вого он и навестил, когда в мундире Бергмана объезжал с Кириллом «объекты разоблачения». После длительной и «доверительной» с ним беседы не раз потом говорил:
— Законченный тип садиста, замешенный на фашизме и иезуитстве. Его особенно следует остерегаться.
И вот сейчас, пробираясь по воропаевским огородам к бывшей колхозной конторе, где теперь жил с прислугой Демба, Кирилл заметил, как его охватывает неприятное волнение. Нет, его не пугала повторная встреча с этим вышколенным мерзавцем, он просто не мог преодолеть страшного отвращения, будто должен был прикоснуться к чему-то особенно отвратительному — мерзкому, липкому, ядовитому. Но когда приблизился к высокому каменному дому с величавыми колоннами у парадного входа, почувствовал небывалую решимость и душевное равновесие. Оставив хлопцев в засаде, спокойно направился к каменным ступенькам. На его настойчивый стук в дверь из сеней откликнулся охранник:
— Кто там? Что нужно?
— Гонец от генерала. Имею пакет для пана Дембы, — как можно громче произнес Кирилл.
За дверью застучали тяжелые шаги, видимо, охранник пошел докладывать управителю о позднем госте. Прошла минута, вторая, пятая, а он не возвращался. А когда уже Кирилл снова хотел затарабанить, дверь раскрылась и перед ним с лампой в руке вырос здоровенный, перепоясанный ремнями полицай.
— Управитель велели мне принять пакет, — протянул он лапообразную руку.
— Имею приказ: вручить лично пану Дембе.
Какой-то миг охранник стоял с протянутой рукой, а потом нерешительно попятился в глубь сеней, освобождая дорогу внутрь помещения. Кирилл вошел в просторную гостиную и вытащил из полевой сумки плотный конверт. Вскоре навстречу ему зашлепал из боковых дверей в ночных тапочках, длинном халате и старомодном колпаке на голове невысокий, уже довольно пожилой человечек с каким-то измятым и абсолютно невыразительным лицом.
— Естем Казимеж Демба. С кем имею честь?
— Прошу получить пакет, — ответил Кирилл вместо рекомендации. — Вы должны распечатать его в моем присутствии.
Повелительный тон, независимый вид ночного пришельца не понравились управителю, но все же он небрежно разорвал конверт. И вдруг даже вздрогнул от неожиданности: там был июньский номер «Фолькишер беобахтер» с подчеркнутой его, Дембы, рукой статьей об экономических новациях в имении барона Бунте. Именно эту газету забрал с его рабочего стола офицер службы безопасности СС во время недавнего визита, сказав, что она станет своеобразным паролем для человека, который прибудет сюда с особыми полномочиями. С удивлением и явным недоверием смотрел Демба на этого небритого, одетого в поношенную и вылинявшую одежду человека и никак не мог поверить, что такой вот простак, да что простак — обыкновеннейшее быдло! — является доверенным лицом холеного, горделивого гауптштурмфюрера Бергмана. Хотя откуда же у него, как не от Бергмана, этот номер «Фолькишер беобахтер»?
— Естем к вашим услугам.
— Нам крайне необходима подвода-пароконка. И немедленно!
Демба кисло улыбнулся, развел руками:
— Но ведь тераз ноц… Конюхи спльон…
— Пока они выспятся, бандиты унесут ноги! Мы должны догнать их до рассвета!
— О, то вас моге виншовать сукцес!
— Наш успех в значительной мере зависит сейчас от вас. Гауптштурмфюрер надеется на вашу помощь. А что касается коней, то они будут возвращены через день-другой.
Демба одобрительно кивнул головой и повернулся к охраннику:
— Франек, натомясць подаць мий виезд. В тэй хвили!
Тот опрометью метнулся во двор.
— Напиеся пан кавици? — поинтересовался управитель.
— Не время! Меня ждут!
Постукивая красивеньким гребешочком по ногтям, Демба неторопливо прошелся по комнате. Как благородному хозяину, ему надлежало бы чем-то занять гостя, но он не знал, чем именно.
— Не обража пана тэн хлопськи струй? — бросил он брезгливый взгляд на одежду Кирилла.
Кирилл невольно тоже взглянул на свою видавшую виды одежду: что такого оскорбительного нашел в нем этот занюханный панок? И, чуточку помедлив, ответил с достоинством:
— Это не самые большие жертвы, на которые мы идем во имя победы.
— Розумем, розумем…
Вскоре возвратился запыхавшийся охранник и доложил:
— Выезд подан!
— В таком случае позвольте откланяться! — Кирилл по-военному откозырял и направился к выходу.
— Жичем добрей язди! — донеслось ему вслед.
Возле каменных ступенек в самом деле стояла ширококрылая бричка, в которую были впряжены откормленные рысаки, нетерпеливо бившие копытами по усыпанной мелкими камешками дорожке. Кирилл нащупал кнут, вожжи, уселся на передке и направил коней к забору, где в кустах его ожидали хлопцы. Одним махом все повскакивали на бричку, и тогда Кирилл дернул вожжи, огрел дембовских рысаков кнутом. Они дружно рванули вперед и галопом помчались по ночной улице.
— А сейчас куда? — удивленно спросил Гриц Маршуба, когда они вырвались за село.
