— Ну, ребята, еще малость поднатужимся — и мы в надежной гавани! — подбадривающе крикнул Кирилл своим спутникам и без тени колебаний повел их напрямик через огороды, будто ходил по ним с малых лет.
Сначала они шли через вязкие капустные грядки, а потом через заросшую пыреем межу, обсаженную шелестящей, уже пожухлой кукурузой. Вскоре вырвались на глухую сельскую улицу с крутыми глинистыми обрывами. Кирилл осмотрелся по сторонам и теперь только успокоился. Он сразу же узнал и оббитую дождями, перекособоченную пустую хатенку поодаль на пригорке, все обитатели которой еще прошлой зимой неизвестно куда исчезли, и большой колодец, в котором с недавних пор почему-то топились горобиевцы и от которого все отреклись, и могучую стену чертополоха на месте сожженного подворья колхозной ударницы Килины Шапар. Ничего не изменилось в Горобиях с тех пор, как они с Ксендзом побывали здесь на трофейном «опеле». Разве лишь еще больше порыжел придорожный спорыш от зноя да еще сильнее застоялась тишина вокруг.
Чтобы избежать любопытных глаз, партизаны, пригибаясь к земле, направились к отдаленной площади, в центре которой в утренней мгле зловеще возвышалась виселица. Примерно в сотне метров от этого страшного места свернули направо в переулок. А через минуту-другую переводили дыхание уже под высокими дубовыми воротами с жестяной обшивкой на могучих столбах.
— Вот и причалили! — Кирилл вытер со лба пот кубанкой и взялся за щеколду.
Но ворота оказались запертыми изнутри. И тут Мансур Хайдаров, не сказав никому ни слова, подошел к плотному забору из струганых досок, подпрыгнул, ухватился за верхнюю кромку. Не успели спутники понять, что затеял «моя-твоя», как он легко подтянулся на руках и перемахнул через забор. И в тот же миг там осатанело залаяли собаки, звякая цепями.
— Боюсь, без штанов останется Хайдаров… — произнес кто-то обеспокоенно.
Но вот калитка открылась, и Мансур, сверкая белозубой улыбкой, почтительно склонился перед хлопцами в низком поклоне:
— Ходи сюда всем аулом, дорогой гость будешь…
Семеро вошли в уютный, зажатый со всех сторон постройками двор, посреди которого возвышался старый берест. Поодаль красовалась рубленая, на высоком фундаменте хата на две половины, под железом, рядом с ней — сарай для дров, дальше — сенник, конюшня, свинарник, курятник. Все добротное, новенькое, сколоченное на долгие годы. Тут явно хозяйничал человек, уверенный в своем будущем.
— А собаки куда девались? — завертел головой Пилип Гончарук, для которого еще с детства пес был чуть ли не самым страшным зверем.
— Хе-хе… — лукаво сощурил узкие глаза Мансур. — Серко башка хороший имеет. Нюхом стреляй почуял, сразу хвост поджимал, будка удирал…
— Ну, если уж тебя здесь и псы признали, то валяй зови хозяина, — оценивающе осматривался вокруг Колодяжный, прикидывая, как отсюда в случае чего лучше всего ускользнуть.
Не успел Хайдаров и шага сделать к высокому крыльцу, как там появился величавый старикан с палкой. Высокий, осанистый, с длинной седой бородой и смолисто-черными густыми бровями на аскетически обескровленном лице — ну, апостол апостолом! Не выражая ни тревоги, ни удивления, он сурово спросил:
— Кто такие будете? Какие дела привели вас сюда?
Из группы выступил вперед Колодяжный:
— Прослышали мы от добрых людей, что живет в этой благословенной обители портной — мастер на все руки. Вот и прибыли мы из неблизких краев, чтобы спросить: не сошьете ли нам здесь картузов? В шапках что-то жарковато, — рассудительно, с достоинством, как и советовал Ксендз, произнес Кирилл условную фразу и снял пропотевшую кубанку.
В соответствии с планом Ксендза Мефодий должен был откликнуться на это условной фразой-паролем. Только он почему-то не торопился с ответом. Торчал, опершись на отполированную ладонями палку, и придирчивым взглядом из-под нахмуренных бровей сверлил прибывших. И тут Кирилла внезапно обожгла зловещая мысль: «А что, если он узнал меня?.. Хотя виделись мы мельком и был я в эсэсовском мундире…»
— Ну так как с картузами? — побуждает горобиевского старосту к разговору Кирилл.
— Да знаете, добродеи, ошибочка у вас вышла… — не очень охотно подал голос Мефодий. — Не шью я картузов. И никогда не шил. Это лишь фамилия у меня Кравец[10]. А наше дело — плотницкое. Все, что вокруг видите, вот этими руками сработано.
От сердца у Кирилла малость отлегло. Апостолоподобный человеконенавистник все-таки ответил паролем. Не совсем, правда, так, как предполагал Ксендз, но откликнулся.
— А нам и хороший плотник пригодится. Может, войдем в хату да там и поговорим о делах?
Однако Мефодий будто и не слышал намека. Переставлял с места на место палку, пожевывал усы, а с приглашением не спешил.
— Если уж так жарко в шапках… — взвешивая, будто на весах, каждое слово, промолвил он после продолжительного раздумья. — Есть, правда, у меня один картуз завалящий. Еще от царя Миколки, в сундуке пылью покрывается. Если уж вам невмоготу, пошли, примерите.
