Быстро катились партизанские подводы, но еще быстрее шагало по земле утро. Вот-вот из-за горизонта должно было выглянуть июльское солнце, но никто в колонне не радовался его появлению. Ведь средь бела дня на открытой местности партизана подстерегает большая опасность, а до спасительных Бабинецких лесов еще очень-очень много километров…
— Блиставица… Впереди село Блиставица… — донеслось от передних возов.
— Что будем делать, командир? — подлетел к Артему до предела наэлектризованный Заграва. — Двинемся в объезд по полям или, может, для экономии времени и усилий рванем через село?.. И с песней! Пусть все слышат и видят, как советские партизаны возвращаются с боевой операции!..
Василя так и распирало от нетерпения поскорее броситься в кипящий водоворот грозовых событий, был он весь какой-то торжественный, приподнятый! И Артему нравилась эта приподнятость Загравы: разве кто-нибудь из бойцов опустит руки в критической ситуации, глядя на такого командира? При других обстоятельствах Артем непременно разрешил бы своему любимцу промчаться после такого адского водоворота с громкой песней через онемевшее и оглохшее еще с осени сорок первого года село, но сегодня, именно сегодня это было бы недопустимой бессмыслицей.
— Что доносит дозор об обстановке в Блиставице? — догнав Артема, спросил Ляшенко, который все время был с арьергардом колонны.
— Пока что никаких донесений.
— Я абсолютно уверен… Ну поверьте хоть раз мне на слово: тамошняя полицайня сейчас изо всех сил задает храповицкого. Ну, а если нас увидят… Могу поклясться: она с перепугу скорее за подштанники схватится, чем за винтовку. Вот давайте прокатимся по селу!
Но заверения Загравы не произвели на командира никакого впечатления. Разве стали бы они рисковать отрядом после такой операции? Лишь узнав от посланца главного дозора, что дорога эта проходит по окраине Блиставицы и что в селе ничего подозрительного не замечено (хотя на всякий случай дозорные все же обрезали телефонные провода на Бородянку), Ляшенко сказал:
— Вообще-то, быть может, Василь и прав. Чем нам плутать где-то по полям да бездорожью, то лучше уж, как говорится, на всех парах проскочить через Блиставицу. Только, конечно, без всяких песен и барабанного боя.
Взвесив все «за» и «против», приняли предложение Ляшенко. Немедленно выслали боковую походную заставу, предупредили бойцов о строгом соблюдении дисциплины и ускоренным маршем направились в село.
Блиставица только еще просыпалась. Наверное, кроме двух-трех ранних хозяев, которые выскочили на подворье за водой и за дровами, никто там и не заметил, как по тихой улице стремительно промчался партизанский обоз. А когда об этом необычайном диве ветром пронесся слух от двора ко двору, партизанская колонна была уже вдали от села — на бородинском тракте.
От Блиставицы до местечка Бородянка, где расположился многочисленный немецкий гарнизон, собственно, рукой подать — при хорошей погоде туда не более получаса езды автомашиной. И хотя очень большим был риск встретиться с вражеским разъездом, Артем не повел отряд окольным путем, по редколесью, которое начиналось сразу же за селом и переходило в более густые леса. В случае чего там, конечно, можно было найти временное пристанище, но пробираться по бездорожью к Здвижу, за которым пролегали партизанские исхоженные дороги, было никак не с руки. Потому-то к Бабинецким лесам колонна тронулась по накатанному тракту, готовая в любой миг по сигналу командира рассыпаться, бесследно исчезнуть в зарослях на обочине. Но главный дозор по-прежнему не подавал тревоги — дорога впереди, следовательно, была, как и до сих пор, пустынной. Лишь когда приблизились к ложбине, где виднелся деревянный мостик над безымянным ручейком, прибыл связной с донесением:
— Догнали полонянок. Проводники спрашивают, куда дальше вести эту «гвардию».
— Где они сейчас?
— Над ручейком волдыри на пятках отмачивают, — связной кивнул на заросли ольшаника впереди. — Диво дивное: каким образом женщины успели быстрее нас оказаться здесь?
— На радостях эти девки и рысаков бы обогнали, не то что нас, — присоединился к разговору кто-то из бойцов.
Артем не обращал внимания на солоноватые остроты парней, его беспокоила мысль, что делать с этими несчастными женщинами. Легче и проще всего было бы отпустить их на все четыре стороны, дескать, из неволи вас вывели, а дальше позаботьтесь уж сами о себе. И наверное, кто-нибудь другой на его месте так и поступил бы: вывел за Киев, и будьте, голубушки, живы-здоровы. Но Артем не мог так поступить. Он наверняка знал, что слишком куцым окажется для этих девчат путь на воле, что после уничтожения в Пуще-Водице офицерского профилактория все входы и выходы из Киевской округи будут непременно взяты фашистами под надежный замок. Стало быть, отпускать на неминуемую гибель горемычных спутниц он просто не имел морального права, но и зачислять их, непроверенных, в отряд тоже было неразумно.
— Слушай, что нам все-таки делать с этими девчатами? — поравнявшись с Ляшенко, спросил он.
