— Ну так почему же мнешься? — подступил он к ней. — Показывай, когда просят. А то я помогу…
Будто бритвой, резанула она его полным презрения и ненависти взглядом, потом запустила руку за пазуху и через миг достала оттуда какой-то крошечный узелок. У Проскуры даже в глазах потемнело, когда он увидел на ее ладони простенький парусиновый носовой платочек, отороченный цветными нитками умелыми руками его Даринки, который он всегда носил возле сердца будто священную реликвию, берег как горькое воспоминание о своей возлюбленной, которую весной прямо на улице схватили сельские полицаи и вместе с другими такими же невольницами силой отправили на каторгу в Германию. Нежно берег эту вещь Павло, но не уберег — несколько дней назад, когда они завершали оборудование «секрета» над котловиной, Даринкин подарок будто ветром выдуло из его кармана. И сколько с хлопцами ни искал его, однако так и не смог найти.
— Вот, берите… — Когда молодица развязала узелок и развернула платочек, на ладони у нее засверкали под лучами солнца четыре военные немецкие медали.
Теперь уже и у Антона округлились глаза от удивления: каким образом эти фашистские цацки оказались у нее? Ведь еще совсем недавно он видел их у Проскуры на эсэсовском мундире.
— Награды фюрера… Почему они у тебя?
— Я нашла их в лесу. Неподалеку отсюда, на дне оврага.
Проскура все вспомнил и все понял. Копая лаз, он снял эти медали, чтобы не звякали, и, завязав в платочек, спрятал в карман. Но во время работы этот узелок, наверное, выпал из кармана, а хлопцы в потемках не заметили его и вынесли в колдобину вместе с землей.
— Это очень заметное место, — продолжала задержанная. — Еще неделю назад там была колдобина, а сейчас она засыпана свежей землей. А откуда эта земля? Кто ее наносил и для чего? Как оказались в ней эти награды?.. Не берусь утверждать, но похоже, что от этой колдобины дороги могут привести значительно дальше, чем к этой запретной зоне…
«Вот тебе и простая женщина! Нет, она здесь отнюдь не случайно оказалась! — сделал вывод Проскура. — Точно, искала следы партизан! И как видно, не без успеха… А кто бы мог подумать? Не зря, выходит, призывали нас Артем с Ксендзом к бдительности».
— А почему я в это должен верить? А может, это именно ты со своими сообщниками совершила преступление против солдата рейха и после сняла с него боевые награды?
— Бросьте смешить, пан эсэсман! — сказала она совершенно спокойно. — Даже сумасшедший, совершив убийство немецкого солдата, не станет держать при себе таких вещей. Это же равносильно смертному приговору!
— И ты наверняка его заслуживаешь!
Эти слова ее нисколько не встревожили.
— Не вам об этом судить, — дерзко ответила она. — Ваше дело отконвоировать меня в фельджандармерию. Я просила бы доставить в радомышлянскую жандармерию. И как можно скорее! Это очень важно!
«Ага, так вот откуда тебя сюда принесло! — уже не имел ни малейшего сомнения Павло. — Только ты скорее к черту на рога попадешь, чем к своим погонщикам!»
— Шуцман Рябой, отправьте ее к гауптштурмфюреру! — приказал он Антону, что должно было означать: отправь ее на первый «маяк», к командирам отряда.
Приказал и ушел прочь. Он свое дело сделал, пускай теперь за нее возьмется Ксендз.
— Ну, чего же стоишь, дубина? — повернулась она к Антону. — Веди к своему гауптштурмфюреру! Видишь, где солнце? А мне еще сегодня лежит не близкая дорога… — И первой двинулась от горелого пня.
— Только не вздумай фортели по дороге выкидывать. Пришью — и глазом не мигнешь! — предупредил ее Антон.
— А ты все-таки несусветный дурень! — зашлась она хохотом. — Это ж надо: он меня предостерегает…
Над чем она смеялась, на что намекала, Антон так и не понял. Да это его, честно говоря, ни в малейшей степени не волновало. Единственное, чего он более всего боялся, — чтобы она не начала снова приставать с любовными делами. Но сейчас она и не думала этого делать. Быстро шла по неезженым просекам, как застоявшаяся кобылица, даже пыль поднималась. На что уж он с детства привычен к лесным дорогам, и то едва успевал за нею, исходя седьмым потом. За каких-нибудь полтора часа они миновали сторожевые посты возле первого «маяка» и оказались на узенькой гати через давно высохший лесной ручеек.
Именно там и встретил их косоплечий, одетый в странную полувоенную одежду Семен Синило, который нес со своим отделением в усадьбе лесника караульную службу. Он бросил на упарившихся пришельцев хмурый взгляд из-под насупленных смолянистых бровей и, поняв все, не стал прибегать к расспросам, а жестом велел следовать за ним. Задворками Семенютиной хаты провел их к рубленой кладовой, расположенной поодаль от сенника, в которой перед расстрелом сутки просидел пойманный дришпаковцами липовый подполковник, отпер здоровенный замок, ногой раскрыл тяжелую дверь на скрипящих петлях и коротко бросил молодице:
— Входи!
Та сразу же на дыбы:
— Это почему?! Что за глупые шутки? Вы что, олухи, не понимаете, как нужно обращаться с задержанными?.. Я требую немедленно доставить меня к самому старшему здесь командиру!