Все спутники Кирилла двинулись к крыльцу. Но старик, будто защищаясь, вдруг поднял над головой палку:
— Да не всем скопом! Картуз-то один… Кто среди вас старший? Ты? — ткнул пальцем в Кирилла. — Вот ты первым и примеряй.
Кирилл интуитивно почувствовал: этот скрытный червь что-то замыслил и, наверное, неспроста заманивает его в темную утробу своего дома. И все же ему ничего не оставалось, как принять приглашение. Он лишь бросил многозначительный взгляд на Мансура и направился в хату.
— Ради чего вы притащились сюда вот такой оравой? — гневно зашипел Мефодий, как только они оказались наедине в полутемных сенях. — Да еще в такую пору, когда люд уже глаза продирает?
— А разве не ясно, ради чего? Неужели до сих пор не догадываетесь, кто мы такие и откуда?
— Да знаю, знаю! Но с паном офицером у нас была другая договоренность. Почему не предупредили меня об этом приходе?
— Мы действуем в точном соответствии с приказом пана гауптштурмфюрера Бергмана.
— Но он твердо обещал, что мое доброе имя не будет запятнано. А тут — табуном средь бела дня, считай… А если вас кто-нибудь видел из горобиевцев и проследил?
— С каких это пор пан Кравец стал так бояться односельчан? — Кирилл не скрывал иронии. — Чем они его так напугали?
— Не о страхе речь! Просто я не желаю, чтобы всякая нечисть обо мне языки точила. Я ведь тут, так сказать, и пастырь, и повелитель. А если начнутся пересуды…
— А мы длинные языки вмиг можем укоротить! — нашелся Кирилл.
— Без вас будет укорочено!
— Так чего же вы хотите?
— Чтобы вы немедленно убрались отсюда. Говорите, что от меня нужно, и с богом.
— Так вот ты как запел! — даже присвистнул Кирилл.
— Да нет, я не выгоняю… Я понимаю, днем вам по селу нечего слоняться. Но ведь можете вы перебыть у кого-нибудь другого. Хотите, я даже подскажу, у кого именно…
— А господин гауптштурмфюрер заверял, что на Мефодия Кравца можно во всем положиться… О, он будет очень разочарован, когда я доложу, как нас здесь встретили!
— Да господь с вами, зачем же о таком докладывать? На меня в самом деле во всем можно положиться. Я все сделаю, что прикажете… Об одном лишь прошу: остановитесь у безногого Парфена Браги. Это недалеко здесь… Сделайте такую милость, христом-богом заклинаю!
Лишь теперь Кирилл наконец понял, зачем затащил его сюда этот седобородый хитрец. «Он хочет с нашей помощью поквитаться с безногим Брагой. Ступи мы лишь к нему на порог, как этот аспид немедленно донесет в гестапо, к кому топчут тропинки партизаны. Кто там станет разбираться, зачем и к кому мы на самом деле шли. Парфена гестаповцы просто повесят на первом же дереве. Ах ты, пес бешеный!.. Только нет, на этот раз по-твоему не будет!»
— Вот что: приказывать отныне буду я! Ясно? — сказал Кирилл топом, не терпящим возражений. — А теперь слушай и наматывай на ус: мы отсюда до сумерек никуда ни шагу! Мои люди должны отдохнуть перед ночной дорогой. И ты, именно ты, несешь полнейшую ответственность за нашу безопасность. Мне не хотелось бы угрожать, но скажу одно: если у кого-нибудь из моих парней упадет с головы хотя бы волосинка, ни тебе, ни твоим домочадцам несдобровать. Пан гауптштурмфюрер измены никому не прощает. Понял?
Зябко втянув голову в плечи, Мефодий начал кутаться в заношенную фуфайку:
— Да я ведь что? Я ничего… Просто хотел как лучше…
— Лучше всего будет, если ты сейчас пригласишь всех нас в хату. Только не забывай, кто они и как с ними надлежит обращаться. Да прикажи стол немедленно накрыть: мы с дороги, проголодались…
После этого разговора старосту будто подменили. Он проворно выскочил на крыльцо и затараторил льстивым голосом:
— Так чего же вы стоите посреди двора, дорогие гости? Заходите-ка в дом, милости просим. Мы давно уже ждем вас, высматриваем…
Просторная, на шесть окон светлица с мощной продольной матицей, куда вошли партизаны, мало напоминала человеческое жилье. Казалось, если сюда кто-нибудь и заглядывал, то только для того, чтобы помолиться, отбить поклон всевышнему. Все стены, от застланных пестрыми домоткаными ковриками-дорожками скамеек и до самого потолка, как в церкви, были сплошь завешаны большими и малыми иконами; в красном углу перед массивным бронзовым распятием, украшенным редкостной работы старинным рушником, как-то печально мерцала лампадка на причудливых цепочках; выскобленный до живого дерева пол посыпан привядшей зеленью, а в сторонке на дубовом столе громоздилась пудовая книга в позолоченной оправе. От густого настоянного запаха ладана, воскового нагара и еще чего-то терпковато-приятного у хлопцев закружилась голова. Они в нерешительности столпились у порога и невольно сняли шапки.
— Да проходите же, проходите… — прикидывался гостеприимным хозяином Мефодий. — Да садитесь же скорее, вы ведь с дальней дороги.
— Хайдаров, давай первым на наружный пост! — перед тем как садиться, приказал Кирилл.