И тут внезапно вспыхнул фальшивым гневом Мефодий:
— О каких таких постах речь? Вы что, хотите меня кровно обидеть? Не забывайте: в этой обители никто не был еще обижен. Вы здесь как у бога за пазухой…
— Спасибо за заботы, но мы люди военные и должны поступать в точном соответствии с уставом.
Уже фигура Хайдарова промелькнула за окном на подворье, а старик все еще не мог угомониться. Он шагнул к дверям, ведшим на другую половину, постучал в них палкой:
— Эгей, ты уже продрал глаза, Протас? А иди-ка, голубчик, сюда.
Вскоре оттуда высунулся по-медвежьи неуклюжий, мордатый детина с подпухшими веками. Увидел вооруженных автоматами пришельцев и вмиг застыл на месте, переменился в лице, стал чем-то похож на затравленного гончими хищника.
— Это посланцы высокого повелителя, Протас, — поспешил пригасить его тревогу старик. — Разумеется, их нужно принять по-царски. Так что пока я тут то да се, ты, голубчик, позорюй на подворье. Да так, чтобы сюда и муха не пролетела! Ежели что — спускай собак…
— Будет сделано, — облегченно вздохнул тот. И, еще раз окинув партизан недоверчивым взглядом, скрылся за дверями боковушки.
А вслед за ним туда же поспешил и Мефодий, бросив на ходу:
— Извините, уважаемые, я на минутку: бабам нужно указание дать… А вы устраивайтесь здесь как дома. На Протаса можете, как на каменную гору, положиться. Это зятек мой, можно сказать, правая рука…
«Да оно и видно: бандит бандитом», — отметил мысленно Кирилл. А когда остался в светлице наедине с хлопцами, промолвил небрежно:
— Что ж, давайте и в самом деле устраиваться. Эта семья проверена, мы можем чувствовать себя здесь спокойно, — и первым снял с себя пиджак.
Слова были сказаны только для «родича», хлопцы прекрасно это поняли. И, чтобы не подвести своего командира, с напускной непринужденностью начали раздеваться и вешать верхнюю одежду на деревянные крючки, вбитые в косяк. Разделись, причесались, автоматы составили в рядок на скамейке. Один лишь «родич» остался в пиджаке. Он горбился в сторонке, очень внимательно рассматривая какую-то икону.
— А ты? — слегка коснулся его плеча Гриц Маршуба. — Тут уж дело такое: к сорокам попал — по-сорочьи стрекочи…
— Я сейчас… просто засмотрелся, — спохватился Квачило.
— И в самом деле интересная штука! Хлопцы, вы только посмотрите…
По зову Грица все партизаны, несмотря на утренние сумерки, бросились рассматривать иконостас. Чего только там не было. И отреченные лики святых в сверкающих ореолах, и архангелы в поднебесье на розовых крыльях с судными горнами, и странствующие апостолы со свитками святых писаний в руках. Но едва ли не более всего поразила всех деревянная, уже чуточку облупленная икона между окнами, которая так привлекла внимание «родича». Талантливая рука неизвестного живописца изобразила на бронзовом подносе отрубленную голову старого благообразного человека. Дымчато-серебристые, в легких завитушках волосы, синюшные, плотно смеженные веки и рубиновые капельки крови на металле… Неизвестно почему, но эта икона показалась партизанам зловещим символом светлицы, в которой перед ликом святых совершено бесчисленное множество омерзительных дел.
— Кто это, Иоанн-креститель? — спросил Кирилл, ни к кому не обращаясь.
— Он самый… Он самый… — подтвердил Квачило. — Какая ужасная смерть…
Потом они просматривали десятки других икон с разнообразными библейскими сюжетами, но невольно каждый из них то и дело оглядывался на отсеченную мечом голову на бронзовом подносе.
Тем временем в светлице принялись хозяйничать женщины. Как бесплотные тени, они бесшумно сновали туда-сюда, внося из боковушки разные яства и напитки. А вскоре дубовый стол, с которого убрали Библию, чуть не прогибался под тяжестью блюд. Хлопцы глазам своим не поверили, когда увидели горку румяных пирогов, несколько кувшинов со сметаной, ситечко слив, огромную жаровню с дымящейся яичницей…
— Ну, вершители святого дела, прошу откушать нашего хлеба-соли, — торжественно промолвил Мефодий, появившись в светлице в темной слежавшейся паре. Он неторопливо приблизился к углу, освещенному лампадкой, отреченно уставился глазами в бронзовое распятие, размашисто перекрестился и первым сел за стол.
«Наверное, всегда вот так вымаливает у бога благословение, когда напутствует своих подручных ликвидировать очередную жертву», — почему-то подумалось Колодяжному. Однако он, как и советовал Витольд Станиславович, тоже перекрестился и опустился на скамью напротив хозяина. Лишь после этого расселись за столом все остальные.
— Что ж, начнем трапезу по православному обычаю. — Старик лукаво прищурил глаз и достал откуда-то из-под скамьи полуведерную бутыль с дымчато-сизой жидкостью.
— Самогон оставь для других гостей, — властно прикрыл ладонью горло бутыли Кирилл.
— Это почему же так? Брезгуете или, может…
— У нас обет: до победы — ни капельки спиртного.
Такое заявление явно понравилось Мефодию:
— Богоугодный обет. Я это зелье сатанинское сам не почитаю… — И убрал бутыль с глаз.
