— Рад выполнить такое поручение! Но дозвольте хотя бы краешком уха сначала услышать голос Москвы… Андрон, ты скоро?
— Одну минуточку… Подождите еще минуточку…
Какой долгой казалась эта минута присутствующим! Наверное, любимую никто из них не ожидал с таким нетерпением, как сейчас ждали голоса Москвы. Вот Павлюк выпрямился, смахнул ладонью пот со лба, застыл перед радиоприемником, как набожный паломник перед чудотворной иконой, а потом осторожно и словно бы даже с испугом прикоснулся к крайней черной ручке-кругляшке. От этого прикосновения что-то слегка треснуло в приемнике, и тотчас же под серебристым кругом репродуктора вспыхнуло, часто замелькало зеленоватое око. Павлюк смелее принялся орудовать другими ручками — комната наполнилась неприятным сухим треском, бульканьем, писком. Но вот в этом хаосе шумов послышалась какая-то мелодия, потом чаще начала прорываться скороговорка дикторов на незнакомых языках. Внезапно из динамика вырвался грустноватый голос: «…Ночью зарев кровавых свечение».
— Ура! Москва! — вскинув руку над головой, неистово закричал Заграва. — Товарищи, да это же голос Москвы!..
Не сговариваясь, все зааплодировали. Да, это был голос Большой земли. Прорвавшись сквозь огненные рубежи и преодолев расстояние, он наконец долетел к ним в неволю. Правда, лишь на короткий миг. Потому что из репродуктора снова послышались треск, шум, писк.
— Да перестань уже крутить! — сердито набросился на Павлюка Заграва. — Дай послушать!
Тот еще ближе приник ухом к приемнику, ища в эфире радиоволну Москвы, И наконец-таки нашел.
…Покойников вниз по теченью
Тихо русские реки несут.
Трупы стынут в молчании строгом
На пути проходящих колонн.
Россиян по разбитым дорогам
Крестоносцы уводят в полон…
Кто где был из присутствующих, там и застыл, боясь пропустить хотя бы слово из репродуктора. И таким близким, понятным было это суровое фронтовое стихотворение, что, если бы диктор по каким-нибудь причинам прервал чтение, они без особых трудностей могли бы его продолжить сами. Конечно, не так складно и совершенно, однако продолжали бы не менее искренне и сердечно.
…Пусть зашли чужеземцы далече
В шири русских лесов и полей.
Жив народ наш! От сечи до сечи
Мы становимся тверже и злей.
Нам беда не подломит колени —
Век другой и другая война.
За потери и боль отступлений
С фашистами кровью сочтемся сполна.
Не слушал, а буквально впитывал всем своим существом Артем этот грудной, полный огромной печали голос и чувствовал, как с каждым мгновением исчезают неизвестно куда все его мелкие сомнения, как сердце его проникается светлым возбуждением. Раньше он не раз слышал о великой силе поэзии, хотя самому никогда не довелось этого испытать, как-то не хватало времени на музыку и поэзию, а вот сейчас убедился, какой духовный динамит таится в подлинно поэтическом слове. Да и не только Артем. Зачарованный стихотворением, сидел, плотно закрыв глаза, Ксендз, и казалось, мыслями своими он устремился в далекие миры; отреченно уставился взором в потолок просветленный Данило, а по щекам беззаботного балагура Загравы вдруг скатилась слеза, которой он сейчас нисколько не стыдился.
А голос из репродуктора становился все более упругим, громким, он вскипал ярым гневом. В нем уже рокотали такая сила, такая уверенность, что они невольно передавались присутствующим:
…От обиды, утраты и боли
Не ступилось ни сердце, ни меч.
С Куликова старинного поля
Веет ветер невиданных сеч!..
Закончилась литературная передача. Из репродуктора потекла приглушенная музыка. Но никто даже не пошевельнулся ни в Семенютиной хате, ни за раскрытым окном на завалинке, где собрались потихоньку свободные от службы партизаны из отделения Семена Синило. Все затаив дыхание ждали вестей с фронтов. Что же там происходит? Долго ли еще ждать-выглядывать освободителей?..
«Передаем вечернюю сводку Советского Информбюро, — наконец объявил диктор и сделал короткую паузу. Но эта пауза почему-то показалась присутствующим зловеще-загадочной и невыносимо длинной. — В течение дня наши войска вели ожесточенные бои на окраинах города Ржева, юго-восточнее Клетска, северо-западнее Сталинграда, юго-восточнее Котельниково, а также в районах Прохладный, Моздок и к югу от Краснодара…»
Ржев… Сталинград… Моздок… Краснодар…
«Как неправдоподобно глубоко вгрызлись гитлеровские полчища в израненное тело нашей земли! Когда же настанет конец немецкому наступлению? Где тот священный рубеж, на котором Красная Армия остановит фашистского зверя и погонит в его же логово?..» — спрашивал себя каждый.
