Двое всадников из разведгруппы, которые сопровождали Сосновского в этом изнурительном путешествии, едва успевали за ним, теряясь в догадках: что произошло с их командиром? Всегда рассудительный и осмотрительный, он после посещения дорожного обходчика на Житомирском шоссе внезапно потерял покой и выдержку. Не дожидаясь сумерек, прямо средь бела дня, будто азартный мальчишка, погнал Карата через поля и лесные вырубки к Змиеву валу. Хорошо, что хоть не напрямик, а окольным путем, которым все пользовались в отряде, чтобы запутать свои следы в лесных чащобах.
Проскочив наконец через притопленный в болоте настил, спрыгнул с коня, бросил поводья спутникам, а сам быстрыми шагами направился к командирской палатке. Но Варивон, попавшийся ему навстречу, предупредил: в лагере никого из начальства нет.
— Где же Артем? Когда здесь будет?..
Варивон только руками развел:
— Об этом, видите ли, мне не докладывали. Вы бы малость отдохнули с дороги, а тем временем, может, и Артем вернется…
Только «может» сейчас Витольда Станиславовича никак не устраивало, ему нужно было немедленно видеть командира.
— А мы вас так высматривали… Вы даже не представляете, как ждали!
— Что случилось? — спросил Ксендз без особого интереса.
— Да ничего особенного. Просто гестаповец взбунтовался, отказывается есть, пить. На прогулку не хочет выходить. Все чего-то требует, а чего именно… Мы ведь, извините, с ним ни бе ни ме, как безъязыкие. Может, вы, пока командир вернется, побеседовали бы с ним…
Менее всего хотелось сейчас Ксендзу разговаривать с Бергманом, все его помыслы были прикованы к вещам более злободневным и значительным. Однако и сидеть сложа руки в ожидании командира не самое лучшее занятие. Поэтому после паузы он бросил Варивону:
— Ладно, веди его сюда.
— Да говорю же вам: он наотрез отказался выходить из своей конуры. Вы бы лучше сами… Но сначала, наверное, ополоснитесь с дороги, отдышитесь…
Сосновский послушался, на скорую руку умылся, побрился, даже похлебал принесенную Варивоном в котелке холодную затируху, а уж потом направился в пещеру, в которой сидел под надежной охраной гауптштурмфюрер. Приказав часовому отодвинуть тяжеленный, сбитый из грубых досок щит, которым закрывали вход, он протиснулся в подземелье, где на самодельном топчане из поленьев, застеленном ветками хвои, ничком лежал эсэсовец.
— Мне передали, что вы требуете… — начал Витольд Станиславович по-немецки.
— Да, я требую аудиенции с кем-нибудь из партизанских начальников, — даже не пошевельнувшись, сказал Бергман.
Освоившись в сумерках, Ксендз заметил, что со времени их последней встречи гауптштурмфюрер заметно осунулся, его заросшее реденькой щетиной лицо стало обрюзгшим, одутловатым, а под глазами появились синие мешки.
— Ну, вот я перед вами. Что вы хотели заявить?
— Хочу выразить протест, решительный протест!
— Вас обидели? Вы имеете претензии к охране?
— Ничего такого я не могу сказать. Меня никто не обидел, и ни к кому я не имею претензий. Просто хочу знать: зачем меня похоронили заживо? Уж лучше расстреляйте, утопите, повесьте, но не держите в этой яме!..
— Послушайте, Бергман, вам не к лицу такие рефлексии. Мы не бандиты и безоружных не убиваем, хотя вы наверняка этого заслуживаете. Ну а что касается условий содержания… скажите откровенно: ваши подручные для советских военнопленных создают лучшие условия в лагерях смерти?
Как ужаленный Бергман вскочил с топчана и истерично закричал:
— Но вы ведь не гитлеровцы! Я имел случай убедиться, что в обращении с пленными вы руководствуетесь высшими законами гуманности. Поэтому и призываю к милосердию: избавьте меня от одиночества, я скоро здесь сойду с ума…
— К сожалению, мы пока не имеем лагеря для военнопленных…
— Тогда прошу отправить меня за линию фронта или куда хотите; Клянусь всем самым святым, я окажу большую услугу вашему высшему командованию!
«Спасибо, надоумил нас, темных, а то, глядишь, сами не сообразили бы, что такой осведомленный о сокровенных тайнах гитлеровской кухни эсэсовский чин да может пригодиться нашему командованию!..» — саркастически улыбнулся Сосновский. Разумеется, он ни единым словом не мог обмолвиться с Бергманом, что столько недель партизаны цацкались с ним отнюдь не из большой любви, а потому, что некуда его было девать. Единственную надежду возлагали на многочисленных гонцов, разосланных уже много недель назад с заданием во что бы то ни стало протоптать тропинку на Большую землю. Кому-то из них все же должно повезти — либо перебраться через линию фронта, либо попасть в партизанское соединение, имеющее постоянную связь с Центральным штабом партизанского движения. Лишь после наведения «моста» с Москвой можно было подумать об отправке Бергмана из лагеря. Но когда это должно было случиться, никто не знал.