По рекомендации Витольда Станиславовича их группа должна была провести день в Воропаевке, но Кирилл не решился здесь оставаться. А почему, сам себе не мог объяснить, не то что хлопцам. Он лишь коротко бросил:
— Едем в Пекари.
— Не к тамошнему ли старосте в гости? — вырвалось у Квачило.
— В гости или не в гости, а к старосте — факт. А тебе откуда это известно? — Кирилл умышленно приглашал его к разговору.
— Да вижу ведь, кто ваша опора на местах… У вас что — вся власть в краю куплена?
— А это уж, дорогой мой, военная тайна.
— Да она ни к чему мне. Я просто так…
— Я тоже просто так.
— А вообще здорово! — восторгался вслух Квачило. — Немецкие ставленники на службе у партизан… Теперь понятно, почему карательным экспедициям не под силу одолеть генерала Калашника.
— Не спеши с выводами. Скоро еще не такое узнаешь…
Подобными намеками Кирилл еще больше разжигал и без того обостренное любопытство Квачило. Пусть, мол, потешится человек тем, что именно ему удалось приникнуть к такому щедрому источнику партизанских тайн. Ведь гестаповские спецы, отправляя его в калашниковское соединение, наверняка знали (и от Квачило, разумеется, этого не скрывали), что, если он даже туда и попадет, за ним непременно установят тщательный надзор, будут устраивать проверки и испытания. Возможно, даже поручат казнить пленных немецких солдат или преданных рейху «туземцев»! И Квачило, лишь бы только стать равноправным среди калашниковцев, мог выполнить все, что от него потребуют в отряде, хотя не был уверен, удастся ли проскочить сквозь сверхплотное сито чекистских проверок. Но недаром ведь говорят: не родись красивым, а родись счастливым. «Наверное, — думал Квачило, — я все-таки в сорочке появился на свет, если судьба свела меня с этими примитивными простаками, которые, по всем признакам, были калашниковскими связными». И он, чтобы поскорее сблизиться с ними, войти в их среду, тоже начал прикидываться этаким сельским простачком, который всему удивляется, всем восторгается.
Но как он ни старался, а зоркий глаз спутников легко подмечал в его фальшивой наивности гестаповскую выучку, заранее продуманную линию поведения. Только все делали вид, что ничего не замечают, обращались с ним как с новичком, зеленым, начинающим, чтобы усыпить бдительность и преждевременно не насторожить. Ведь самой главной их задачей было установить, каким же образом этот «родич» будет связываться со своими хозяевами в Киеве. Сколько ни думали командиры отряда, но так и не могли представить, как гестаповский агент может поддерживать со своим центром регулярную связь. Потому и поручили Колодяжному выяснить это на месте, окружив «родича» самым пристальным, но не навязчивым вниманием.
Основная роль отводилась Грицу Маршубе как «земляку» Степана Квачило и вообще компанейскому парню. Он должен был стать как бы второй тенью «родича», но такой тенью, которая никогда не попадала бы на глаза. Как и советовал Ксендз, Гриц не стал вешаться «земляку» на шею. Главное — признал в нем «лебединца» и промолвил ласковое слово. Потом заступился во время внезапной перепалки за Горобиями. А еще потом, когда они уже пробирались по воропаевским огородам, шепнул на ухо:
— Ты, Степа, с нашими не очень заедайся: они этого не любят. И вообще держись ко мне поближе. Я земляков в обиду не даю…
И Квачило клюнул на эту приманку. И уже не отставал от своего «заступника» ни на шаг. Они рядом расположились в засаде перед домом Дембы. Вместе сели в бричку. И изредка перешептывались под размеренный перестук колес.
— Вы что там шепчетесь? — как всегда хмуро, спросил Яков Новохатский.
— О, уже и поговорить с земляком не дадут! — огрызнулся Маршуба.
— В самом деле, зачем трогаешь их, Яков? Пускай себе поговорят… — примирил их Колодяжный.
Все-таки прекрасные кони были у управителя Дембы! Как взяли разгон в Воропаевке, так несколько часов подряд не сбивались с темпа. И ни заросшие бурьяном, размытые дождями дороги, ни болотистые ложбины и песчаные переметы не были для них помехой. Немножко замедлили они ход лишь под лобастым пригорком, за которым, укутавшись туманом, лежали в долине речушки старинные Пекари.
Еще только-только начало рассветать, а партизаны уже были на крошечном сельском выгоне, в конце которого возвышалась старенькая деревянная церквушка. Как и предвидел Кирилл, Гончарук с Коростылевым еще не успели туда приехать. Тогда он оставил возле церкви на часах Мансура, а сам с хлопцами направился по переулкам к подворью Крайнюка. Один поворот, другой — и они увидели рубленый дом с раскрашенными ставнями. Как у себя дома, они раскрыли ворота, въехали на подворье. Что ж, Крайнюк, наступила твоя очередь попасть на крючок Степана Квачило!
Услышав возню во дворе, Крайнюк не стал ждать, пока его поднимут с постели непрошеные гости, а схватил одеревенелыми руками карабин, с которым давно спал, — и к окну. Ударом плеча раскрыл настежь рамы и, выглядывая из-за наличника, крикнул в сизые утренние сумерки:
— Это кто там распоряжается? А ну, подходи!