«В районе Сталинграда наши войска провели успешные контратаки против немецко-фашистских войск, — будто в ответ зарокотал торжественно-приподнятый бас из радиоприемника. — В результате упорного сопротивления наших войск противник несет большие потери. На участке Н-ской части врагу удалось продвинуться и создать угрозу с фланга. Но наши бойцы перешли в контратаку и восстановили положение. Уничтожены одиннадцать танков и до двух рот пехоты противника. На другом участке наши танкисты и пехотинцы отбили десять яростных атак противника и уничтожили тридцать танков и до двух батальонов немецкой пехоты…»
Не о таких уж и выдающихся боевых успехах защитников Сталинграда сообщал диктор, но они прозвучали для соратников Артема как горький упрек: «Вот вы там забрались в лесные чащи, все мудрите да вынашиваете радужные планы на будущее, а воины-фронтовики в непрерывных боях ежедневно делают пусть и не броское на первый взгляд, но крайне необходимое дело — обескровливают и обессиливают противника. Если фашисты ежесуточно будут терять по нескольку батальонов и по три десятка танков, то не за горами время, когда придет, должен прийти и на нашу улицу праздник. Но каким будет ваш вклад, лесовики, в этот всенародный праздник? Сможете ли вы отрапортовать Отчизне, что честно сделали все, что могли, во имя победы над врагом?..»
«За прошлые сутки частями нашей авиации на разных участках фронта уничтожено или повреждено до двадцати немецких танков, более полутораста машин с войсками и грузами, десять автоцистерн с горючим, взорваны склады боеприпасов и два склада с горючим, рассеяно и частично уничтожено несколько батальонов противника…»
«Нет, преступно мало сделали мы для приближения победы! — сказал себе Артем. — Если говорить честно, то все эти наши акции для гитлеровцев — не более как уколы иглы. В то время когда весь народ напрягает последние силы в борьбе с нашествием, необходимы такие боевые операции, от которых содрогалась бы вся гитлеровская военная машина, от которых было бы хоть небольшое облегчение советским бойцам на рубежах под Ржевом и Воронежем, на Волге и в горах Кавказа! Только какую избрать цель, на чем сконцентрировать усилия?..»
А передача сообщений Совинформбюро продолжалась. Диктор говорил о стойкости наших воинов под Воронежем и возле никому не известного хутора Прохладный, сообщал о потерях немцев в воздушных боях на Задонщине и под Ленинградом. И вдруг всех буквально ошеломили его слова:
«Партизанский отряд, действующий в одном из районов Могилевской области под командованием товарища Б., за первую половину августа уничтожил восемьдесят одного немецко-фашистского оккупанта. За это время партизаны пустили под откос железнодорожный эшелон противника. В результате аварии поезда уничтожены четырнадцать орудий, девять автомашин, восемьдесят бочек с горючим, а также на несколько дней выведена из строя железная дорога…»
— Молодцы могилевцы! — вскочил со скамьи Заграва. — Вишь, даже Москва отметила их операцию. А почему бы и нам не устроить немчуре кровавую баню на рельсах?
«А и в самом деле, почему бы не устроить? — Артем удивился, как сам до этого раньше не додумался. — Это и была бы самая реальная, самая ощутимая помощь Красной Армии».
— Ну, товарищи мои дорогие, какие выводы сделали из услышанного? — довольно потирая руки, обратился Артем к присутствующим, когда передача последних известий закончилась. Обратился, хотя сам уже и сделал для себя четкий вывод.
Как всегда, первым вырвался Василь Заграва:
— Немедленно объявить самую сердечную благодарность словакам, которые вывели нас на волну Москвы! И зачислить их в состав отряда!
— Мы наконец услышали голос Большой земли, услышали голос правды, — забыв о боли, взволнованно начал Ляшенко. — Но этот голос непременно должен дойти до всех бойцов отряда. Мне кажется, необходимо с завтрашнего утра регулярно начать записывать Сводки Совинформбюро, чтобы потом зачитывать их на политзанятиях. Дело это несложное, даже я, калека, мог бы делать такие записи. Ну а если еще достанете пишущую машинку и дадите в помощники Федю Масюту, мы быстро наладили бы выпуск листовок…
Не успел закончить Ляшенко, как заговорил Ксендз:
— Ну, друзья, поздравляю вас: пришел и на нашу улицу праздник! Но праздник праздником, а я, с вашего разрешения, хотел бы критически взглянуть на вещи. Даже из одной сводки Совинформбюро нетрудно понять: сейчас весь наш народ, вся страна переживают едва ли не самый трудный момент в своей истории. Вопрос стоит так: или — или! Следовательно, вывод мы с вами должны сделать один: покончить со школярством, с распылением сил и перейти к боевым действиям, которые стали бы ощутимой помощью фронту. Какие именно операции целесообразнее всего осуществить в первую очередь, давайте подумаем.
— А мне можно? — несмело подал голос Павлюк, который, будто нянька, сидел у радиоприемника. — По радио вон передавали о пущенном под откос могилевскими партизанами эшелоне… А почему бы и нам не попробовать свои силы в таком деле? Я предложил бы начать войну на рельсах. Правда, запасы взрывчатки у нас небольшие, но на несколько диверсий хватит…
— Святую правду говоришь, Павлюк! Пора уже выходить на большую дорогу!