжелым придыханием, глухо упало на землю. Затем прозвучал громкий перестук топоров, чей-то предостерегающий окрик, и снова — треск, нарастающий шелест, могучий удар о землю.
— Молодцы павлюковцы, успели все-таки перекрыть завалом дорогу отхода, — бросил Ляшенко и ускорил шаг.
Возле перекосившейся беседки командиры застали целую группу раскрасневшихся, еще не остывших после боя, озаренных радостью победы партизан. Переступая с ноги на ногу, они торопливо сосали из рукавов цигарки, вытирали мимоходом мокрые от пота лица, перебрасывались короткими репликами.
— Твои все в сборе? Потери есть? — спросил Артем, едва увидев Заграву.
— Благодарение судьбе, обошлось без потерь. Вот жду Кирилла Колодяжного — он со своими ребятами пускает красного петуха по уцелевшим корпусам.
— Сосновского, Довгаля не встречал? Как у них?
— Сейчас здесь будут. Сами и расскажут…
Вскоре в вертикальной прорези просеки на фоне озаренного пожаром неба и в самом деле показались движущиеся фигуры. А через минуту в сопровождении сгорбленных под тяжестью мешков партизан появился Сосновский. Не промолвив и слова, суровый и сосредоточенный, он остановился поодаль, поставил между ногами пузатый чемодан и, сняв фуражку, принялся старательно вытирать платком намокшую внутреннюю сторону околыша. Его спутники, молча опустив на землю поклажу, тоже присоединились к своим. Последними подошли Хайдаров с Проскурой, которые осторожно и словно бы даже как-то торжественно несли кого-то наполовину завернутого в белое на самодельных носилках.
У Артема учащенно застучало в висках: кто?..
— Мотренко, — сказал кто-то из прибывших. — Никак, бедняга, не придет в сознание.
— Что с ним?
— Две пули навылет. Предплечье рассечено, череп задет. Мотренко первым на дамбе оказался. Ну и попал под прицельный огонь…
К Артему подступил Ксендз:
— У Мотренко дела плохи. Пленный врач по моему приказу сделал ему перевязку, он считает… Мотренко нужно было бы оставить где-нибудь у надежных людей. Он не выдержит перехода по бездорожью.
Но даже и без предупреждения Ксендза было ясно: с таким ранением ночная дорога может оказаться для Мотренко последней. В отряде все успели полюбить этого коренастого, покладистого человека, который отличался недюжинной физической силой и чистым, как у ребенка, открытым сердцем, но ничем сейчас не могли помочь ему. Разве лишь тем, что на руках донесли до Ирпеня и отдать под опеку Клавы Лысаковны.
Тем временем к беседке приблизился запыхавшийся Кирилл Колодяжный со своим отделением. К месту сбора не прибыла лишь группа минеров. Чтобы не терять времени, командиры распределили между бойцами трофеи для транспортирования, отдали приказ о порядке отступления и развертывания в боевые порядки на случай стычки с врагом, определили главный дозор и прикрытие на марше. Можно было бы уже и трогаться, но группа минеров будто сквозь землю провалилась.
— И где этот Павлюк? — вырвалось у кого-то непроизвольно. — Сколько можно торчать здесь из-за него?
И снова тишина. Хрупкая, настороженная. Бойцы застыли в ожидании и непроизвольно переносятся мысленно на Киевское шоссе, где недавно внезапно вспыхнул и так же внезапно затих ночной бой. И тревожные мысли начинают охватывать их: а что, если гитлеровцы с ходу смяли группу прикрытия Дришпака? А может, они напали на след отряда и именно сейчас незаметно затягивают смертельную петлю?..
— Артем, пора трогаться! — решительно заявляет Ляшенко. — На поиск группы Павлюка пошли добровольцев, а отряд держать здесь нельзя.
Добровольцев не пришлось долго искать. Но не успели они побежать назад по просеке, как оттуда донесся треск пересохшего хвороста под чьими-то торопливыми шагами. Все на миг замерли, инстинктивно схватившись за оружие. Мгновенно напряжение спадает — в разреженных заревом сумерках партизаны узнают минеров из группы Павлюка.
— Где вас носит, иродовы души?.. Целый час околачиваемся здесь из-за вас!.. В штрафники бы за такие штучки!.. — с разных сторон посыпались упреки.
Однако минеры ни словом не обмолвились. За них все сказал длинный как жердь и худой как щепка Павлюк, подступив к Артему:
— Товарищ командир, поставленная перед нами задача выполнена: подъезды к Пуще-Водице заминированы. По собственному усмотрению заминировал еще и завалы на этой просеке. Так что до утра фашисты навряд ли отважатся тронуться по нашим следам…
«А все-таки молодчина этот Павлюк! — мысленно похвалил командира минеров Артем. — Сам, вишь, додумался завалы заминировать. Теперь его хлопцы, безусловно, пригасят боевой запал гитлеровцев, и те до утра не осмелятся пускаться вдогонку за нами по просеке…»
Артем давно уже проникся искренней симпатией к этому внешне неуклюжему, чуточку странному человеку, который прибился к отряду вместе с освобожденными из трудлагеря военнопленными. Едва держась на ногах, до предела изнуренный и слабый, этот бывший сельский учитель физики по собственной инициативе нашел себе дело. Сплотил рьяных в работе молодых парней и горячо принялся обучать их минному делу. Во время учебных переходов или маршей к месту боевых операций его подручные старательно разыскивали по селам и хуторам уцелевшие бомбы и снаряды, а когда находили, на собственных плечах транспортировали их к «чертовой кухне» вдали от лагеря. Там под руководством своего учителя вытапливали из них тол и собственными силами изготовляли примитивные мины. И все это павлюковцы делали без какого бы то ни было приказа, тихо и незаметно. Вот и сейчас они проявили похвальную инициативу, заминировав завалы.