Тот нахмурил лоб, прощупал придирчивым взглядом затянутые сиреневой мглой окрестности и промолвил рассудительно:
— Нужно где-нибудь пристроить. Им бы хоть с недельку перебыть в надежном месте, пока чуточку уймется полицейская метель. А тем временем Ксендз приготовит кое-какие документы, и пускай тогда расходятся по домам.
— В надежное место… Где только сейчас его найти? Вон Мотренко и то приходится трясти по выгонам да пустырям…
— А наша давняя сторонница Мокрина? Почему бы не отправить на ее лесной отруб и Мотренко, и девчат? Они пересидели бы там лихую годину и Мокрине помогли бы присмотреть за ранеными.
— Это и в самом деле хорошая идея! Вот стоит ли только такому сборищу показывать дорогу на этот отруб? Что мы, собственно, знаем про полонянок? А вдруг среди них…
— Брось смешить! Не думаю, чтобы гестапо своих агентов отдавало в жертву пьяной офицерне и держало голыми под замком.
— Я хотел сказать: вдруг среди них найдется языкатая и после разболтает о нашем надежном убежище?
— После Пущи-Водицы, наверное, ни одну из них не потянет на болтовню. А вообще в таком деле без риска не обойтись.
— Что ж, быть по-твоему, — после минутного раздумья сказал Артем.
— Тогда я пойду объясню полонянкам ситуацию и направлю с проводниками к жилищу Мокрины.
— Иди, друже. Но предупреди, чтобы пробирались туда в обход, подальше от наших дорог. За нами непременно скоро увяжутся каратели. Очень скоро!
Слегка кивнув, Ляшенко в сопровождении связного главного дозора направился в ольховые заросли, а колонна, не сбавляя скорости, потянулась в котловину. Восход солнца застал ее на противоположном склоне. Рассветные сумерки сразу же исчезли с полей, унеслись в перелески и ложбинки, горизонты четко обозначились, удалились. И тут прозвучало чье-то радостное восклицание:
— Хлопцы, да мы ведь дома! Вон посмотрите направо…
Партизаны порывисто повернули головы и вдруг узнали чуточку вдали, на горизонте, знакомые очертания Бабинецкого леса. Именно оттуда отправились они вчера вечером с затаенной тревогой в сердцах в Пущу-Водицу. Будто внезапный порыв вихря, над колонной пронесся вздох облегчения: наконец!
А в следующий миг, не сговариваясь, все вдруг свернули с тракта и изо всех сил бросились взапуски по стерне к такому родному, такому желанному сейчас лесу. Бежали с удивительной легкостью, будто и не они преодолели перед этим по бездорожью столько километров, бежали, будто и не было бессонной ночи и лютых тревог, от которых не раз замирали сердца. И как только очутились среди стройных сосен и аккуратных берез, без команды остановились, зачарованно оглядываясь вокруг, будто все еще не верили, что вот они снова на том же месте, где вчера многие из них оставляли надежду увидеть восход солнца. Смотрели друг на друга, удивлялись, и невольные слезы наплывали всем на глаза.
Подхваченный неудержимым живым потоком, проникнутый общим порывом, Артем тоже не заметил, как перемахнул стернище и оказался на опушке леса. Лишь обхватив исклеванный осколками шершавый ствол березы, наконец понял, всем своим существом понял, что и ночные многокилометровые переходы, и форсирование Ирпеня, и адское быстротечное побоище в Пуще-Водице уже остались позади, что операция, которой он так ждал, к которой так упорно готовился и за которую так тяжело переживал, завершилась. И от осознания величия свершенного отрядом отступили куда-то, отплыли и душевные волнения, и сверхчеловеческая усталость, и жажда. Только радость, невыразимая и неудержимая радость распирала грудь.
— Товарищ командир, — кто-то слегка дернул его за рукав, — Мотренко зовет вас…
— Мотренко? — будто очнулся Артем. — Он что, пришел в сознание? — И, не дожидаясь ответа, бросился между подводами, которые уже выстраивались на тесной лесной дороге в походные порядки.
Возле одной из них увидел Клаву, Ляшенко, Заграву.
— Ну, как Дмитро? — обратился он к ним издалека.
Однако никто не проронил ни слова. Лишь Клава кинула взгляд, полный скорби, на бричку. Там, на приувядшей луговой отаве, по грудь прикрытый шинелью Загравы, неподвижно лежал уже не похожий на самого себя Мотренко. Бледный, даже восковой, какой-то непривычно суровый и сосредоточенный, с темными серпами под глубоко запавшими глазами, он будто в последний раз всматривался в нежную небесную голубизну, подернутую в зените серебристыми полосами легких перистых облаков, и, казалось, думал свою главнейшую думу. Артем молча склонился над ним.
— Так мы уж, можно сказать, дома, командир? — вскоре услышал он еле слышный шепот.
— Да, Дмитро.
— А наших много осталось?.. Там, в Пуще-Водице…
— Все живы, Дмитро, и все здесь.
— Ну и слава богу. А я вот… хочу попросить: положите меня на землю… На земле, говорят, легче умирать…
— Да что ты, Дмитро! Мы вот отправим тебя на лесовой отруб к Мокрине и выходим. Непременно выходим!
Мотренко чуть-чуть улыбнулся одними губами: