ью осознал: настал его звездный час и он должен, просто обязан успешно сдать суровый экзамен на командирскую зрелость.
В сеннике хлопцы уже спали. Даже Мансур, всегда выносливый и неусыпный Мансур, блаженно посапывал, растянувшись на сене и держа в руке недоеденный пирог. Кирилл тоже прилег возле товарищей. Но уснуть не мог. Все ворочался с боку на бок и никак не мог отогнать неясные тревоги, разные воспоминания и всякие думы.
…Он проснулся от чьего-то не то смеха, не то визга. Посмотрел — в сеннике никого. Сквозь широко раскрытые двери заглядывало из-за далекого, окутанного мглой леса разбухшее за день красноватое солнце. Где-то за стеной мирно квохтали куры, а со двора доносились плеск воды, приглушенные голоса. Он быстро кинулся к выходу, сердясь на часового, который вовремя его не разбудил.
— Как спалось? — невесть откуда появился перед ним старик с палкой.
— Не хуже, чем в раю, — сказал Кирилл первое попавшееся и поспешил к товарищам, которые поливали друг другу из ведерка на голые спины.
— А мы тут с Протасом уже все приготовили и упаковали, — не отставал от него ни на шаг Мефодий. — Может, взглянете? — Он указал палкой на телегу под навесом, на которой под полосатым рядном громоздился изрядный груз.
— Что ж там смотреть? — отмахнулся Кирилл. — Что приготовили, за то и спасибо.
Но Мефодий увивался возле него, будто возле нареченной.
— Знаете, я здесь кое-что прикинул и думаю… Скажите, а почему бы вам Протаса в возницы не взять? Он человек исполнительный, и провиант, куда нужно, доправил бы, и подсобил бы в случае чего. Да и с подводой вам опосля не пришлось бы морочиться…
«Ага, боится, что коня зажилим», — понял заботы Мефодия Колодяжный. И вспыхнул гневом. Коня ему, видите ли, жаль, а своих односельчан как раз плюнуть на тот свет отправляет!
— Да ты понимаешь, что говоришь? Мы выполняем спецзадание и свидетели нам ни к чему!.. А за клячу свою не бойся: сказал же, что завтра она в конюшне будет, значит, будет!
Наверное, не очень поверил староста этим словам, но все-таки отстал, засеменил в хату. Вдруг оттуда появилась старая проворная Кравчиха, принялась изо всех сил приглашать «дорогих гостей» отведать борща-каши. Только не ужин был у хлопцев на уме, мысленно они уже преодолевали ночные километры. Поэтому хотя и приняли приглашение, но на скорую руку похлебали наваристого борща, выпили по кружке прохладного молока и встали из-за стола.
— Что же это вы так? А вареники, а жаркое, а кисель?.. Хотя бы отведали!
— В другой раз, хозяин. А сейчас вели коня запрягать.
— А может, лучше бы дождаться сумерек? Люди ведь еще слоняются по дворам, глядишь, заприметит кто-нибудь вас…
Но Кирилл как раз и хотел, чтобы их кто-нибудь заприметил в Горобиях и в дальнейшем подтвердил донесение Квачило. Но чтобы не настораживать слишком осторожного Кравца, промолвил успокоительно:
— Пока соберемся, глядишь, и сумерки наступят…
На подворье партизаны легко выкатили из-под навеса телегу, открыли настежь крепкие наружные ворота, запрягли выведенную Протасом из конюшни гнедую кобылу. А Мефодий, явно нервничая, вертелся возле Кирилла и сыпал, сыпал скороговоркой: и в гости приглашал, и о своих заслугах перед «новым порядком» напоминал, и велел кланяться пану немецкому офицеру.
— Что ж, будем прощаться, — чтобы прервать разглагольствования, сказал Кирилл. — Не стану долго рассыпаться в благодарностях за угощение, потому что каждый из нас сейчас действует во имя победы так, как подсказывает совесть. Одно скажу: тебе, пан староста, вскоре будет сполна воздано должное. А сейчас оставайся с богом — нам пора. Прошу лишь помнить о нашем уговоре, но о нем — никому ни слова! — И Кирилл приложил указательный палец к губам.
Собственно, никакого уговора у него с этим предателем не было, да и не могло быть, просто он ради красного словца обещал старику привезти ценный трофей из партизанских укрытий, когда будет заарканен Калашник, и сейчас весь этот разговор предназначался только для ушей Квачило, который старательно, слишком уж старательно вымащивал сено на передке телеги. Пускай слушает, пускай видит, в какой «дружбе» с партизанами горобиевский староста!
— Счастливой дороги, удачи вам, удачи! — торжественно перекрестил Мефодий притихших возле телеги хлопцев и протянул Кириллу правую руку.
Только Кирилл даже под пытками ни за что не пожал бы руку этому убийце. Но как быть? И тут он вдруг вспомнил, как прощался недавно с такими же выродками Ксендз, и, по его примеру, вытянулся, прищелкнул каблуками и поднял по-военному руку к виску.