— Послушайте, у меня было достаточно времени, чтобы все как следует обдумать и взвесить. И сейчас со всей категоричностью заявляю: я целиком и безвозвратно разоружился и опасности для вас уже не представляю, — по-своему истолковал пленный весьма длительное молчание Ксендза. — А вот помощь в борьбе с Гитлером, и притом весьма существенную, оказать могу. Не улыбайтесь, в эти слова я вкладываю совершенно конкретное содержание. Хотя вы… Разумеется, вам трудно поверить немцу, да еще и одному из зачинателей национал-социалистского движения. Но запомните: вы допускаете фатальную ошибку, когда всех моих соотечественников отождествляете с гитлеровцами. Да, среди нас много мерзости, но большинство — честные немцы. И скоро в этом убедится весь мир! Конечно, я не могу назвать точной даты, но надеюсь, не далее как через год, в рейхе произойдут кардинальные перемены: Гитлер будет сметен со сцены! Его уберут, как только он хоть немного поскользнется. И уберут сами немцы. Да, да, его ждет позор и виселица!.. Наивно было бы считать, что те шесть миллионов, которые отдали свои голоса за партию Тельмана на последних выборах в рейхстаг, бесследно исчезли с политической арены. Нет, они просто сняли красные береты, ушли в глубокое подполье и ждут благоприятного момента… А думаете, из бывших сторонников национал-социалистской идеи мало таких, которые проклинают день и час, когда связались с этим недоотравленным параноиком? Могу заверить: в партии фюрера тысячи разочарованных и утративших веру, которые тайком тоже точат ножи. Одним словом, ныне в Германии существует мощная оппозиция, которая рано или поздно; поднимет голову и хотя бы как-то реабилитирует несчастную немецкую нацию перед человечеством и перед историей. Каждый, кто носит на плечах не только шляпу, понимает: это единственная наша возможность завоевать право оставаться в семье других народов и не исчезнуть навсегда с лица земли. Сама логика вещей подсказывает: скоро каждый немец должен сделать решительный выбор. Но человек, как известно, соткан из страхов, сомнений, противоречий, он увереннее ступает в неизвестную реку, когда четко видит противоположный берег. И ваша миссия, я сказал бы, историческая миссия — помочь нам, немцам, в тяжелую пору очертить перспективу противоположного берега…
— То есть?
— То есть помочь всем антигитлеровским силам объединиться в юридически оформленную институцию, которая взяла бы на себя руководящую и направляющую роль антифашистского движения.
«Не предлагает ли он, случайно, себя в руководители антигитлеровской оппозиции? Вот так вираж!» — Сосновский даже присвистнул от удивления. Чего угодно мог ждать от Бергмана, идя сюда, но только не такого поворота событий. Что ж, пленный гауптштурмфюрер, видимо, зря времени не терял в этой норе!
— Не подумайте только, что я навязываю собственную персону в вожди демократической Германии, — Бергман угадал мысли Ксендза. — Нет, я уже неспособен к борьбе, потому что полностью исчерпал себя на жизненных дорогах. Да и фигура моя, если говорить откровенно, слишком одиозная для такой роли. Чтобы антифашистское движение обрело в самом деле даже массовый размах, превратилось в реальную силу, его должны возглавить отнюдь не бывшие сторонники Гитлера. Однако и не мученики гиммлеровских концлагерей. Это должен быть авторитетный, известный и уважаемый всей нацией, а самое главное — незапятнанный в политических махинациях человек, которому все могли бы поверить. Учитывая наши извечные традиции и сугубо немецкие симпатии, лучше всего, если бы это был кто-нибудь из военных идолов, но непременно старой, еще догитлеровской генерации…
— Ваши размышления, возможно, и представляют определенный интерес, — прервал его не совсем деликатно Ксендз, — только сейчас они ни к чему: подобные проблемы не нам и не здесь решать. Однако я обещаю передать командованию вашу просьбу и ваше предложение. Надеюсь, оно приложит все усилия, чтобы вам не пришлось долго изнывать в этой суровой обители.
— Хочу в это верить.
— В заключение советовал бы вам, настоятельно советовал бы, не раздражать наших хлопцев. Вдруг у кого-нибудь не выдержат нервы?.. Сами ведь понимаете, такие ошибки не исправляются!
Выбравшись из пещеры, Сосновский торопливо направился к палатке лагерного коменданта, чтобы узнать, не возвратился ли Артем. Однако Варивон не мог сказать ему ничего утешительного: Артема не было, и неизвестно, когда он точно должен был прибыть. А Витольд Станиславович, всегда спокойный, уравновешенный, углубленный в себя, сегодня не мог дольше ждать! И не потому, что у него были слишком срочные, архиважные дела к командиру — просто после объезда «почтовых ящиков» он находился под таким впечатлением, что не знал, куда себя девать.
Собственно, из таких странствий по округе он никогда не возвращался с пустыми руками. Но на этот раз, едва ли не впервые, его сбор был таким щедрым, что радость буквально распирала ему грудь, он физически ощущал непреоборимую потребность поделиться этой радостью с кем-то из товарищей. Вот почему, недолго думая, направился к жилищу Архипа Семенюты: кого-кого, а раненого Данила Ляшенко он непременно должен был там застать!