— Доставим, когда нужно будет. А сейчас не выкаблучивайся, иди куда велено! — И Синило слегка подтолкнул ее в спину через порог.
— Да как ты смеешь, кабан смердючий? Ты дорого заплатишь за эти пинки! Вы еще ноги у меня целовать будете…
Синило хотя бы слово на это. Лишь в сердцах грохнул дверью, повесил на нее замок и направился к лесниковой хате, сказав Антону:
— Давай за мной, доложишь командиру об этом «улове»…
Разумеется, рапорт нужно было отдать, собственно, для этого Антон сюда и послан. Однако он неловко затоптался, засопел. Отмахать за ночь километров сорок по бездорожью с пудовой ношей на плечах, пролежать весь день, не поворачиваясь, на одном боку под палящим солнцем в «секрете», броситься в полный рост в самый ад боя — это было для него делом привычным и простым, а вот обращаться с начальством… Даже при встрече с мягким и сердечным Ляшенко, которого он любил и уважал, как родного отца, почему-то стеснялся, робел, не знал, куда себя девать. А тут идти докладывать самому командиру отряда…
— Слушай, Сеня, а может, ты сам? А?.. Выручи, в долгу не останусь!
— Такое придумал! Что же я могу доложить об этой крале?.. Нет, я в этом деле тебе не помощник.
Антон покряхтел малость, причмокнул губами и потащился за Семеном в Семенютину хату. Что поделаешь, порядок есть порядок! На крыльце остановился, вытер с лица грязные струйки пота, пригладил ладонью взъерошенный чуб и, будто в горячую печь, вступил в темные сени. В просторной гостиной, где он через миг оказался, тоже было темно, прохладно и сыро. И резко пахло какими-то лекарствами. Со свету Антон лишь хлопал глазами и ничего не видел. Только чуточку погодя различил в сизом полумраке на скамье укрытого до самой шеи белой простыней человека и удивился. Как и все в отряде, Антон знал, что полковнику ампутировали ногу, что он в очень тяжелом состоянии, и все же удивился: как мало тот человек с восковым, застывшим лицом напоминал всегда улыбающегося Ляшенко.
— Это вы, товарищ Рябой? — узнав его, спросил Ляшенко. — Проходите. Присаживайтесь…
Польщенный таким вниманием, Антон и вовсе растерялся, забормотал:
— Да нет, я только доложить… Тут, понимаете, такое дело… Мы возле горелого пня одну молодуху подкараулили. На шпионку очень смахивает.
— Она приконвоирована сюда? — Из серого полусумрака появился перед Антоном крутолобый командир отряда.
— А как же! Синило запер ее в кладовую.
— Вот и хорошо, разберемся. А своим в «секрете» передай нашу благодарность. Смотрите там повнимательнее: время тревожное!
Другой бы на его месте непременно откозырял бы и пустился в обратный путь. Но не таким родился Антон Рябой, чтобы останавливаться на полпути. Еще с малых лет он был приучен любое дело доводить до конца, поэтому сейчас не торопился покидать полутемную, наполненную больничными запахами обитель. Как же мог он возвратиться в «секрет», собственно, с пустыми руками? Топтался у порога, молча причмокивал губами, не решаясь обратиться к начальству.
— У вас есть еще какие-то дела? — заметив его колебания, пришел на выручку Артем.
— Да какие там дела… Просто хотелось бы знать, кого это мы сцапали. Хлопцы ж там, в «секрете», сгорают от нетерпения, не дали ли мы случайно промашки…
Артем кивнул головой, улыбнулся уголками губ:
— Так сразу трудно что-нибудь ответить. Все станет известно, когда этой вертихвосткой займется начальник разведки. Только он сейчас на выполнении боевого задания и вернется, наверное, не скоро. Потому-то хлопцам придется малость подождать.
Партизаны знали своего командира как человека железного слова, но на этот раз Артем ошибся в своих предположениях. Не успел Антон пообедать у Синило перед обратной дорогой, как Сосновский нежданно-негаданно прикатил на дембовской бричке на Семенютин двор. С ходу осадил разгоряченных коней возле угла хаты, завязал вожжи на старом колышке и направился к крыльцу. Шел он утомленный, с подчеркнуто равнодушным, можно даже сказать — пресным выражением лица. Вступил в светлицу, слегка поклонился присутствующим и первым делом приник к ведру с водой, стоявшему у дверей на иссеченной поленнице. Затем снял фуражку, вытер платочком обильный пот и, ни на кого не глядя, направился к скамейке. Артем с Ляшенко уже привыкли и не к таким чудачествам этого человека и при других обстоятельствах не стали бы Ксендза беспокоить. Но ведь они знали, куда именно отправился он прошлой ночью, и все время с нетерпением ждали его возвращения.
— Так с чем прибыли, Витольд Станиславович? — наконец не выдержал Артем.
Сосновский резко поднял голову, скользнул вокруг каким-то удивленно-отсутствующим взглядом и, не сказав ни единого слова, указал кивком головы на подворье. Не поняв, что все это значит, Артем приник к оконному стеклу. Даже Данило, морщась от боли, чуть-чуть приподнялся на локте и тоже выглянул в окно. И внезапно на его бескровных, опаленных жаром губах затрепетала слабенькая, но ясная улыбка: он, с детства разбиравшийся в лошадях, не мог остаться равнодушным и не оценить породистых, ухоженных, впряженных в роскошную бричку дембовских рысаков, которые яростно грызли удила.