Смеркалось, когда партизаны выбрались со двора Кравца. Не прячась, размеренным шагом прошли по притихшему, будто вымершему, селу, но так и не встретили ни одной живой души, хотя и чувствовали, очень хорошо чувствовали на себе притаенные, удивленно-любознательные взгляды из-за плетней и окон. Вот уже последний двор остался позади, за Горобиями расстилалось не то заросшее бурьяном жнивье, не то вытоптанная толока. Отсюда, по плану Ксендза, путь группы Кирилла лежал в сторону печально известной Воропаевки. Дорога туда была не такая уж и близкая, и, по расчетам Ксендза, Кирилловы хлопцы могли прибыть в село разве что на рассвете. Но обстоятельства изменились — теперь в руках у партизан была подвода, которую Кирилл по собственной инициативе раздобыл у Кравца, чтобы отправить как можно скорее на пятый «маяк» продукты питания словакам. Следовательно, поразмыслив, он решил внести некоторые коррективы в план их маршрута. Когда село скрылось за горизонтом, Кирилл приказал Пилипу Гончаруку, взявшемуся быть погонщиком, остановиться.
— Вот что, хлопцы, ноги у нас не казенные, так что садитесь на телегу. С единственным условием: не попортить провиант.
— Вот это дело! Давно бы так! — с радостью сыпанули партизаны к телеге.
Когда все разместились, раздалась команда:
— Вперед, в Веселый Буерак!
И побежала, заструилась навстречу им припорошенная пылью ночная дорога. Будто для того, чтобы как-то убить время, хлопцы делились впечатлениями о посещении горобиевского старосты. Как и было задумано заранее, все наперебой, как только могли, расхваливали мудрого старикана, придумывали разные подвиги, которые он якобы совершил по поручению Калашника. А затем незаметно перешли на анекдоты, каждый угостил товарищей какой-то смешной историей, хотя никто, конечно, не мог сравняться с Мансуром Хайдаровым. Один «родич» лишь подхихикивал другим, а сам — ни слова. И вообще за все сутки он, кажется, ни словом ни с кем не обмолвился, явно стараясь быть в тени.
— Слушай, друг, а ты чего это сидишь, словно в рот воды набрал? — вдруг толкнул локтем под бок «родича» здоровенный, как каменная глыба, добродушный и искренний уралец Иван Коростылев. — Неужто сказать нечего? Аль разговоры наши тебе не по душе?..
И вдруг наступила какая-то настороженная тишина. Кажется, даже кобыла поняла критичность момента и замедлила шаг.
— Да не годен я на анекдоты. Просто не дал бог таланта к этому… — как должное воспринял упрек Квачило.
Но тут на него набросился Гриц Маршуба:
— Э, не говори, Степа! Лебединцы тем и славны, что языки у них что косы клепаные.
— И вообще у нас молчаливых да скрытных не очень почитают, — подпустил кто-то шпильку.
Кирилл был не против того, чтобы хлопцы малость потеребили этого сыча, но их насмешки начинали принимать нежелательный оборот, поэтому он поспешил пригасить перепалку:
— Эгей, что это вы к человеку пристали? Он, можно сказать, только привыкает к партизанской азбуке, а вы сразу требуете, чтобы шпарил по-писаному. Разве так можно? Вспомните, какими сами были, когда только пришли в отряд?
«Родича» оставили в покое, но разговор не утих. Будто горный ручеек, перепрыгивая с темы на тему, он продолжал журчать без конца-края. Так и не заметили, как миновали надыршанские леса, пересохшие бобрянские торфяники и песчаные пустыри. А когда начали спускаться по крутому взвозу в урочище Веселый Буерак, Кирилл велел Гончаруку остановиться, а хлопцам сказал:
— Пора, наверное, и размяться малость, а то ноги затекут…
Партизаны спрыгнули на землю и дальше пошли пешком. А когда они отдалились, Кирилл потихоньку спросил у Пилипа:
— Ты отсюда на пятый «маяк» можешь попасть?
— А почему бы и нет? Туда не так уж и далеко, я там не раз бывал.
— Если так, бери себе в напарники хотя бы того же Коростылева и гони без оглядки на пятый «маяк». Там передашь Аристарху Чудину провиант и сообщишь, что мы благополучно вывели «родича» на объекты. До восхода солнца чтоб вы были с Иваном в Пекарях.
— Почему в Пекарях? Дневку мы ведь назначили в Воропаевке.
— Ситуация изменилась, изменились и планы. Так что на рассвете будьте у пекаревского старосты Проня Крайнюка.
— У Проня так у Проня, нам что.
— Только глядите не запоритесь где-нибудь.
— Не впервой…
Пожав Пилипу руку, Колодяжный рысцой пустился догонять товарищей. А когда сравнялся с Великим Иваном, как называли в отряде Коростылева, шепнул на ухо:
— Возвращайся на пригорок, там нужно Пилипу подсобить.
— А чего с ним случилось?
— Он скажет.
Коростылев не стал расспрашивать, что все это значит, повернулся и зашагал по косогору, а хлопцы спокойно двигались дальше. И никто из них не заметил, когда и куда девалась подвода с провиантом. Все были уверены, что Пилип с Великим Иваном следуют за ними, заботясь о том, чтобы на крутом спуске не искалечило телегой кобылу. Миновали сенокос, над которым мягко улегся густой туман, выбрались на противоположный склон и вдруг заметили вдали темные силуэты каких-то строений.
— Околица села… Не Воропаевка ли это?
— Хлопцы, ей-богу, она! Вот что значит путешествовать на телеге: еще только лишь за полночь перевалило, а мы уже там, где нужно…
— Слушайте, а где же это Пилип с Великим Иваном? — вдруг резанул тишину чей-то встревоженный голос. — Командир, подводы нет! Наверное, Пилип с Иваном заблудились…