Сидели за столом, но никто из партизан, как и велел Кирилл, не прикоснулся к еде, пока ее сначала не отведал самый старший среди них — хозяин. И это тоже произвело большое впечатление на Мефодия. Почтительные хлопцы, набожные! И вообще, чем пристальнее он к ним присматривался, тем большей симпатией проникался. И едят не как свиньи из корыта, а степенно, со вкусом. И лишнего слова никто не обронит. А дисциплина какая! Сразу видно: настоящие воины. Если бы только у него были такие подручные! С подобными молодцами он не то что весь гебит в бараний рог свернул бы, а даже самого Калашника обуздал бы…
— Минуточку, добродеи, — вдруг вскочил он на ноги, когда стараниями изголодавшихся партизан почти полностью опустел стол. — Я сейчас медку на закуску… Про черный день берег, но для таких гостей…
— Обойдется! — Кирилл нарочно сказал это не очень почтительно. — Не думай, что мы сюда пришли объедаться. У нас к тебе более серьезное дело.
— Говорите, говорите. Рад буду послужить.
— Нужно, чтобы ты обеспечил нас провиантом на неделю. Ну, хлебом печеным, салом, какой-нибудь крупой, овощами… Упакуй все это в мешки, сложи на подводу, чтобы мы вечером без задержки могли отправиться.
Старик посуровел, нахмурил лоб:
— Хотя мои достатки и не ахти какие, но с провиантом задержки не будет. А что касается подводы… Как объяснить, если кто-нибудь спросит, куда девалась моя кобыла?
— Никому никаких объяснений! Через сутки она снова будет в твоей конюшне.
— Ну, если так… Одним словом, спокойно отдыхайте: до вечера все сделаем так, как сказали.
— Что ж, могу обещать: командование надлежащим образом оценит эту услугу.
Мефодий довольно улыбнулся, скромно опустил долу глаза:
— Да это уж такое дело… А как, дозвольте спросить, проходит ваша операция? Вышли уже на след…
— Об этом потом! — резко прервал его Кирилл. Все время он более всего остерегался, чтобы этот выродок не сболтнул чего-нибудь такого, что могло бы насторожить «родича». Ведь было яснее ясного, что Квачило фиксирует каждое промолвленное здесь слово, анализирует каждый шаг партизан. — Ты лучше прикажи, чтобы моим орлам где-нибудь насест приготовили. Они, видишь, уже носами клюют…
— Да, поспать бы сейчас минуток этак семьсот не помешало бы, — уловив тревогу Кирилла, нарочито громко зевнул сообразительный Пилип Гончарук.
— А вот как раз тебе о боковой рано думать. Собирайся сменить Хайдарова на посту.
— Принимаю во внимание сменить Хайдарова! — отрапортовал Пилип и тут же выбрался из-за стола.
Следом за ним встали и остальные, поблагодарив хозяев за щедрое угощение. Прихватив завтрак для Мансура, партизаны в сопровождении старой Кравчихи направились в сенник, где им было отведено место для дневного отдыха. А Кирилл остался в светлице для разговора с Мефодием с глазу на глаз. Представляя себя доверенным лицом гауптштурмфюрера Бергмана, он интересовался, что сейчас слышно в крае о Калашнике, как относится население к лесовикам, безопасно ли им, то есть спутникам Кирилла, в случае необходимости появляться в населенных пунктах. А под конец доверительно попросил совета: куда из окрестных сел им, по мнению такого опытного человека, как Мефодий, следует податься, чтобы напасть на след партизан, на кого из старост и начальников полицейских «кустов» гебита можно полностью положиться?
— В наших краях вряд ли вы нападете на след Калашника. Он и раньше сюда не совал носа, а сейчас вообще будто в воду канул. А вот Цымбал… Поезжайте в радомышленские леса, там, поговаривают, какой-то бандюга объявился…
— Кто он такой?
— Леший его знает. По-моему, кто-то из подручных Калашника бесчинствует, чтобы туману напустить…
О появлении партизан в лесах между Кодрой и Крымком Кирилл знал от Ксендза. И имел категорический приказ: разыскать их и установить связь. Но ни Ксендз, ни кто-нибудь другой в отряде не ведали, что это за мстители, кто ими руководит. И вот слова Мефодия о каком-то Цымбале… Вот если бы только знать, насколько они соответствуют действительности?
— Цымбал, Цымбал… Нет, пан гауптштурмфюрер Бергман ничего о нем не говорил. Боюсь, что это обыкновенная бабская побасенка.
— Не побасенка! Имею точные сведения: на Радомышлянщине появилась ватага красных партизан.
Чтобы не насторожить Кравца, Кирилл не стал допытываться, откуда у него такие сведения. Основное, что он лишний раз убедился: где-то между Кодрой и Крымком следует искать этого загадочного Цымбала. Для приличия поговорив с хозяином о том о сем, а затем сославшись на усталость, отправился к хлопцам в сенник с легким сердцем и хорошим настроением, ибо был доволен тем, что первый и, наверное, самый трудный этап разработанной Ксендзом операции завершен если и не блестяще, то отнюдь не плохо. «Родич» без малейших осложнений «проник» в группу и, несомненно, принимает всех тут за разведчиков мифического Калашника, а Мефодий Кравец после «доверительной» беседы точно убежден, что они — агенты гестапо, засланные в леса под видом партизан. И от сознания того, что он, Колодяжный, способен осуществить такую сложную и крайне важную операцию, Кирилл едва ли не впервые в жизни проникся уважением к себе, почувствовал искреннее удовлетворение. И с удивлением отметил, что до сих пор никогда еще серьезно к себе не относился и всерьез себя не воспринимал, потому что всегда был свободной птицей, заботился лишь о сегодняшнем дне и не очень задумывался над прожитыми годами, особенно не размышляя над будущим. А вот сейчас… Именно на подворье горобиевского старосты наконец с предельной ясност